– Так а на? сердце-то у тебя…
– Зоя Павловна, – начал я злиться, – я сейчас от скуки сдохну. Вы либо отпускайте, либо давайте, по этапу, к психиатру.
– И-и-и, милый, ты не волнуйся! – отмахнулась Зоя Павловна. – Зачем нам эти психиатры? Раз глупость совершишь – на всю жизнь ведь клеймо поставят. Мы лучше сами…
С высоты своего реального возраста я только поржал мысленно. Какое, блин, «клеймо»? Ах, несчастье – в армию не возьмут суицидника? Бля, действительно, как же я переживу такое… А потом – что, меня Даня на работу в свою шарагу не возьмёт? Он у меня, типа, вообще какую-то справку попросит? Пожалуй, отлежать месяц в дурке и получить белый билет лично для меня было бы скорее в плюс – не пришлось бы столько лет подряд слать нахер офицеров военкомата, названивающих мне на сотовый. Сколько нервов сбережётся.
– А чего это мы сами? – прищурился я с подозрением. – Разве ситуация не чрезвычайная? А если я потом – того? На вас столько всего повалится – экскаватором не раскидаете.
Нет, ну правда. Она ведь даже не школьный психолог (такого зверя у нас до десятого класса вообще не было), так куда, спрашивается, лезет? Типа, богатый жизненный опыт вязания крючком и просмотра «Санта Барбары» профильное образование заменяет?
– Так вот мы с тобой и поговорим, чтоб – не «того», – подхватила Зоя Павловна. – Помнишь ведь, как в прошлом году Илюша Римский, за школой…
Я вспомнил. И понял. Да, мутная вышла история – нашли прошлой зимой пацана. Повесился на ремешке от собственной сумки. Слухи разные ходили, но официально вроде как самоубийством всё обозвали. А тут – я. И всю статистику школе к хренам порчу. Такое вот я говно – всем всё порчу. И сдохнуть не дают, что характерно.
Зоя Павловна ещё что-то лопотала, а я даже ерепениться перестал. Грустно стало и мерзко. Чтоб поскорее отделаться, я немного поактёрствовал, убедил Зою Павловну, что всё осознал, и больше никогда. Наконец, она меня отпустила.
– Подождёшь, может? – заботливо предложила она. – Проводит кто-нибудь.
Вот грымза, даже сама проводить поленилась.
– Не, спасибо, я в порядке!
Урок ещё шёл, в коридорах было пусто. Я спустился вниз, зашёл в раздевалку, почесал голову. Как спустя восемнадцать лет вспомнить, какую куртку носил?.. Хм… Наверняка чёрную – я всю дорогу любил чёрное. Но может быть и серая. Помню, что не всегда мать удавалось перебаранить, а она изо всех сил старалась внести в мою жизнь что-то светлое и яркое.
Вздохнув, я закрыл глаза. Ну? Мышечная память, или типа того? Дядя Петя, выручай!
– Вспомнил! – Я распахнул глаза и улыбнулся.
Вспомнил я, что в каждой куртке в правом кармане обязательно носил блестящий болт с навинченной на него гайкой. Где я этот болт взял – убей не помню, но служил он мне чем-то вроде талисмана и чёток по совместительству. Нравилось мне, держа руку в кармане, скручивать и накручивать обратно гайку.
Ничтоже сумняшеся, я начал шарить по карманам, пропуская только явно девчачьи куртки и всяких попугайских расцветок.
В одном из карманов нашёл пачку «Космоса» и зажигалку. Не долго думая оставил себе. Сигарет купить в моём возрасте – проблема, а курить охота. Как-то бы вот это вот всё через затяг осмыслить, что ли…
На четвёртом ряду мне повезло – нашёл болт. В рукаве тёмно-коричневой куртки оказалась шапка. Я её перепрятал в сумку и накинул капюшон. Зашибись. В школе, помнится, капюшоны жуть как ненавидел. Почему – не знаю. Сейчас с уважением отношусь.
Я быстрым шагом вышел из школы, издевательски отсалютовав дремлющему на посту толстяку-охраннику. Толку с тебя… В спину мне ударил хриплый надтреснутый звонок.
На улице было – фу. Холодно, серо. Осень бушевала не золотая. Резкий ветер бил в лицо. Я поморщился и, затянув капюшон потуже, побрёл к дому.
Домой не хотелось. С мамой общаться, ужинать, уроки делать… Как подумаешь – аж передёргивает. Прогуляться, что ли, для начала? О, точно, у меня ведь есть в кармане пачка сигарет, а значит, всё не так уж плохо на сегодняшний день.
Я остановился у столба и, прикрываясь от ветра, с горем пополам прикурил. Тут же закашлялся. «Космос» – сами по себе сигареты днищенские, а у меня ещё лёгкие не подготовленные. Моя настоящая-то первая сигарета, дай бог памяти, лет через пять случится.
Вторая затяжка легче пошла, но голова закружилась. Прикольно быть сопляком. Этак мне пачки на месяц хватит. Забычковать, что ли, пока не траванулся?
– Семён? – прервал мои размышления девчоночий голос.
Я резко повернулся.
Передо мной стояла та самая Катя. В куртке, с сумкой на плече, и с розовым шарфиком, в который она прятала подбородок.
3
– Привет, – сказала Катя, глядя как-то странно, вроде и на меня, а вроде и в сторону. – Ты куришь разве?..
– Как бы тебе сказать, – пробормотал я, грешным делом наслаждаясь тем туманом, который поднялся в голове от пары затяжек. – И да, и нет. В данный момент скорее да…
Мы молчали. Ветер подвывал, бросая между нами жёлтые листья. Тишина слишком уж затянулась, чтобы прерваться чем-то вроде: «А, ну ладно…» И Катя, похоже, тоже это поняла. Что чувствовала она – я и представить себе не мог. Да я её вообще, как выяснилось, не помнил. Надо ж было так умудриться всё законопатить у себя в памяти, чтобы вообще не подкопаться. Возвращается какими-то урывками. Причём, в основном возвращается то, что ко мне отношения не имеет. Про Илью этого, Римского, земля ему пухом…
– Хочешь проводить меня домой? – спросила вдруг Катя.
Я поднёс к губам сигарету. Сделал это исключительно для того, чтобы не начать аплодировать, а писатель во мне именно к этому и стремился. Нет, ну правда, я был в восторге. Если бы от меня зависело, сдаст ли Катя экзамен на Настоящую Женщину, я бы сию секунду захерачил ей в зачётку жирную печать. Так по-царски наделить пацана привилегией проводить её до дома! Нет-нет-нет, не пацана, который чуть в окно не выпрыгнул и нестабилен, домой проводить, а позволить её проводить! И ведь не подкопаешься, она это явно не из гонора, просто смекнула, что для полудурка, который такие говностихи написал и с собой покончить пытался, этакие "проводы" – что-то очень важное. Ну разве можно будет ночью покончить с собой, если Катя позволила пройти рядом с собой пару сотен метров? Да ни в жизнь.
Одного не учла – но тут я её не виню – что я на самом деле не пацан. И вся наша с ней сцена в классе вышла сложно-композитной. Начал её один персонаж, а разгребать досталось мне.
– Пошли, – сказал я. Из двух зол – заново познакомиться с мамой, или симулировать свидание с Катей – я временно выбрал второе. Конечно, это не навсегда, но домой я сейчас совершенно не хотел. Было такое ощущение, что от рутины и банальщины меня потянет нажраться, а в тринадцать лет это не лучшее решение проблем. В тридцать – да, согласен, в тринадцать – нет.
Забавно было. Мы шли почти рядом, ветер сносил дым от моей сигареты в сторону Кати. Она, наверное, думала, какая же она тварь, что подаёт надежду парню, который ей даже не нравится. А я думал, что бычковать сигарету сейчас, при Кате, будет как-то не комильфо, а курить дальше уже неохота до тошноты. И выкидывать жалко. Да и куда? Не люблю я окурки на землю бросать, есть у меня такой пунктик. Потому и на ходу редко когда курю – либо дома, либо возле мусорки какой-нибудь.
– Я и не знала, что ты куришь. – Катя неуклюже пыталась развязать беседу.
Никто не знал, а я – Бэтмен, блин…
– Я ещё и ворую. Пачку у кого-то из кармана вытянул, – небрежно заметил я.
Это было как "заткнись", только вежливо. Правда заключалась в том, что мне, как человеку, пережившему собственную смерть и разом скинувшему восемнадцать лет, сейчас больше всего хотелось получить какое-то время для рефлексии, что ли. Побыть одному, подумать. День, может, два… Но разве подростку доступна такая роскошь? Не-а… Это взрослый может взять отгул, свалить куда-нибудь, снять номер в гостинице и получить тишину в комплекте с одиночеством. Да в крайнем случае может прийти домой, рявкнуть, чтоб все заткнулись, и закрыться в комнате – и все будут на цыпочках ходить, боясь потревожить. Ну как – взрослый же, блин.
А на что можно рассчитывать, когда ты – бесполезный сопляк? Хлопнешь дверью – тебя отхерачат ремнём по жопе. Попросишь, чтоб заткнулись – отхерачат ремнём по жопе. Свалишь из дома – тебя найдут и отхерачат ремнём по жопе. От души тебе, дядя Петя, в общем и целом. Ну хоть Катя есть, которую чувство вины гнетёт. Это какой-никакой козырь, и грех было бы его не использовать.
– …красивые… – расслышал я.
Стряхнув пепел с сигареты, я переспросил:
– А?
И повернулся, посмотрел на Катю. Она всё так же смотрела… Вот не описать. Вроде бы прямо перед собой, вообще не на меня, однако чувство такое, как будто вся её аура на мне сконцентрирована. Жуть, аж дрожь пробирает. И покраснела к тому же. Ка-а-ать, ну чего ты, а? Доведёшь ведь до греха, а мы ещё дети…
– Стихи, – повторила она. – Красивые. Спасибо.
Я остановился и тщательно затушил окурок о бортик попавшейся бетонной урны. При напоминании о стихах я понял, что меня реально вот-вот вырвет. Похоже, траванулся никотином на радостях. Кашлять хотелось – караул, но чувствовал, что если хоть раз кашляну – точно хлынет. От усилий сдержаться у меня аж слёзы на глазах выступили.
– Перестань, – сипло сказал я. – За такие стихи срок давать надо…
Слёзы и голос сказали Кате вовсе не о том, что я испытывал на самом деле. Я почувствовал у себя в руке её прохладную ладошку и машинально сжал пальцы.
– Красивые, – сказала она, заглянув мне в глаза. – Ты ведь их от души написал.
