ЦУ ГЕЗУНД!

Год Обезьяны, или Любовь покидала города

Кажарской Татьяне Павловне (в девичестве Фёдоровой) с теплом и сердечностью.

Первые лучи нежно, едва дотрагиваясь, касались морской поверхности. Рассвет нашептывал ещё дремлющему морю о том, как он соскучился, и щедро одаривал золотистыми кружевами, вуалью из серебристого барежа и накидкой из нежнейшего розового ажура.

Кучевые облака просыпались и потягивались, чем придавали себе причудливые формы и очертания. Забавные, невиданные доселе животные и птицы смотрелись в морскую гладь, прихорашивались и медленно начинали свой путь в дальние страны, помахивая морю своими причудливыми хвостами и крыльями.

Она родилась в Год Обезьяны, и, наверное, у неё было счастливое детство… Можно сказать и так… Её никогда не лупили, не орали за разбитый сервиз или за сломанную вещь. Один раз отец схватился было за ремень, но рука не поднялась – зло швырнул его в угол, наткнувшись на её спокойный взгляд. А когда потом, нашкодив или что-то случайно сломав-разбив, она боком заходила в комнату, то не слышала от мамы воплей: «Ах, ты… опять…». Просто видела её усталые глаза и… в воздухе был слышен только тихий вздох: «Чудо ты моё, фильдиперсовое!»… Мама была тоже рождена в Год Обезьяны.

– Я под этим одеялом спать не буду!

– Почему?

– А оно какое-то одинокое…

– А тебе какое надо?

– Женатое! Оно уютнее…

Утренний лёгкий бриз дурачился в прибрежных волнах. Настроение у него было игривое. Он запутывался в небольших барашках недалеко от берега, создавая забавные буруны. Сегодня он возомнил себя стилистом и устанавливал новую морскую моду. Всем волнам, как первым красоткам на море, он сооружал придуманные им причёски-«кудельки». Когда был нанесён последний штрих, бриз, как настоящий мастер парикмахерского искусства, отходил в сторону, склонял голову набок, оценивающе смотрел на причудливые локоны и завитушки. Затем, довольный результатом, лихо сдувал с волн «барашки» и швырял ими, как снежками, в своих единственных подруг – любопытных и не в меру болтливых чаек. Они старались увернуться, но, если «барашек» всё-таки достигал цели, широко размахивая крыльями, взлетали ввысь и весело что-то кричали на своём чаячьем наречии. Наигравшись с птицами и волнами, бриз нежно обнимал прибрежный песок лёгким прибоем.

«Чудо ты моё, фильдиперсовое!» – эта фраза снова всплыла в памяти, когда после инсульта мама начала «чудить», путать её с кем-то другим, рассказывать о событиях, которых никогда не было, придумывая ей на ходу несуществующих братьев и сестёр… Всплыла, как намёк, что тотем с мамой у них на двоих один, как напоминание, что она и сама была такой в детстве… Чего ругаться, если кто-то не умеет управлять своими эмоциями, движениями и мыслями?..

– Сегодня среда?

– Нет, понедельник.

– А когда была среда?

– В среду.

– А почему мне кот об этом не доложил?

Когда прибой уходил в море, на прибрежном песке появлялись чёткие следы пары ног, идущие от городской пристани в сторону дикого пляжа по полосе прибоя. Только следы. И никого вокруг… Следующая волна смывала их, но, когда прибой уходил в море, новые следы проявлялись дальше. Они уходили прочь от города.

Следы обогнули старую шлюпку, лежащую на прибрежном песке. Это была даже не лодка, а её когда-то покрытый досками скелет. На остове ещё виднелись следы смолы, которой некогда щедро смазывали днище. Всё, что осталось, ещё помнило шторма, песни и весёлые рассказы моряков, тепло их мозолистых рук, запах рыбы, скрип уключин, звук ударов вёсел. А следы всё шли и шли. И чем дальше они уходили, тем серьезнее становился шалунишка-бриз и тем немногословнее оказывались чайки.

Морские сплетницы опустились на берег и недоуменно смотрели, как следы уходили вдаль. А следы то появлялись, то исчезали, то проявлялись вновь. Они уходили от города всё дальше и дальше. Природу обняло беззвучие. Только шелест прибоя нарушал эту тишину. И казалось, что в мире больше нет ничего, только эта оглушающая, глубокая, гремящая тишина и следы… Они шли прочь от городского шума и суеты. Прочь от людского непонимания и предательства. Прочь от лжи, от людских масок, от надменности, от человеческой корысти, от эгоизма, от себялюбия, от ничтожных проблем, раздутых до размера Вселенной, от извращённого верования, от всеобъемлющего Неверия, от нежелания слушать и, самое главное, СЛЫШАТЬ.

Уже позже она пыталась узнать, что это такое – «фильдиперсовое», но объяснить ей этого никто не мог… Ответ на поисковый запрос гласил, что «фильдеперс» – это жутко дорогое трикотажное полотно с шелковистым блеском. Из него в тридцатых годах века её Года Обезьяны делали «элитное» белье – чулки, носки, перчатки – и стоило оно соответственно. Но в тогдашнем молодежном сленге был «фильдиперс» – нечто очень необычное, с исподвывертами, особо выдающееся. Слово употреблялось исключительно с орфографической ошибкой и использовалось из-за необычности звучания, в значении «отличный, знатный, модный, богатый». В блатной «фене» было снова грамматически-выверенное «фильдеперсовый». Произошло от фильдеперсовых чулок, которые одесские блатные часто дарили своим дамам, но обозначало всё то же – «нечто особенное».

«Фильдиперсовая»… Значит, и для своих родителей она была чем-то особенным и очень дорогим, раз они смиренно принимали те выверты, бзики и «глюки», которые сыпались из-за её неуправляемого поведения. «Глюк» же, по-немецки, «счастье» … Вот и сейчас… «Чудо ты моё, фильдиперсовое…» – тихо говорит она маме, когда та в очередной раз начинает «чудить» … И грустит, вспоминая былой девичий максимализм, и гладит маму рукой по совсем уже седой голове… «Чудо ты моё…» Такое родное. И очень-очень дорогое…

Как-то зимним днём они с мамой вышли подышать свежим воздухом… Две женщины, появившиеся на свете в один и тот же Год Обезьяны, но родившиеся на расстоянии без году четверть века.

– Мама, ну куда ты опять собралась?

– У меня есть другой дом, там мой муж и свекровь живут! Вот туда и пойду!

Беда в том, что они все уже давно ушли…

– Сколько сейчас времени?

– Половина первого…

– Это по какому календарю?..

Грустно…

– А давай, ты меня пострижешь, покрасишь мне волосы. На Новый год причепуримся обе и пойдем после двух ночи на улицу мужиков пугать… Кто не спрятался – я не виноватая… Хватаем и домой!..

И как чудо – ветер на мгновение разорвал серость влажной середины января и показал небо! Чистое и голубое-голубое! И солнце… Такое яркое, что стало светло на душе! А скользнувший по лицу луч нежно погладил щеку теплом предстоящего лета… Это Любовь покидала города…

Пусть это чудо длилось всего минут пятнадцать-двадцать, но и оно дало ощущение приближающейся весны. Пусть ещё холодно и кругом снег, внутри тебя должно именно вот так греть солнышко и сквозь темные тучи будних дней светиться ясным небом душа!

Следы шли и шли, не останавливаясь ни на секунду. Спросить бы их: «Вы куда?». Но спрашивать было не у кого. Они неустанно и безответно шли. Ведь, если ты думаешь, что неприятность может случиться, она непременно случается. Следы шли так, словно знали свою конечную цель.

Словно желали этого всем…

– А почему крокодилы зелёные?

– А потому что они синие, а ты дальтоник…

– А где мои новые штаны?

– Мам… Я новых не покупала.

– Раз Новый год, то и штаны новые…, и я тоже – новая…

Год Быка, или Трансцендентно. Роза

Дарочкиной Татьяне

с искренней приязнью и участием.

Истина всегда лежит на поверхности. Необходимо только научиться её видеть и суметь её взять. Великое множество истин уже сказано до нас. Оно распылено вокруг нас. Оно путеводит для нас пространство. Только освоив этот континуум, можно говорить о себе созидательно. Не находите?

Розочка никогда не была обычным ребенком, и, как это положено выдающимся детям, с ней происходили разные странные случаи. Например, не каждый может похвастаться, что качался на роге быка. А она запросто. Когда Розе было годика три, она с родителями гостила в деревне у бабушки. Девочка в голубом махровом платьице, с вышитым на кармашке красным мухомором, гуляла на полянке перед домом и собирала в букетик желтоцветы мать-и-мачехи. Увлекшись цветами, она не заметила идущее прямо на неё стадо коров, возвращаемое пастухом с пастбища в деревню. Внезапно огромный бык подошел к ней, утробно промычал и поддел витым рогом малышку за подол. Оказавшись вверх тормашками, Роза смело разглядывала большой налитый кровью бычий глаз. и ей ни капли не было страшно. Родители запаниковали, а бык, поняв, что девочка начинает располагать его к себе, помотал головой и сбросил Розочку прямо в росшую вдоль забора крапиву. Отважная героиня самостоятельно выбралась из густых зарослей и предстала пред родительскими очами. Мама быстро налила в корыто воды и искупала Розу. А бабушка натерла её тело душистыми травами, чтобы не было жжения после «крапивной» ванны. Роза торжествовала. Ведь что может быть прекраснее, чем купание под припекающим солнышком на зелёной полянке после первого самого большого в твоей приключения. Настолько большого, что даже год, в который оно с тобой произошло, навсегда врезается в твою память не иначе, как Год Быка.

Грусть приобретает светлый оттенок, когда сталкиваешься с трансцендентным. Или же когда своим завсегда нежданным уходом кто-то внезапно приоткрывает тебе «потаённую дверцу» в вечность. В такие моменты хрустально звонко осознаешь – свобода быть собой дана отнюдь не многим. Смелость взять её имеют лишь некоторые, нести – единицы, а вынести – избранные. Зимой семья Розы жила в двух комнатах коммунальной квартиры. Кроме них, в ней были ещё двое соседей, занимавших по одной комнате. На кухне стояла большая газовая плита и три кухонных стола. Над каждым столом висели поварешки-шумовки и другая кухонная утварь. В комнате напротив жили брат с сестрой, Людка и Валерик. Людка была старшей. Её все так и звали – Людка, потому что была она отъявленной хулиганкой. Вечно приставала к брату Розы, делала ему гадости и со слезами бежала жаловаться, что он ее бьёт, показывая при этом мальчику язык и корча жуткие рожи. Валерик был спокойным мальчиком в круглых очках с нелепыми заушинами. И ему доставалось от сестры: он все время ревел от её проделок. Мать нещадно колотила Людку, но той все было нипочем.

Розу Людка не трогала. Брат Розы, Сергей, тоже не докучал своей старшей сестричке, которой был на полтора года младше. А Розочка? Розочка росла очень независимой и самостоятельной, от других детей держалась особняком. Она жила в своем, особенном мире. Мама считала, что её дочь – большая фантазерка. На самом деле Роза была девочкой с той самой «потаённой дверцей», всегда располагавшей людей к тому, чтобы доверить ей самое сокровенное.

Нужно всегда четко рассчитывать свои силы – никогда не говорить в ситуациях, когда сказать нечего, и не обещать того, чего заведомо выполнить не сможешь. Верность хранят только те, кто постоянно рассматривает всяческие возможности её потерять. Верным нужно быть, в первую голову, самому себе. Не изменять себе со своими принципами и помнить только две вещи: первое – твои боли и радости, по большому счету, никому, кроме тебя, не интересны, и второе – когда твои страхи становятся сильнее твоих устремлений, они превращаются в твою реальность.

Но зима была потом, а в то лето Розочка с радостью подружилась с разноцветными шариками, переливавшимися ей всеми цветами и градиентами радуги. Шарики носились веселой гурьбой, увлекая за собой и Розу. Размером они были с мячики для пинг-понга. Шарики мигом перемещались в воздухе, излучая свет, одаривая теплом и безмолвно, на телепатическом уровне, общаясь с резвящейся девочкой. Розочка прекрасно понимала их. Она могла весь день без устали бегать с ними наперегонки по полянке, забывая обо всем на свете. Они были лучшими её друзьями, эти необычайные шарики. Именно они научили её тому, что в будущем она стала определять для себя, как «поэзия», они рассказали ей, что лучше быть «в себе», чем с кем попало, что делать всё проще самой, не надеясь на помощь временных компаньонов. Ведь ожидавшая её «большая жизнь» всегда была искусством временных союзов. Союзов с людьми, с которыми пересекаешься исключительно в точках сиюминутных общих интересов, но нигде далее. Малышка с восторгом рассказывала о шариках маме и папе, бабушке, младшему брату и кошке Мурке. Но никто, кроме неё самой, их не видел… Только Мурка внимательно слушала и прядала ушами, временами одобряя девочку своим мягким «мурррр». Под настроение кошка присоединялась к Розиной беготне на поляне и тоже что-то ловила в воздухе. «Что бы это могло быть, кроме…», – каждый раз задумывалась Роза и решала, что её любимая «китенька» тоже видит разноцветные шарики, и оттого еще больше любила свою пушистую подружку.

Не стоит дифференцировать душу. Любые попытки разложить душу на составляющие, равно как и подвергнуть анализу любовь, являющуюся неотъемлемой, если не большей частью души, приводят к заведомо ложным результатам и глобально деструктивным для предмета исследования последствиям. В слиянии двух изначально отличных друг от друга организмов и миров самопроизвольно рождается симбиотическая аура, называемая любовью. Любые попытки регулировать этот процесс с позиций разума обращают его вспять.

Однажды мама с соседками готовили своим семьям ужин. Серёжка играл в комнате соседей, а Розочка рисовала у себя. Захотелось пить, и она, минуя гостиную, направилась в кухню. Взглянув на диван, девочка будто остолбенела: на нем сидели незнакомые ей мужчина и женщина, очень красивые и очень странные. Настолько, что таких она не видела никогда! Мужчина был в черных блестящих ботфортах со шпорами, заканчивавшимися золотыми звездочками. Его ноги обтягивало черное блестящее трико, на плечах удобно устроилась черная же пелерина на красной шелковой подкладке с завязками под шеей. Голову венчала широкополая шляпа со слегка загнутыми вверх полями. Но самой необычной была повязка с бахромой, скрывавшая нос и нижнюю часть лица незнакомца. Как и весь остальной наряд, шляпа с повязкой были черного цвета. Женщина сидела в белом платье, которое струилось по её фигуре и переливалось различными цветами при малейшем движении воздуха. Лицо гостьи также находилось под повязкой, с блестящей волнообразной бахромой. Ее иссиня-черные волосы были уложены в форме причудливой ракушки и заколоты красивейшим крохотным гребнем.

Глаза незнакомцев поражали своей несколько удлиненной, миндалевидной формой и таким черно-оливковым цветом, что зрачки полностью растворялись в этой черноте. Мужчина сидел, прислонившись спиной к дивану, а женщина – в пол-оборота к нему и к Розе. Похоже, они вели прерванный появлением девочки безмолвный разговор друг с другом. Их взгляды выражали доброту, поощрение; от них веяло покоем, уютом и уверенностью. Казалось, они хорошо знали маленькую хозяйку комнаты и даже были обрадованы её появлению.

Испуганная Роза с криком и плачем побежала к маме. Но, забежав в кухню, она не смогла вымолвить ни слова; лишь исступленно, изо всех своих детских сил тянула мать за руку. Всполошившись, родительница послушно пошла со своей доченькой. Зайдя в гостиную, Розочка показала на диван и едва выговорила: «Они только что сидели здесь. Я их видела! Дяденька с тетенькой сидели вот тут…» На шум прибежали соседки. Втроем женщины обследовали комнаты, но не обнаружили никого и ничего, свидетельствовавшего о вторжении в их жизненное пространство незваных гостей. Пожимая плечами, они гладили девочку по голове и успокаивали. Мама накормила «выдумщицу», почитала ей сказку и уложила спать. После этого случая за нашей героиней и закрепилась «слава», что она – фантазерка, странный ребенок. Хотя что такое «странность»? Не более чем недоступная другим иная форма свободы…

Не стоит подменять понятие «свобода» понятием «фриэкшн». Разница будет такая же, как между «каналом» и «канализацией». Свобода – это не приоритет желаний над обстоятельствами, когда человек поступает «так» потому, что ему «так» нравится. Свобода – это не вольность выбора. Когда человек, клюя на жупел «свободы выбора», сам того не замечая, попадает в плен иллюзий. Выбор либо есть, либо его нет. Третьего не дано. «Свобода – это то, что у тебя внутри», – пел один музыкант и был чертовски прав. Свобода – это дар критического разума, способность человека сомневаться и искать для себя лучшее или худшее в зависимости от собственных потребностей. Сомневаться в первую очередь в себе. Если человек не может сомневаться, значит он не свободен. Первый признак любой зависимости – уверенность.

Уже в пятилетнем возрасте Роза сама залезала на забор палисадника и гуляла по нему, когда поблизости не было взрослых, вечно ругающих её за такие «моционы». Мурка, как и положено верной подруге, ходила за ней хвостом. И вот однажды Роза раскинула руки в стороны и… Как будто большая, невидимая рука приподняла её над землей, всё выше и выше! Девочка опасливо посмотрела на провода, идущие к дому. Но «рука» пронесла её между, и Роза стала парить в воздухе. Она чувствовала ароматы разнотравья; видела, как горячий воздух струится вверх от раскаленной лужайки. И она радостно закричала: «Мама, я лечу, лечу!!!»

К шести годам Роза уже точно знала, что она должна стать инженером-мебельщиком, и частенько общалась с визитерами в гостиной на диване, всё меньше и меньше удивляясь тому, что кроме неё их никто не видит. Это обескураживало и радовало одновременно. Женщину звали Мелисса, мужчину – Трион. Роза усаживалась между ними и очень интересно проводила время. Гости показывали ей необычные страны и планеты, учили её такой простой и от того такой сложной житейской мудрости. Между ними вёлся бессловесный разговор, и девочка активно поддерживала его. Она много «летала», наслаждаясь и ликуя; была в Тибете у монахов, слушая удивительные песнопения во славу Господа; в пещере, где, будто мертвые, сидели и лежали странные люди. Мелисса объяснила, что это – хранилище, где хранится генофонд планеты на случай гибели человечества. Роза мало чего понимала из этих объяснений, но старалась крепко запоминать их.

Курилка – название старинной русской детской забавы, выражение из неё. Правила были просты: участники садились в круг и передавали друг другу горящую лучину, приговаривая: «Жив, жив курилка! Ножки тоненьки, душа коротенька». Тот, в чьих руках лучина гасла, выходил из круга. Получается, что «курилка» – это вовсе не человек, как можно было подумать, а горящая щепка, которой в старину освещали избу. Она едва горела и дымила, как тогда говорили «курила».

Верно выражение: «Дурак учится на своих ошибках. Умный – на чужих». Тысячу раз право, ибо констатирует: умный учится у дурака. Учится – возвратное наклонение. «Учится» означает «учит себя». Свободный человек не учится, свободный человек – познаёт. Чувствуете тонкую грань? Ровно настолько же свобода отличается от того, что тебе сейчас привычно за неё принимать.

Роза любила рисовать и старалась изобразить то, что видела в своих путешествиях с Трионом и Мелиссой. Дружила с разноцветными шариками, которые повсюду сопровождали её. Зачем ей было дружить, например, с той же Людкой, которая только и выискивала, кому бы и как насолить, какую бы очередную мерзость сделать?! Розе и так, без подружек, жилось очень даже хорошо! Она привыкла играть и советоваться с шариками. Они дарили ей тепло, радость общения и массу положительных эмоций. Но родители только умилялись, восторгаясь её рисунками и огромной фантазией…

И вроде бы старо, как мир, но в сотый раз: не ошибается только тот, кто ничего не делает; не опускает руки только тот, у кого они растут не из того места; не понимает этого только тот, кто никогда не думал, не думает и думать даже не думает. Кали-Юга. Опасно заблуждаться в том, что Бог есть любовь. На самом деле Бог – это время, ибо только оно окружает нас повсеместно и непрерывно, даже там, где любовью совсем и не пахнет.

Год Тигра, или И снова седая ночь…

Наталье Гузаевой

с вниманием и участием

Выболтав все тайны, седая ночь стремилась покинуть землю. Слухи, сплетни и прогнозы погоды заполняли ленту новостей, вытесняя доброе утро и достижения наших спортсменов. «Инвалиды!» – матюкнулся Разум и с восхищением проследил за достижениями инвалидов. «Да легко!!!» – откликнулся Космос, возвращая жажду жизни, силу воли, надежду только на себя. Проснулся давно уже мучивший вопрос: а что, если ночь стала седой только после того, как один известный певец доверил ей все свои тайны?

Утро ехидно проникало в жизни людей, с сарказмом даря надежду на новый день. Сцепив зубы и одеяло, Разум противился и требовал своё право на выбор. А Выбор, как всегда, стоял с утра и радовал своей свободой: подъём, кофе, дорога, работа, магазин, пиво, дорога, ужин, сон… Чувствую, что к вечеру меня осенит. Главное, чтобы не озимило!

Ехууу!! Понедельник!!!! Гребанная реальность опять ворвалась в мою жизнь. Пора бы уже привыкнуть, что к этому привыкнуть нельзя, но каждый раз, как первый. Глупая привычка ненавидеть понедельники в очередной раз проснулась раньше меня. Желание убивать приятной волной пронеслось по телу. Ещё никогда сознание так не стремилось сменить привычные стены на сидячее место в общественном транспорте. Дайте повод, господа, ну пожалуйста!!! Вот, серьёзно! По утрам должны вставать только две вещи: член и солнце! А член общества, родительского комитета, сообщества нудных мизантропов и маргинальных групп в социальных сетях вставать не должен! В смысле? Да, короче!.. Присаживайтесь, бабушка! Доброе утро, не выспавшиеся люди и другие подобные овощи! Привет, друзья! Вперёд, свободомыслящие!

Мы живем в эпоху богини Демимондены, поголовные «маны» и «голики». Либо же «голики» и «маны», что, конечно, «есть две большие разницы», но, по сути, сути не меняет. Жизнь, построив нас по росту, поставила в такую позицию, в которой, чтобы достичь что-то и позволить выбирать себе, мы сначала должны привыкнуть позволять всем подряд выбирать себя. «А посмотреть всех можно, а?..»