Преступный сюжет в русской литературе
Напуганный восстанием декабристов, новый царь (Николай I) в основу своего правления положил уничтожение, даже хотя бы и в зародыше, любой революционной «заразы». При этом идеал государственного устройства он видел в военизации управления государством, насаждении военной дисциплины и казарменных порядков. Была создана наделенная неограниченными полномочиями тайная полиция (корпус жандармов и III отделение Собственной Е. И. В. (т. е. Его Императорского Величества) канцелярии во главе с А. Х. Бенкендорфом). Незыблемым оставалось и крепостное право, хотя Николай I и понимал необходимость его отмены. Продолжались жестокие подавления солдатских восстаний (например, в Севастополе и Новгороде), вызванные попыткой властей совместить воинскую службу с крестьянской повинностью в военных поселениях. В конце 20-х гг. достаточно успешно Россия провела войны с Турцией. А в 1853 г. русский флот одержал крупную победу (под Синопом) над турецким флотом. Однако в развитии промышленности Россия фактически значительно отставала от передовых стран Европы, что выяснилось, конечно, в Крымской войне, объявленной России в 1854 г. Англией и Францией. Несмотря на доблесть русских солдат и матросов, проявленную при обороне Севастополя, техническое отставание России (например, паровому флоту союзников противостоял устаревший парусный флот: русская армия была вооружена гладкоствольными ружьями, а союзные армии имели на вооружении уже нарезное оружие), Россия потерпела в этой войне поражение, зафиксированное тяжкими для нее условиями Парижского мирного договора 1856 г. Эти события так подействовали на Николая I, что в феврале 1855 г. он скоропостижно умер (в обществе распространялись слухи, что он даже отравился).
Н. М. Карамзин (1766–1826) – как писатель и историк
Самым главным его литературным произведением является повесть «Бедная Лиза» (1792), фабула которой была необычайной для своего времени. Это сентиментальная история о том, как крестьянка Лиза и дворянин Эраст полюбили друг друга, но последний вскоре покинул приглянувшуюся ему возлюбленную, чтобы жениться на богатой вдове и тем самым поправить свое состояние. Бедная девушка с горя утопилась в пруду. Книга имела громаднейший читательский успех и стала едва ли не, говоря по-современному, бестселлером (по праву впервые в русской литературе), высоко оцененным и критикой (даже самим В. Белинским), а ее автор был признан главой русского сентиментализма.
Правда, если повесть к проблематике преступного сюжета в литературе отношения не имеет, то сам автор считается «изобретателем» оценки преступности в России того времени. Так, М. Зощенко в «Голубой книге» (1935 г.) отмечал: «В свое время знаменитый писатель Карамзин так сказал: “Если б захотеть одним словом выразить, что делается в России, то следует сказать: “воруют!”[25]. Много позже это же утверждается и в повести Довлатова «Чемодан» (1991 г.): «Двести лет назад историк Карамзин побывал во Франции. Русские эмигранты спросили его: “Что, в двух словах, происходит на родине?” Карамзину и двух слов не понадобилось. – “Воруют”, – ответил Карамзин…»[26]
В мае 1789 г. молодой в то время русский писатель Карамзин отправился в путешествие по Европе. Он посетил Пруссию, Саксонию, Швейцарию, Францию, Англию и в сентябре 1790 г. возвратился на родину. По возвращении свои дневниковые записи о путешествии он опубликовал в виде «Писем русского путешественника» вначале в журналах, а затем отдельным изданием (1797, 1801 гг.). Последний текст был положен в «основу издания книги в советское время (М.: Советская Россия, 1983). Однако в нем ставшая знаменитой его фраза «Воруют!» отсутствует.
В Интернете есть еще одна версия карамзинской оценки особенности преступности в современных СМИ России. «Согласно князю Петру Алексеевичу Вяземскому, автору “Старых записных книжек”, Карамзин говорил, что если бы отвечать одним словом на вопрос: что делается в России, то пришлось бы сказать: “крадут”»[27]. В постсоветское время эти «Записки» были изданы[28], однако такой информации там мы не обнаружили.
Справедливости ради надо отметить, что ничего нового для России с карамзинских времен относительно массовости такого явления, как воровство, не произошло. Последнее как было до того «родимым пятном» власть имущих, так и осталось. Например, очень жестоко, хотя, увы, и безуспешно, боролся с язвой казнокрадства и взяточничества Петр I. Не щадил он даже высших чиновников, в том числе из своего ближайшего окружения. За эти преступления сибирский генерал-губернатор князь Гагарин был повешен, петербургский вице-губернатор Корсаков был подвергнут пытке и публично высечен кнутом (такому же наказанию подверглись два сенатора), вице-канцлер барон Шафиров «был снят с плахи» и отправлен в ссылку[29]. Крупнейший отечественный историк досоветского периода С. М. Соловьев описывает следующий случай: «…император, слушая в Сенате дело о казнокрадстве, сильно рассердился и сказал генерал-прокурору Ягужинскому: “Напиши именной указ, что если кто и настолько украдет, что можно купить веревку, то будет повешен“. “Государь, – отвечал Ягужинский, – неужели вы хотите остаться императором один, без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой”. Петр рассмеялся и ничего не сказал на это»[30].
В конце 1790-х гг. Карамзин оставляет «чисто» литературную деятельность и обращается к истории, а конкретно к написанию многотомной истории России. По решению императора Александра I он получил официальное звание историографа и материальные возможности (пенсию) для осуществления этой задачи. Свой труд он озаглавил как «История государства Российского». Работе над ней Карамзин посвятил двадцать два года. Он написал одиннадцать томов и часть двенадцатого, доведя изложение до 1611 г. – до времен борьбы русского народа против польской интервенции. В 1816–1817 гг. были опубликованы восемь томов, в 1821 г. – девятый том, в 1824 г. – десятый и одиннадцатый тома, а в 1829 г. (уже посмертно) – том двенадцатый.
«История государства Российского» – это не только труд автора, который «числится» по жанру исторической науки (и даже по справедливости считается хронологически первым в российской историографии). Это по своим художественным достоинствам еще и выдающееся литературное произведение. Именно так его оценили знаменитые современники по писательскому мастерству. Так, А. Бестужев-Марлинский, рецензируя последние прижизненные тома «Истории…» (десятый и одиннадцатый) как явление «исторической прозы», писал: «Смело можно сказать, что в литературном отношении мы нашли в них клад. Там видим мы свежесть и силу слога, заманчивость рассказа и разнообразие в складе и звучности оборотов языка, столь послушного под рукою истинного дарования»[31]. Это – оценка представителя романтического направления, впоследствии отвергнутого самим (!) Белинским. Но есть для нас и более авторитетное свидетельство – А. С. Пушкина. Правда, считается, что в ранней молодости им была сочинена эпиграмма на «Историю…» Карамзина:
В его «Истории» изящность, простотаДоказывают нам без всякого пристрастья,Необходимость самовластья –И прелести кнута[32].Однако и тогда поэт не отрицал значительных художественных достоинств карамзинской «Истории…». В зрелом же возрасте (в 1826 г.) он вспоминал: «Это было в феврале 1818 г. Первые восемь томов Русской истории Карамзина вышли в свет. Я прочел их в моей постели (Пушкин, как известно, был в это время болен. – А. Н.) с жадностью и со вниманием. Появление сей книги (как и быть надлежало) наделало много шуму и произвело сильное впечатление. 3000 экземпляров разошлись в один месяц (чего не ожидал и сам Карамзин) – пример единственный в нашей земле. Все, даже светские женщины, бросились читать историю своего отечества, дотоле им неизвестную. Она была для них новым открытием. Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка – Колумбом. Несколько времени ни о чем ином не говорили. Когда, по моем выздоровлении, я снова явился в свете, толки были во всей силе… Повторяю, что “История государства Российского” есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека». При этом поэт отказался от авторства эпиграммы: «Мне приписали одну из лучших российских эпиграмм: это не лучшая черта моей жизни»[33].
Наконец, мнение Льва Толстого о художественных достоинствах карамзинской «Истории…». Тот, с детства знакомый с ее содержанием, в 25 лет прочитал ее снова, что нашло отражение в его дневниках (в записи от 16–18 декабря 1853 г.): «…слог очень хорош. Предисловие вызвало во мне пропасть хороших мыслей»[34].
Ну а как с отражением на страницах «Истории…» преступности, в особенности в ее самых жестоких проявлениях? Карамзин – историк, и добросовестно описывал события, дошедшие в летописях и народных сказаниях. Конечно же, это был (говоря по-современному) жесточайший геноцид русского народа татаро-монгольской Ордой, совершаемый в том числе и с помощью «своих», т. е. русских же князей, не просто послушно исполнявших волю завоевателей, но даже показывавших образцы такой жестокости. Так, например, в главе VII тома IV «Истории…» сообщается: «Наследник Константина Борисовича Ростовского, умершего в Орде, сын его Василий (в 1316 г.) приехал от Хана в столицу свою с двумя монгольскими вельможами, коих грабительство и насилие остались в ней надолго памятными. Такие разбойники назывались обыкновенно послами (вот каковы корни будущей дипломатической службы. – А. Н.). Один из них (в 1318 г.), убив в Костроме 120 человек, опустошил Ростов огнем и мечом, взял сокровища церковные, пленил многих людей»[35].
Отражением же вершины жестокости, однако, явилось изображение Карамзиным царствования Ивана Грозного. В совсем недавние 90-е гг. прошедшего века, уже в постсоветское время, произошло такое событие (широко отражаемое на телевидении и СМИ), как поиск наших предков, которые бы смогли претендовать на титул «Имя России». Так вот одним из таковых был Иван Грозный. Обратимся же к характеристике его личности и проявлению в «Истории…» Карамзина. Вот, например, эпизод, связанный с описанием действий опричников, ведомых лично царем: «…В июле месяце, 1568 года, в полночь, любимцы Иоанновы, Князь Афанасий Вяземский. Малюта Скуратов, Василий Грязной, с Царскою дружиною вломились в дома ко многим знатным людям, Дьякам, купцам: взяли их жен, известных красотою и вывезли из города. В след за ними, по восхождении солнца, выехал и сам Иоанн, окруженный тысячами Кромешников. На первом ночлеге ему представили жен: он избрал некоторых для себя. Других уступил любимцам. Ездил с ними вокруг Москвы, жег усадьбы Бояр опальных, казнил их верных слуг… возвратился в Москву и велел ночью развезти жен по домам: некоторые из них умерли от стыда и горести»[36].
Но и это не предел царской жестокости. Таковым можно назвать «суд» Иоанна над новгородцами. «Судил Иоанн и сын его таким образом: ежедневно представляли им от пяти сот до тысячи и более Новгородцев; били их, мучили, жгли каким-то составом огненным, привязывали головою или ногами к саням, влекли на берег Волхова, где сия река не мерзнет зимою, и бросали с моста в воду целыми семействами, жен с мужьями, матерей с грудными младенцами. Ратники Московские ездили на лодках по Волхову с кольями, баграми и секирами: кто из вверженных в реку всплывал, того кололи, рассекали на части. Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим…»[37]
Сторонники превращения имени Ивана Грозного в символ мудрого государя (которого, по видимому, так не хватало во времена проводимого конкурса) именуют его «собирателем» земли Русской, создавшим мощное государство, с которым вынуждены были считаться и на Западе, и на Востоке, а все описанное Карамзиным назвали его выдумкой и очернением личности «великого Государя».
А. С. Пушкин[38]
Вольнолюбивая послелицейская лирика поэта, воспринятая властями как революционная
Проблема преступления и наказания в творчестве нашего самого великого поэта нашла отражение в его ранней вольнолюбивой поэзии, выражавшей отношение к самодержавной власти, понимании ее пределов и ограничений, в том числе проявляющихся в мятеже или бунте.
Известно, что оценка политических идеалов Пушкина исследователями его творчества не является однозначной. Можно сказать, что существует целый спектр таких оценок. Среди них есть и диаметрально противоположные. Так, с одной стороны, по мнению В. А. Жуковского, «Пушкин… решительно был (Жуковский оговаривает, что его слова относятся к последним дням жизни поэта. – А. Н.) утвержден в необходимости для России чистого, неограниченного самодержавия, и это не по одной любви к нынешнему государю, а по-своему внутреннему убеждению, основанному на фактах исторических…»[39] С другой стороны, он признается не просто революционером, а даже идеологом «мужицкой революции» (Л. Войтоловский)[40]. В промежутках этих крайностей оценка политико-государственных взглядов поэта также распадается на гамму оттенков. К ним относят, например, то его приверженность к конституционной монархии, то, напротив, признают его роль идеолога декабристского движения, то считают его выразителем интересов либерального дворянства. Следует отметить, что, несмотря на всю противоречивость этих оценок политического мировоззрения Пушкина, следы каждой из них так или иначе можно отыскать в фактах его биографии и творчестве. Более того, эти взгляды не были ни однозначны, ни неизменны.
Возьмем лицейский период его жизни. Шестнадцатилетним лицеистом опубликовано стихотворение «Лицинию», написанное под влиянием сатиры Ювенала в виде монолога республиканца-демократа, покидающего в негодовании «развратный Рим». В соответствии с этим такие выражения, встречающиеся в стихотворении, как «Навек оставлю Рим: я рабство ненавижу» и «Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода», следует понимать как согласие автора с республиканской формой правления. Однако в написанном в то же время «Наполеоне на Эльбе» поэт высказывает сочувствие «законным царям», а спустя год воспевает в качестве героя того, кто «мстил за лилии Бурбона» («Принцу Оранскому»), т. е. в споре за власть «законных» самодержцев (Бурбоны) и «незаконных» (Наполеон) высказывал симпатии первым.
Таким образом, республиканские идеи стихотворения «Лицинию» вполне уживались с признанием «законно» – монархических династий («Наполеон на Эльбе» и «Принцу Оранскому»).
В период после окончания лицея и до первой (кишиневской) ссылки политические и государственно-правовые взгляды Пушкина больше всего отразились в его стихах, ноэлях и эпиграммах: «Вольность» (1817), «К Чаадаеву», «Ура! В Россию скачет…», «На Карамзина» (1818), «Деревня», «Мы добрых граждан позабавим» (1819). Первое место среди них, конечно же, принадлежит оде «Вольность». Следует согласиться с Вс. Н. Ивановым, считавшим, что «поэт в начало своей оды “Вольность” вмонтировал в нескольких стихах целую теорию государственного права свободного европейского государства»[41]. Ода «Вольность» по праву считается одной из вершин русской политической лирики, оказавшей огромное влияние на развитие декабристского движения. Арзамасец Ф. Вигель так рассказывает в своих «Записках» об обстоятельствах написания этой оды: «Из людей, которые были его старее, всего чаще посещал Пушкин братьев Тургеневых, они жили на Фонтанке, прямо против Михайловского замка, что ныне Инженерный, и к ним, т. е. к меньшему, Николаю, собирались нередко высокоумные молодые вольнодумцы. Кто-то из них, смотря в открытое окно на пустой тогда, забвенно брошенный дворец, шутя предложил Пушкину написать на него стихи… С проворством вдруг вскочил он на большой и длинный стол, стоявший перед окном, растянулся на нем, схватил перо и бумагу и со смехом принялся писать… Окончив, показал стихи, и, не знаю почему, назвали их “Одой на свободу”»[42].
Не верить воспоминаниям Вигеля у нас нет оснований. Поэтому за исходный момент своих рассуждений возьмем два его свидетельства. Во-первых, то, что написание оды связано с братьями Тургеневыми. Известно, что особое влияние на поэта имел Н. И. Тургенев, с которым он сблизился, по всей видимости, в «Арзамасе». Н. И. Тургенев, как и видные участники преддекабристских политических организаций М. Орлов и Н. Муравьев, был принят в это общество в 1817 г., уже после вступления в него юного поэта. «Арзамас» представлял для них не столько литературный интерес, сколько возможность использовать его как средство политической пропаганды. Конечно же, общество Карамзина, Батюшкова, Жуковского не годилось для этого. Тем не менее новые его члены пытались преобразить общество из чисто литературного в литературно-политическое. Н. И. Тургенев в своем дневнике сделал 29 сентября 1817 г. следующую запись: «Третьего дня был у нас Арзамас. Нечаянно мы отклонились от литературы и начали говорить о политике внутренней. Все согласились в необходимости уничтожения рабства». Вполне возможно, что на этом заседании присутствовал и Пушкин.
Н. И. Тургенев в пору написания Пушкиным своей оды был помощником статс-секретаря Государственного совета, а в 1819 г. служил в Министерстве финансов. В 1818 г. издал книгу «Опыт теории налогов», в связи с чем его можно считать основоположником русской финансовой науки. Настойчиво выступал за ликвидацию крепостного права при сохранении земли у помещиков, за применение вольнонаемного труда в помещичьем хозяйстве. В 1818 г. вступил в «Союз благоденствия» и стал одним из его идеологов. Проповедовал республиканские формы правления. Являлся одним из основателей Северного тайного общества. В 1824 г. уехал за границу и в восстании 14 декабря 1825 г. не участвовал. Тем не менее заочно был приговорен к пожизненной каторге. По характеру (в отличие от своего старшего брата Александра) был резок, насмешлив, нетерпим к тем, кто не разделял исповедуемые им взгляды, требовал от людей бескомпромиссности. На поэзию смотрел свысока, допуская исключения лишь для агитационно-политической лирики, что старался внушить и Пушкину[43]. Несомненно, содержание пушкинской оды (особенно первых ее строк) свидетельствует о том, что Тургеневу во многом это удалось. В начале оды поэт демонстративно отказывается от темы любви в пользу вольнолюбивой Музы:
Приди, сорви с меня венок,Разбей изнеженную лиру…Хочу воспеть Свободу миру,На тронах поразить порок.Теперь о Михайловском (Инженерном) замке. Это было место, где Павел I пытался оградить себя от возможных покушений и где, тем не менее, он и был убит заговорщиками. В оде сцена убийства достигает едва ли не документальной точности:
Он видит – в лентах и звездах,Вином и злобой упоенны,Идут убийцы потаенны,На лицах дерзость, в сердце страх.Молчит неверный часовой,Опущен молча мост подъемный,Врата отверсты в тьме ночнойРукой предательства наемной…О стыд! о ужас наших дней!Как звери, вторглись янычары!..Падут бесславные удары…Погиб увенчанный злодей.И совсем не случайно на фоне строки рукописи «погиб увенчанный злодей» Пушкин нарисовал Павла I.
Конечно же, читатели разошедшейся в рукописных списках пушкинской оды отчетливо представляли себе описанные в ней яркие страницы недавней отечественной истории, связанные с убийством тирана-императора. Однако в пропагандистском плане на революционно настроенную часть дворянского общества больше всего действовали другие строки оды:
Тираны мира! трепещите!А вы, мужайтесь и внемлите,Восстаньте, падшие рабы!В литературоведении эта пушкинская строка понимается по-разному. Так, Д. Д. Благой считал, что слова «восстаньте, падшие рабы!» у Пушкина вовсе не означали призыва к восстанию крепостных. Например, стихотворение «Восстань, о Греция, восстань» было написано уже после завоевания ею своей независимости, и, следовательно, поэту незачем было призывать к восстанию[44]. Действительно, слово «восстань» во втором стихотворении употреблено поэтом в значении «встать», «воспрянуть», «воскреснуть». Соглашаясь с этим, В. В. Кулешов все же считает, что в оде «Вольность» слово «восстаньте» употреблено применительно к рабам и имеет тот смысл, что они должны отомстить тиранам, подняться на борьбу. Поэтому, считает В. Кулешов, в оде и употреблен стих «Тираны мира! Трепещите!»[45]. Нам думается, что сравниваемые позиции не столь уж далеки друг от друга и что вторая лишь дополняет и конкретизирует первую. Если (исходя из позиции Благого) рабы (крепостные) проснутся и осознают свое право, то тиранам действительно придется «трепетать», и в конечном счете призыв пробудиться и осознать свои права означает призыв отомстить тиранам и подняться на борьбу против них за те же свои права. Кстати сказать, власти так и восприняли смысл этой оды, и не случайно ее написание послужило едва ли не главным поводом для ссылки поэта на юг.
Основное же государственно-правовое кредо молодого поэта было выражено в строках оды, в которых высказаны взгляды Пушкина на соотношение власти и закона, вольности и закона:
Лишь там над царскою главойНародов не легло страданье,Где крепко с Вольностью святойЗаконов мощных сочетанье…Владыки! вам венец и тронДает закон – а не природа;Стоите выше вы народа,Но вечный выше вас закон.И горе, горе племенам,Где дремлет он неосторожно,Где иль народу, иль царямЗаконом властвовать возможно!..И днесь учитесь, о цари:Ни наказанья, ни награды,Ни кров темниц, ни алтариНе верные для вас ограды.Склонитесь первые главойПод сень надежную Закона,И станут вечной стражей тронаНародов вольность и покой.В контексте этих строк и следует толковать всю оду в целом. Очевидно, что Пушкин призывал в оде не к свержению самодержавия, а к его ограничению. И в первую очередь ограничению законом. Его должны соблюдать все – и цари, и народы. Людовик XVI нарушил закон и поэтому был казнен. Но пришедшие к власти также нарушили закон, введя якобинский террор, и это вновь принесло народам порабощение – диктатуру Наполеона, провозгласившего себя императором («злодейская порфира на галлах скованных лежит»). В связи с этим поэт вновь предрекает погибель тирану, поправшему закон:
Самовластительный злодей!Тебя, твой трон я ненавижу,Твою погибель, смерть детейС жестокой радостию вижу.Все это позволяет предположить, что государственно-правовым идеалом Пушкина и в то время была не республика, а конституционная монархия. Именно так толковали государственно-политические взгляды поэта философы Г. Федотов[46] и С. Франк[47]. Исторически такая форма правления буржуазного государства возникает там, где буржуазия еще недостаточно сильна, чтобы господствовать безраздельно, и поэтому вынуждена идти на компромисс с земельной аристократией и разделять с ней власть (разумеется, что появление «сегодняшних» конституционных монархий не всегда может вписываться в подобное объяснение причин создания таких форм правления государства). Конечно же, социально-политическим условиям России первой половины XIX столетия в большей степени отвечала именно конституционная монархия, а не республика. И государственно-правовые взгляды Пушкина относительно форм правления и государственного устройства, выраженные им в оде, являлись свидетельством того, что эти вопросы молодой поэт понимал вполне с позиций историзма.
Идеями конституционной монархии проникнуты и сатирические «Сказки», в которых обещания Александра I («кочующего деспота») ограничить свою власть законом и дать людям «права людей, по царской милости моей» названы именно сказками. В этом смысле следует понимать и заключительные строки пушкинского послания «К Чаадаеву»:
И на обломках самовластьяНапишут ваши имена!Здесь так же, как и в приписываемой Пушкину эпиграмме «На Карамзина» («Необходимость самовластья»), под самовластьем понимается самодержавие как неограниченная монархия.
На этих же идейных основах построена и насквозь антикрепостническая «Деревня». Это и констатация происходящего в России («Здесь барство дикое, без чувства, без закона…»), и мечты поэта («Увижу ль, о друзья! народ неугнетенный и рабство, падшее по манию царя…»).
Все эти вольнолюбивые антикрепостнические стихи были написаны в пору тесного общения поэта с активными участниками преддекабристских и будущих декабристских обществ (и не только с Н. И. Тургеневым, но и И. Д. Якушкиным, Н. М. Муравьевым и др.). Пушкин, конечно же, подозревал о существовании тайных политических обществ и о том, что их участниками являются, например, Н. И. Тургенев и его близкий лицейский друг И. И. Пущин. В своих мемуарных записках Пущин описал это следующим образом: «Самое сильное нападение Пушкина на меня по поводу общества было, когда он встретился со мною у Н. И. Тургенева, где тогда собирались все желавшие участвовать в предполагаемом издании политического журнала. Тут, между прочим, были Куницын и наш лицейский товарищ Маслов. Мы сидели кругом большого стола. Маслов читал статью свою о статистике. В это время я слышу, что кто-то сзади берет меня за плечо. Оглядываюсь – Пушкин! “Ты что здесь делаешь? Наконец поймал тебя на самом деле”, – шепнул он мне на ухо и прошел дальше. Кончилось чтение. Подхожу к Пушкину, здороваюсь с ним; подали чай, мы закурили сигаретки и сели в уголок.