Fide Sanctus 2

Глава 21

Ab initio [1]

13 февраля, суббота

– Что такое любовь? – спросила круглолицая девчушка, смешно сморщив нос.

На вид это была даже не первокурсница, а школьница. Стенд с сердечками возле неё был щедро усыпан определениями любви; остальные «ораторы» явно на слова не скупились.

– Что такое любовь? – рассеянно повторил Свят, сбрасывая с волос снег.

На голове вырос целый сугроб, пока он бежал с дальней парковки.

– Мы с пространными определениями пока не готовы, – пробормотал Судья; схватив с кресла платье Интуиции, он поспешно запихнул его в шкаф. – Мы само слово еле отыскали, вспомни.

Прокурор поднял взгляд от домино, в которое его втянул Внутренний Ребёнок, и мягко буркнул:

– Да, словами пока не можем. Ощущениями можем. Запахами. Цветами. Нотами.

Знаю, кто может словами.

Но она только что хлопнула дверцей машины и рванула в соседний корпус.

Всё-таки именно сегодня вручить Вере сборник Рождественского, который он взял в библиотеке в январе, – это потрясающая идея. Пусть вечер накануне Дня влюблённых раскрасится стихами Роберта и её гипотезами о силе слов. Вечер субботы. Шикарные стихи. Узкая общажная кровать. Праздничный день наутро. Её переливчатый голос и заразительный смех.

Запах её тела, лица и губ; запах корицы под майским дождём.

Знаком показав первокурснице, что он пас, Свят обогнул стенд с определениями любви и зашагал в глубь здания, всё ещё улыбаясь. Жизнеспособности этой улыбки сегодня не мешали даже толчки чужих рюкзаков и резкие ароматы парфюмов. На языке вертелся какой-то мотивчик, и хотелось беззаботно посвистывать в ритм шагам.

… – Не зря же сказано, что в начале было слово, – вещала Вера утром, закинув ноги на табуретку. – Если у тебя есть карандаш, ты можешь очертить границы своей реальности. А если у тебя есть слова, ты можешь эту реальность наполнить. Можно найти слово для звука, запаха, цвета. Каждого ощущения и образа. Нужно только уметь искать.

Договорив, она невозмутимо отобрала у него последний листик мяты и добавила:

– Ты меня слушал?

В её взгляде было столько нежного азарта… столько тёплого лукавства и деловитого подозрения, что он едва сумел сдержать смех.

Я не буду спорить, малыш. Говори. Говори, что хочешь.

«Для описания всего можно найти слово».

Наверное. Всего – кроме тебя.

И если за описание самой Веры можно было и не браться, найти неизбитые слова для выражения чувств он был бы не прочь.

Особенно в дни, когда всё вокруг заражено розовым флёром признаний.

В их случае всё осложнялось тем, что это должны быть не просто слова, а те, что смогут впечатлить мастерицу словесности. «Я люблю тебя, Вера» казалось немыслимо банальным.

Очень глупо. «Люблю».

Люблю я весенний дождь. Тишину. Ночь. Шоколадное печенье. Правоведение. Гитару. Коньяк. Ветер. Чёрные гелевые ручки. Мятный и бирюзовый цвета. Зелёный чай. Нужные прикосновения.

И всю её я просто «люблю»?

Когда он в последний день января впервые назвал для себя чувство к Улановой этим словом, оно виделось попросту бескрайним. За две же недели с ней рядом оно успело изрядно обмелеть.

Казалось, для чувства к ней попросту нет достаточно масштабного слова.

– Жарко, Свят, – перед сном бурчала она, пытаясь удобнее улечься в кольце его рук. – Ну отодвинься! У тебя так батареи жарят, не то что в общаге.

– Точно, при первой же возможности пойдём ночевать в общагу, – сонно бормотал он. – Там тебе некуда будет отодвигаться на полуторке.

– Ну тесно же, – спорила Уланова, толкая его колено своим.

Ну не буянь, любительница личного пространства.

– Ну потерпи, – рассеянно просил он, выныривая из полусна.

Пальцы бегали по её плечам и замирали на предплечьях. Вот так. Вот так он хотел засыпать.

Поглаживая против роста крошечные волоски на её руках.

– Не хочу отодвигаться, – шептал Внутренний Ребёнок, касаясь золотых лучей, что лились из её сердца. – Ну пожалуйста. Не так уж тесно же.

Совсем не тесно. У тебя под кожей.

…Дёрнув вверх рукав, Свят бросил взгляд на часы, которые Рома подарил ему на начало второго семестра, прочитав лекцию о «важности правильного использования времени». Подарок регулярно жёг запястье – от Ромы не хотелось принимать ровным счётом ничего – но эти часы он всё равно носил не снимая.

До того шикарным был их вид и классной – гравировка «Е.С.» на обороте.

Едва он протиснулся сквозь бодрую толпу технарей и приблизился к лестнице, по плечу хлопнула чья-то ладонь. Обернувшись, Свят увидел Олега. Вокруг его глаз залегли коричневые тени – будто он тоже регулярно и талантливо недосыпал – а на лице горела странная смесь из… вызова, обречённости и надежды.

– Здорóво, – пробормотал Олег, опустив глаза, и тут же ринулся вверх по лестнице.

Словно не желал плестись следом.

Сдвинув брови, Свят поправил рюкзак и нагнал его в три быстрых прыжка.

– Видел, что в кабинетах творится? – наклеил Олег пластырь светской беседы на уставшее лицо. – Филологи постарались. На меня в лекционном зале тонна сердечек высыпалась при входе. Начерта это надо? Выпал святой валентин на воскресенье – ну и вздохнули бы с облегчением. Нет, братцы, нанесём превентивный уд…

– «Я художник, я так вижу», – перебил Свят. – Сыпью не покрылся? От сердечек?

– Три ха-ха и прыжок с подвыподвертом, – беззлобно отозвался Петренко, распахнув дверь в нужный коридор. – А ты чего на первой лекции не был?

Разве от неё оторвёшься.

– Проспал.

Ускорив шаг, Олег преградил ему путь с таким видом, словно на что-то решился.

Пластырь светской беседы сорвался с его лица и шлёпнулся на пол.

Со среды Олег его сторонился; упорно избегал прямых взглядов и скупо отмалчивался даже в тех контекстах, которым раньше дарил целые тирады.

Ты наконец хочешь объяснить, чего тебя лихорадит?

Свят остановился и нацепил маску вежливого интереса. Мимо хаотично сновали студенты, и пол был готов вспыхнуть от силы трения.

Давай, говори быстрее. Здесь невыносимо.

– Респект, – протянув к нему ладонь, сообщил Олег. – Поздравляю. Начал за упокой, а выплыл.

В голове закопошилось настороженное недоумение.

Нет. Он явно не собирался пояснять, чего его «лихорадит». О чём он?

– Доброе утро, страна, – немедленно вклинился Судья. – Поздравлять тебя этой зимой можно только с одним. Скорее всего, он о Вере. Такие новости путешествуют быстро.

Этот общажный кретин знает тысячу кретинов и из своей, и из её общаги.

– Чёрт! – пробормотал Адвокат, кусая губу. – Стоило лучше скрываться!

Стоило скрываться лучше, твою мать.

Ладони взмокли и зачесались; по нервам пробежал холодок.

Делать непонимающий вид уже глупо.

– Всё не совсем так, – сухо отозвался Свят. – Точнее, не полностью. Речь не только о… победе. Я…

– …с ней и по личным причинам, – договорил Олег, кивнув так буднично, будто лишний раз услышал то, что с рождения знал. – Я понял, да. Я с этим и поздравлял. Самое сложное – перестать скрывать содержимое сердца от себя самого. Не ссы, мы будем молчать.

Машинально пожав петренковскую руку, Свят прочистил горло и выдавил улыбку. Он был уверен, что провинциальный рентген заметит: улыбка именно выдавлена. Но нет.

Петренко, казалось, сильнее заботило то, чтобы скрыть… натянутость улыбки своей.

– Ты где на выходных? – поинтересовался Олег, повернув к нужному кабинету.

– Сам как думаешь? – раздражённо уронил Свят.

Чего он выпытывает?

– Риторический вопрос, – усмехнулся Олег; открыв дверь, он пропустил его вперёд. – Стоп, ты же у нас славянофил. И вдруг февральские четырнадцатихатки?

Сдержанно кивнув, Свят не ответил; трепаться о Вере не хотелось.

Было досадно проронить в беседе о ней даже половину лишнего слова.

– Ты параноик, – сварливо припечатал Прокурор. – Он даже имени её не назвал.

Он называл его постоянно. Только не всегда буквами и вслух.

Группа мерно гудела, обратив на прибывших один процент внимания. За толстым окном медленно шёл крупный снег. В этой аудитории можно было сидеть по трое; многие так и сделали. Варламов же занял лишь два стула, на одном из которых сидел сам. Он снова пытался кого-то откуда-то вытеснить?

Один чёрт разберёт ходы в его лото.

Было неясно, для кого именно Артур место не приберёг, но Олег решил это за него. Шагнув к четвёртому ряду, он меланхолично втиснулся между Лерой Карпюк и Сашей Андреевым. Рассеянно проследив за ним, Свят опустился на стул рядом с Варламовым, задумчиво ковырнул край парты, подхватил телефон, отвернул экран от Артура и быстро напечатал: «После пары жду в машине, моя маленькая». Если бы он ещё в холле не решил сообщить ей это, он бы отправил галиматью, которую оставил на доске чужой препод, – лишь бы сейчас написать хоть что-то.

Лишь бы поставить в конце любой галиматьи слово «моя».

Как хорошо было возле гардероба: когда в голове роились только мечты о вечере. Чёртовы дебилы.

Что один – со своим «начал за упокой», что другой – со своими двумя стульями.

Он собирался не думать о слиянии компаний хотя бы месяц.

Не представлять Улановой этих кретинов, а кретинам – её.

Теперь же мысли неслись сквозь голову со скоростью подбитых истребителей. У него толком не был готов ни один аргумент, а Петренко уже вынюхал правду.

В этом были и плюсы, и минусы.

С одной стороны, хотелось представить им Уланову как свою девушку. Они знатно утрутся тем, что он железобетонно победил. А с другой стороны, нужно было избавить себя от риска разоблачения.

Петренко заявил, конечно, что они «будут молчать», но поручиться-то он мог только за себя.

Над головой грянул звонок, и в кабинет тут же влетел преподаватель. Он был до того расторопен, будто всё это время нетерпеливо мялся за дверью, ожидая этой трели.

И до того лучист, будто впитал три ведра филологических сердечек.

Выудив из рюкзака конспект, Свят хмуро уставился на строчку «Основы деятельности нотариата» – и в тот же миг его осенило. Нужно купить лояльность Варламова; купить его молчание!

С ним всегда о чём угодно можно было договориться при помощи купюр.

– Нужно показать ему, что ты победил, и позволить не отдавать деньги, – вкрадчиво проговорил Прокурор. – И ни в коем случае не в издевательско-снисходительной форме.

Надо сделать добродушный вид.

Мол, всё «хорошо сложилось и перестало быть игрой», а значит, «и призов не нужно».

«И призов не нужно».

Едва на повестке дня появились мысли о пари, в сердце снова не умолкая выла досада. Только что он размышлял, как лучше построить признание ей, а теперь… Кошмарно хотелось поставить себе галочку полной победы.

Услышать слово «люблю» от самой Веры.

И хоть всё уже давно и сильно изменилось… хоть пари и связанные с ним метания казались чем-то из прошлой жизни… Не до конца удовлетворённый победитель изредка саднил внутри, как недозревший прыщ. Пожалуй, надо и правда признаться ей первому – и тогда она признается в ответ.

– А если не признается? – испуганно предположил Адвокат, зачарованно разглядывая фотографию Верности Себе. – Если ответом станет тишина?..

Свят сдвинул брови, отсутствующим взглядом рассматривая пуговицы на старомодном жилете препода. А ведь тогда грянет новая эра мучительной паранойи на тему того, насколько сильны и искренни её чувства. Он ещё не реабилитировался после эры старой – и к новой такой эре нихрена не был готов. И вообще ещё утром о недоделанном победителе внутри даже не думал.

Всё из-за мудаков, что носят сплетни между общагами, и громадных петренковских ушей.

Нет, не стоит торопиться с признанием. Архивы Валентина пока перебьются без его взносов.

– Вне чёрной ванной я готов ко многим уязвимостям, конечно, – смущённо пробормотал Внутренний Ребёнок. – Но к этой пока не готов.

С самого начала, чёрт. У Улановой с самого начала было ещё одно имя.

Я говорил «моя Вера», а имел в воду «моя уязвимость».

Невольно покосившись вправо, Свят уставился на Олега, и внутри мигом заворчала смутная… тревога. И не думая открывать конспект, Петренко украдкой читал под партой книгу Ирвина Ялома «Мамочка и смысл жизни».

– Точно такой экземпляр сейчас лежит на подоконнике твоей кухни, – угрюмо сказал Судья.

Именно «Мамочку и смысл жизни» сейчас читала и Уланова.

Тревога, досада и смятение завыли громче. Вот оно как. У него была ещё одна причина не вводить её в эту сраную компанию.

Они с Петренко по-прежнему брали в библиотеке одинаковые книги.

Amorem canat aetas prima [2]

– Когда ещё воспевать любовь, как не в юности? – воскликнула миловидная преподавательница основ иностранной риторики. – Когда ещё обращать внимание на роль любви, как не в преддверии одного из самых романтичных праздников в году? Тринадцатое февраля, друзья, – и сегодня мы поговорим именно о любви, заполнив этот ватман сочными дефинициями! Облачив силу любви в силу риторики… Чем сильна риторика?! Чем, Елена Владимировна? А, Вадим Сергеевич? Андрей Викторович? Чем риторика сильна, Анастасия Павловна?

– Она способна проникать в сердца посредством слов.

– Точно, Вера Станиславовна! – воскликнула преподаватель; её лицо приобрело одухотворённое выражение.

Улыбнувшись, Вера перевела взгляд на ватман, что перекочевал к ним с соседнего ряда. В его верху сияла красная надпись «Love is»[3]… В остальном лист был пуст. Одногруппники дебютировать с определениями не спешили, желая сначала посмотреть, что напишут лучшие. Вытянув изящное предплечье, Майя постучала по ватману и задержала на Вере кошачьи глаза.

– Идеи? – спросила она одними губами. – Что будем писать, взорвалась бы у неё в сраке любовь к изобразительной самодеятельности?

Вера поджала губы и нетерпеливо дёрнула плечом, на котором ещё тлел запах его футболки. Мыслей о нежной «love» в голове вертелось с излишком.

Вот только все они были страшно далеки от основ иностранной риторики.

– Давай я что-то нарисую, а ты напишешь, – предложила она, перебирая в голове контуры незатейливых вензелей в форме сердца.

Оно будет обвито мятным плющом и усыпано бордовыми лепестками.

– Вот уж нет! – свистящим шёпотом возмутилась Ковалевская. – Ты же столько знаешь из Шекспира! Давай, выуди что-нибудь! Любовь не разберёт, чем пахнет роза…

– Это Хайям, – еле сдерживая смех, перебила Вера.

Майя одарила её взглядом, в котором читалось: «Вот, ты и Хайяма знаешь!» Улыбнувшись, Вера уставилась в окно, за которым с упоением кружился пушистый, похожий на сладкую вату снег.

Он успеет с лихвой засыпать его голову, пока мы будем идти к общаге с парковки за гаражами. И я буду ласково стряхивать эту белую вату с чёрной смоли его волос.

Сердце окунулось в прорубь и томно заныло.

…Будто осмелев перед финишной чертой, зима покрыла город густой пеленой, сквозь которую лишь изредка проглядывало солнце – словно затем, чтобы жители не забывали: скоро придётся скинуть коконы и подставить весне заспанные лица.

Итак, «Love is…»?

– Это когда хочется уступать, даже если неудобно спать в обнимку? – предположила Верность Ему, с обожанием глядя на Прокурора.

Усмехнувшись, Верность Себе погладила бывшую оппонентку по бейджу, слово «Другим» на котором было тщательно исправлено на слово «Ему».

Это имя ей шло не в пример лучше.

Было до ужаса удивительно, что больше не приходилось тонуть в драме и чувстве вины, подбирать названия тому, что происходит, и пытаться подменить местоимение «мой» чем-то вежливо-безликим.

… – Ну, это всё равно надо будет вытужить, – вернулся в голову голос Майи.

Моргнув, Вера нехотя стёрла с лица улыбку и повернулась к Ковалевской. В уме летели отстранённые определения, которые могли сойти за чьи-то цитаты.

И не выдать замирающее сердце с головой.

– Да, давай просто процитирую Шекспира, – пробормотала Вера.

– Только без палева! – распорядилась Ковалевская, постучав по столу ногтями цвета кислотного салата. – Чтобы сошло за твоё! Я понимаю: ты сейчас только стрёмные определения можешь дать, разойдясь со своим тревожником. Но ты уж сподобись, повспоминай конфетно-букетный!

Спрятав улыбку, Вера кивнула и вновь отвела скрывающий тайну взгляд. Отводить взгляды и скрывать тайны, впрочем, уже начинало надоедать. Сегодня Елисеенко опять поставил машину на дальней парковке универа, сбивчиво пояснив, что там «больше места».

Почему он так хочет, чтобы нас по-прежнему никто не видел?..

– Как много в этом слове – «любовь», друзья мои! – окрылённо вещала преподаватель, широко улыбаясь. – В ряду самых разносторонних понятий на свете любовь занимает одно из первых мест. И каждый носит в себе собственное понимание того, что такое любовь.

Группа обменялась взглядами, в которых было куда больше тоскливых надежд на скорый звонок, чем попыток отыскать «собственное понимание» для ватмана.

– Сколько бы нам ни было лет, – негромко продолжала риторичка, перебирая яркие браслеты, – мы беспрестанно ждём любви. Вы знаете, я верю, что мы «любим только раз, а после ищем лишь похожих». Мы ждём возвращения за столик на двоих, из-за которого когда-то шагнула та особенная любовь, что обещала нас не покидать. Шагнула – и растворилась во времени, забыв на столе лишь помятый фоторобот. И по нему мы обречены вечно искать её, хватая прохожих за рукава. Почему же мы так часто всю жизнь не можем найти, что ищем?

Последние фразы она проговорила с расстановкой и выразительным придыханием: как делала всякий раз, когда намекала, что студенчеству пора поучаствовать в беседе.

– Потому что мы помним пропавших в виде образов, но не находим слов, чтобы чётко описать себе их суть, – лениво проговорила Майя, снова постучав ногтями по столу.

– Верно! – взревела препод, хлопнув в ладоши.

Задремавший Гайдукевич вздрогнул и ошарашенно заморгал.

– Порой, правда, чёткое описание надо, чтобы таких с тех пор избегать, – краем губ прошептала Вера.

Ковалевская прыснула, опустила лицо и беззвучно затряслась.

Бьюсь об заклад, ты тоже вспомнила какого-то «тревожника».

Сосредоточиться на серьёзных доводах не получалось; в сердце плясали розовые бесенята со злободневных открыточек. Преподаватель шутливо погрозила им пальцем и лукаво поджала губы.

– Вот, мои милые, в чём сила риторики, – воздев ладонь, объявила она. – Владеющий словом владеет миром! Если вы умеете подбирать точные слова, вы можете наладить связь с каждым сердцем; направить каждый ум; заглянуть в суть каждой души!

Так, постой, владыка мира.

– А это не иллюзия всевластия? – не успев подумать, в полной тишине брякнула Вера. – Извините. Ведь в любом взаимодействии всегда участвуют двое. Человек может оказаться не способен услышать даже виртуозно подобранные слова. Уши, так скажем, моют не все. Ты можешь вообще всё делать и говорить идеально – но ничего не выйдет: просто потому, что от тебя всегда зависит только половина.

Тишина, ты лучшее из того, что я слышал [4]

Остановившись у лестницы, Вера стряхнула снег с куртки и замерла. Волосы на затылке млели от горячего дыхания Свята. Обернувшись, она положила ладонь ему на грудь – будто говоря «постой» – и вкрадчиво произнесла:

– Слышишь?

Как по твоему заказу.

– Тишину? – мгновенно отозвался Свят, улыбаясь уголками губ. – Слышу.

Нашарив на груди её пальцы, он потянул их к лицу и прижал к прохладным губам.

– Сегодня здесь только она, – подтвердила Вера, начав медленно шагать по лестнице. – Почти все поуезжали домой.

– Вот он, – торопливо обратилась к Хозяйке Верность Себе. – Момент для этих слов.

– Давай! – подхватила Интуиция, сверкнув глазами. – Согласна: самое время!

– Свят… – нерешительно начала Вера, глядя на высокое окно между этажами; смотреть ему в лицо было непросто. – А если бы Лина и Настя были дома? Ты бы…

– Помню, как шёл по этой лестнице впервые, – задумчиво перебил он, шагая следом. – Всё было так отвратительно, до ужаса. И думал: «Как люди могут тут жить?»

Он специально уводит тему?

– Ремонта с тех пор не было, – нетерпеливо заявила Вера. – Так что дело не в…

– А сейчас не понимаю, как сам жил раньше.

Сердце томно заныло: до того проникновенным был его голос.

Он говорит с таким упоением, будто ждал моих ушей несколько световых лет.

Обернувшись, она уставилась на его чёрные волосы, беспорядочно усыпанные снегом. Тирада о том, что ей надоело скрываться, застряла между ключицами и переносицей. Она, конечно, хотела отстоять свои интересы, но и жутко боялась задеть Свята. Ещё свежа была смущённая мысль, как горячо и беспроблемно он простил её за тот предательский отъезд.

Как легко принял обратно и окружил отношением, о котором мечтала бы любая.

– Нет, – упрямо вторглась в мысли Верность Себе. – Это нужно сказать!

– Зачем? – с раздражением одёрнула её Верность Ему. – Испортить вечер?

Это было первое серьёзное разногласие между Верностями.

И что-то на окраине души испуганно холодело.

– И тепло здесь, оказывается. И уютно, – продолжил Свят, улыбаясь глазами. – И она тоже дышит, общага. Как город.

Эта его улыбка глазами просто обезоруживала; лишала дара речи.

Когда же ты привыкнешь? Когда уже поверишь, что он здесь? Что он твой.

Даже с красным от холода носом и кругами недосыпа вокруг глаз, Свят был невероятно, умопомрачительно красив; каждая черта его лица была на своём месте.

Хочешь растерять всю решительность – просто посмотри на него подольше.

Верность Ему просияла и сложила ладони в порыве умиления. Верность Себе упрямо качнула головой и недовольно поджала губы. Вокруг её золотых волос настойчиво вилась фраза «Свят, я хочу серьёзно поговорить».

– Свят, – решительно выпалила Вера. – Я больше не хочу скрываться.

И без того кристальное безмолвие лестницы стало совсем звонким; каждая нота тишины натянулась до предела. Свят моргнул и посмотрел ей в глаза: настороженно, смущённо и досадливо. Он не шевелился и дышал еле слышно.

Будто даже сейчас их прослушивали сотни ушей.

– Не отступай, – железным тоном произнесла Верность Себе. – Лично тебе, милая, скрываться незачем. Вот и подумай о «лично себе».

Верность Ему покачала головой: укоризненно и обречённо.

– Я не против публичности, – пробормотал Свят, пряча взгляд. – Просто мне нужно…

– Я не про публичность, – поспешно перебила Вера, переступив с ноги на ногу на узкой ступеньке. – Я про обычные – не тайные – отношения. Когда мы можем, например, вместе выйти из машины и зайти в университет.

Когда ты можешь прийти сюда, даже если Лина и Настя дома.

Отлично. Стоило начать – и нужные слова посыпались из неё упругим горохом.

Ещё бы; они стойко держались внутри целых две недели.

– Ты ощущаешь, что они тайные? – тихо спросил Свят, глядя в окно за её спиной.

Поколебавшись, Вера кивнула и тут же неопределённо покачала головой. Он так отчётливо поблёк и растерялся, что хотелось максимально сгладить эту просьбу и спешно извиниться за всё, что она «ощущает».

– Это обычная нежность компромисса, – буркнула Верность Ему. – Куда без неё.

– Хорошо, – наконец сказал Свят, откинув со лба волосы быстрым движением руки. – Хорошо, да. Действительно. Да. Ты права. Я и сам думал об этом. Сегодня.

Он проговорил это так отрывисто и монотонно, что верилось в «сам» с большим трудом. Казалось, сегодня его только вынуждали об этом «думать». И она, и кто-то ещё.

Но имело ли это значение, если он так легко сказал «да»?

С облегчением вздохнув, Вера нежно коснулась губами его верхней губы, над которой росла тонкая колючесть, и еле слышно прошептала:

– Спасибо.

Спросить, почему он хотел сохранять их в тайне?

Спросить?

Весь его вид будто говорил: «Я согласился, что ещё нужно?», и она прикусила язык. До третьего этажа они дошагали в молчании.

И это отчего-то встревожило.

Выдернув из кармана ключ, Вера оглядела безлюдный коридор, который освещался лишь сумрачным светом из окна в торце.