Голодная бездна

Глава 7

У Мэйнфорда болела голова.

Случалось.

Надо просто выспаться. Поесть. Отдохнуть. И тогда боль отступит. А пока Мэйнфорд может глотать травяные пилюли, запивать их дрянным кофе и надеяться, что отпустит.

– Дерьмово, шеф? – поинтересовался Кохэн.

Мэйнфорд кивнул бы, если бы не опасался, что неловкое это движение не вызовет новый приступ. А ведь боль только-только отступила, отползла куда-то на периферию, где и затаилась. Час-другой продержаться, а там, глядишь, и вправду домой, в кровать… пару часов здорового сна.

Хорошо бы без кошмаров.

– Может, тебе того… – Кохэн щелкнул пальцами, и в воздухе запахло хвоей.

Пусть иллюзия, но дышать стало легче. Окно бы открыть, вот только за окном вода и смрад, городскую грязь ныне не смыть дождем. Так что пусть уж лучше призрачная хвоя.

– Потом… приехали?

– А то… – Кохэн сел в кресло, ногу на ногу закинул, руки на впалом животе сцепил. Вот поганец, никакого уважения к начальству. – Что воронье на падаль. Будешь говорить?

– Придется.

Встречаться с газетчиками желания не было. Вездесущее племя.

Любопытное.

Одаренное. И ложь чуют, что гончие кровавый след. А потому начальник управления и самоустранился. Пока все слишком мутно.

Призрачно.

– Что выяснили? – он потер виски.

– Ну… по предварительной оценке вещи принадлежат семнадцати разным жертвам, – Кохэн откинулся в кресле и глаза прикрыл. – Кое-что удалось соотнести, но… сами понимаете, в дыре этой сыро, вещи лежали долго. Она старается, шеф, но зацепиться не за что. Из последних есть пара приличных отпечатков ауры, а в остальном… только и может сказать, что разные хозяева…

– Семнадцать…

– Шеф, кто мог знать?

Никто не мог.

А более того, никто и не хотел знать.

– Подозреваемый наш ничего не отрицает, но и толку от него не добьешься. Сидит, улыбается.

– Откуда он вообще взялся?

Обыкновенный бродяга, которых в городе сотни и тысячи, если не сотни тысяч. Кто и когда считал их? Но ведь откуда-то должен был появиться Ник, прозванный Безумным.

– Выясняем… сделали слепок… но тут уж подождать придется.

Это Мэйнфорд понимал.

И все же ожидание давалось с трудом. Всегда-то он был нетерпелив, порой – слишком нетерпелив. И матушка, помнится, укоряла. Будущему Сенатору приличествует сдержанность, когда она еще думала, что с Мэйнфорда выйдет хоть что-то приличное.

Нет, не о том… не вовремя… позвонить Гаррету, пусть выступит с речью… у него-то всегда получалось с газетчиками ладить, но… вспомнят о родстве, взвоют… нет, Гаррет и так выступит с речью. И если подумать, отстраненно подумать, не о конкретном деле, но о Городе и нуждах его, то нынешнее дело как нельзя кстати…

…хороший кирпич в бастион предвыборной кампании.

– Что еще? – Мэйнфорд все-таки поморщился.

– Целителя пригласили, как положено… – Кохэн ущипнул себя за ухо, а значит, или озадачен, или недоволен, или и то, и другое. Но сейчас Мэйнфорду неохота разбираться в эмоциях зама, вообще в эмоциях…

– И что?

– Джорджи утверждает, что мы взяли не того…

– Что?!

– Джорджи, – спокойно повторил Кохэн, – утверждает, что мы взяли не того. Что наш парень и с мышью не справится. Крайняя степень истощения организма. Атрофия мышц. Стеклянные кости… он заключение составит, но я попросил пока погодить. Ну, с заключением…

Проклятие!

Мэйнфорд закрыл глаза.

Вот только этого не хватало. Джорджи ошибся. Или нет, он молодой, но талантливый паренек. Еще год отработки, и уйдет. Уйдут в какую-нибудь из центральных лечебниц, и будет не с преступным элементом возиться, а прыщи на сенаторских задницах удалять.

Нет, сам бы Джордж, может, и остался, но у него невеста.

А у невесты – запросы.

Она из Первого округа, из приличной семьи, а в приличных семьях целители, на полицейской ставке состоящие, не ко двору… все зло от баб…

Но дело не в ней.

А в Безумном Нике, и в том, что вряд ли Джорджи ошибся. И что отчет свой он напишет, как и должен, и будет в этом отчете именно то, о чем сказал Кохэна, а начальству сие не понравится.

Начальству нужен подозреваемый.

И обвиняемый.

Виновный.

Тот, кого можно вздернуть на радость газетчикам и во имя общественного спокойствия, а потому у присяжных, кои будут выносить приговор, не должно возникнуть и тени сомнений в виновности Ника.

– Хорошо. – Мэйнфорд поднялся. – Передай Тельме, пусть отдохнет часок… накорми чем… ну сам знаешь…

– Обогрей. Приголубь, – хмыкнул Кохэн. – Мэйни, надеюсь, ты не намерен девчонку выжить?

– Какое тебе…

– Прямое. Сам подумай, когда нам еще такое счастье обвалится? Ты же видел слепки. Нет, Бездна меня задери, ты же их делал! Да старик наш ей в подметки не годится. Я понимаю, что ты баб не любишь… и дурак…

– Не забывайся.

– С тобой забудешься, но… Мэйни, личное личным, а участку она нужна. Ты же понимаешь.

Хуже всего, что Кохэн был прав, и правота эта странным образом головную боль усугубляла, порождая в душе иррациональную злость на Тельму.

Какого демона она объявилась?

Именно сейчас?

С даром своим, с упрямством, с тайной, в которую Мэйнфорду придется сунуть нос, а у него и без того забот полно.

– Где она?

– В чистой комнате…

Она сидела на полу и смотрела на грязный мяч. Некогда он был сине-желтым, шитым из лоскутов кожи и, вероятно, дорогим. Но краска истерлась, кожа набрякла, а швы разошлись. Тельма сунула в дыру пальцы и… лицо отрешенное.

Некрасивое.

Неправильно, чтобы женщина была некрасивой. И все-таки… чудится нечто знакомое. Это из-за голосов, из-за призраков, слышать которых Мэйнфорд не желает, из-за переутомления и травяных таблеток, от которых во рту надолго поселился гадостный вкус лакрицы.

Что она видит?

Ничего, судя по легкой брезгливой гримасе на лице дежурного малефика. Ему-то надоело сидеть рядом и писать один смутный слепок за другим. А нормальных здесь не получится. Мяч провалялся в дыре не один день, а может, и не один месяц, и память его стерта. А если не так, то Мэйнфорду доложат. Сейчас же его ждут газетчики.

Он никогда-то не различал их лиц, хотя памятью обладал неплохой, но вот…

Клекот.

Голоса. Камеры. Яркие вспышки, которые отдаются в затылке мучительною болью. И микрофоны, что норовят сунуть Мэйнфорду под нос. Гул. И в этом гуле сложно вычленить отдельные слова.

Отдельных людей.

Да и не люди они вовсе – сила, запертая в махоньком конференц-зале, иррациональная, враждебная самой себе. Потоки ее расползались по стенам, точно пробуя их на прочность, и встроенные щиты трещали.

Искрили.

Но держали. Что им с полсотни газетчиков? Мэйнфорд – другое дело. Он сощурился, пытаясь отрешиться от этого зрелища, в чем-то захватывающего: вихри и протуберанцы, рождающиеся звезды и они же, сгорающие в столкновениях интересов. Воронки поглотителей, и потоки доноров, которые не желают быть донорами, но слишком слабы, чтобы самим поглощать.

Быть может, позже.

Повзрослев. Заматерев. Лишившись остатков человечности.

Мэйнфорд поднял руки, позволяя собственной силе выплеснуться на толпу. И та отпрянула.

– Что вы себе позволяете?! – Джаннер отряхнулся. Его единственного Мэйнфорд узнавал в лицо, наверное, потому что ненавидел, а ненависть – хороший стимул для памяти. – Это незаконно!

– Незаконно производить откачку без письменного на то разрешения источника, – отрезал Мэйнфорд. – Или у вас оно имеется?

Бледная девушка – ее он прежде не видел или видел, но не запомнил, – осела на стул.

– Имел место случайный отток… ввиду разницы потенциалов… – Джаннер облизнулся.

Он был отверженным даже среди своих.

Его ненавидели. И боялись. А потому разноголосая стая смолкла, отползла, предоставляя именно Джаннеру почетное право первого вопроса.

Первого броска.

И как никогда прежде Мэйнфорд чувствовал себя жертвой. Это ему не нравилось.

– Тогда будем считать, что и у меня имел место случайный выброс силы…

Джаннер захихикал, и плечи его мелко затряслись. Он умел ценить шутки, правда, предпочитал шутить сам. И оглянувшись, он подмигнул бледной дамочке.

– Раз уж вы здесь, мистер Альваро, – в его устах обращение звучало насмешкой, намеком, что Джаннер, как ни кто, понимает, насколько нелепы эти игры в обыкновенного человека, – то, может, начнем?

– Начнем, – согласился Мэйнфорд.

И камеры защелкали, как почудилось – с облегчением. И сила, притихшая было, потянулась к Мэйнфорду, разглядывая, пробуя на вкус.

– О скольких жертвах идет речь?

– Ведется следствие…

…слова-щит, ненадежный, но хоть какой-то, и все равно вопросы ударяют по нему, заставляя морщиться. Мэйнфорд не любит лгать.

– …более двух десятков жертв…

– Ведется следствие.

– …почему полиция взялась за расследование только сейчас?

Блеклый голос, как и сама она, но вопрос…

– Следствие…

– Уже слышали, мистер Мэйнфорд, – ответил Джаннер, приподнимаясь со своего места. – Это и в самом деле скучно. Вы же понимаете, что мы все равно узнаем правду…

…или то, что выгодно правдой счесть.

Самому Джаннеру на правду глубоко наплевать. Его волнуют тиражи и гонорары. Даже не так, гонорары, а уж потом тиражи, от которых, собственно говоря, гонорары и зависят.

Он оскалился.

И готов к прыжку… и значит, раскопал что-то… что? Мать мальчишки молчать не станет. Соседи опять же. И завтра, если не сегодня, о Безумном Нике напишут все газеты Нью-Арка, от степенной «Телеграф» до вечно находящегося на грани закрытия «Блуда».

Разве что «Сельскохозяйственный вестник» удержится от искушения. И то не факт.

– Два десятка жертв. – Джаннер говорил медленно, наслаждаясь бенефисом и почтительным вниманием коллег, которые отступили, примолкли, надеясь урвать хоть что-то из грядущего скандала. А скандалу быть, иначе Джаннер не был бы столь самоуверен. – И все дети – из бедных семей, верно?

– Ведется следствие. Личности устанавливаются…

– Чушь, – ноздри Джаннера раздувались, а серые глаза заволокло туманом. Он давно уже утратил контроль над собственным даром, позволив силе обжиться в человеческом теле, и потому тело это было напрочь лишено благоразумия. – Вы это знаете… мы это знаем… если бы пропал кто-то из богатых детишек, весь город стоял бы на ушах. А эти дети? Кому есть дело до них?

– Мне.

Не стоило этого говорить.

Поддаваться.

Но Джаннер умел зацепить. И сейчас, получив свое, осклабился широко, счастливо.

– Вам, – протянул он. – Конечно… вам и вашему брату… удачное стечение обстоятельств, верно? Скоро выборы… самое время напомнить людям о том, сколь многое зависит от правильного… выбора.

Он нарочно говорил медленно, делая паузы между словами, словно позволяя собеседнику осознать сказанное.

– Ваш брат… сенатор… кажется, ратует за расширение социальных программ…

Молчать.

Ни слова, иначе каждое будет обращено против Мэйнфорда.

– Борьба с бедностью… хороший лозунг. Не знаю, как вам, а мне он по вкусу…

Джаннер оглянулся.

И нити его силы потянулись к жертве, Джаннер не собирался отпускать ее. Нет, он не опустится до такой пошлости, как убийство, и критического истощения не допустит. Он лишь будет играть, высасывая ее почти до донышка, а потом отступая, позволяя восстановиться, чтобы при следующей встрече вновь насытиться.

Игра с законом.

Игра на грани.

И когда-нибудь Джаннер забудется и грань переступит. Что ж, Мэйнфорд умеет ждать.

– Этакий образ защитника слабых… угнетенных… таких вот детишек, на регулярные исчезновения которых городские власти не обращали внимания. Почему, к слову? Неужто полиция была так слепа?

Он воздел руки к потолку, театральный жест, нарочитый, в отличие от статей, которые при всей своей дерьмовости получались очень даже искренними.

– Или же дело в ином?

– В чем же? – поинтересовался Мэйнфорд, смиряя ледяную ярость.

– Скажем… полиции было выгодно до определенного момента не замечать… взаимосвязи?

И снова пауза.

Затянувшаяся.

Джаннер сел, сцепив руки на животе. Доволен? Ему и ответ не нужен. Да и что отвечать? Что заявлений было с десяток? Что попадали они на разные участки?

Что дети пропадают всегда?

Уходят сами, тонут, проваливаются под землю. У Нью-Арка сотня жадных ртов, а дети любопытны. Но что ни скажи – не поверят. Правда скучна, а вот жирная кость, брошенная Джаннером, дело иное. И теперь каждый в зале, в силу дара и природного ума, пытался понять, что именно он может вытащить из этой истории помимо сказки о маньяке.

Гаррет взбесится.

И начальник.

И послать бы их всех в Бездну, но…

– К слову. – Джаннеру надоело молчание. – Раз уж мы заговорили о том, что следствие ведется… хотелось бы поинтересоваться иным делом… о стрельбе в баре «Веселая вдова»…

Надо же, а еще недавно Мэйнфорду казалось, что хуже быть не может.

Может.

– Есть ли подвижки?

– Ведется…

– …следствие, – закончил фразу Джаннер. – И конечно, полиция прилагает все усилия, чтобы найти виновных. Мы это уже слышали, мистер Мэйнфорд… лучше скажите, раз уж вам не все равно, стоит ли ждать новой войны?

– А в городе случались войны?

Но Джаннер не счел нужным услышать вопрос, он вообще обладал удивительным свойством слышать лишь то, что ему было выгодно.

– Был убит внук Вельмы Таар… и не просто убит… тело осквернили… и полагаю, вы не настолько наивны, чтобы полагать, что Старая Ведьма это спустит. Она ведь приходила к вам?

– Миз Вельма Таар проходит свидетелем по делу…

– Свидетелем, – протянул Джаннер, – как любезно с ее стороны… к слову, мистер Мэйнфорд, вы в курсе, что миз Таар недавно приобрела акции «Бельтран Корп»?

– Нет…

– Что-то около тридцати процентов… компания не из крупных, но ей принадлежат склады на Восточных пристанях, а это, если не ошибаюсь, не совсем ее территория…

…Восточные пристани держит Хромой Лью, еще тот ублюдок.

Жесток.

Нагл.

И слишком умен, чтобы оставить следы.

– …с одной стороны, у миз Таар нет повода предъявлять претензии… скажем так, коллегам… не было, до недавнего времени…

– Вам бы в полицию пойти, – не удержался Мэйнфорд. И вновь не был услышан.

– …в нынешней же ситуации… – Джаннер выразительно замолчал, позволяя остальным сделать свои выводы. А выводы напрашивались до отвращения правдоподобные.

…убрать надоедливого мальчишку, который был слишком неосторожен, а потому подставлялся раз за разом. Рано или поздно, но его зацепили бы на серьезном деле, и на сделку он пошел бы, тут и думать нечего, сдал бы любимую бабушку, чтобы срок скостить.

…получить веский повод для войны.

…прямого столкновения Лью не выдержит, а остальные не станут вмешиваться. Убийство родича – веский повод для мести…

…захватить пристани…

Проклятие.

И если так, то что бы Мэйнфорд действительно ни сделал, войны не избежать.

В такие минуты он искренне ненавидел свою работу.

– К слову, – подал голос Джаннер, наслаждаясь произведенным эффектом, – мистер Мэйнфорд, а вы знаете, кому принадлежат остальные семьдесят процентов «Бельтран Корп»?

– Нет.

И чувствовал, что знание это не сделает его жизнь более радостной.

– Как же! Неужели вы настолько отошли от семейных дел? Если мне не изменяет память, «Бельтран Корп» была основана еще вашим отцом…

…подумалось, что начался-то день в общем-то неплохо…

Глава 8

– Джаннер – еще то дерьмо… качественное, можно сказать, высшей пробы, – от Кохэна, сына Сунаккахко, отчетливо пахло смертью. Аромат этот, ощутимый, надо полагать, не только Тельмой, – Кохэна, как она успела заметить, в управлении сторонились – не был неприятен. Напротив, он казался столь же неотъемлемой частью масеуалле, как и ровные, треугольные зубы.

Еще и клыки вызолотил.

Зачем?

Тельма этого не понимала.

Привлекать к себе внимание, вызывать страх, недоверие… ненависть. Впрочем, возможно, он, истинный потомок Древней крови, наслаждался чужими эмоциями? Чуял их определенно, а потому и не отступал от Тельмы, держался в стороне, достаточно в стороне, чтобы не просить его убраться, но все же слишком близко.

Тельма не боялась.

Недоверие?

Пожалуй, в этом мире не осталось никого, кому бы она верила.

Ненависть?

Ее ненависть предназначалась не ему, а потому Кохэну, сыну Сунаккахко, было нечем поживиться. А он все одно не уходил.

Наблюдал.

О чем думал? Кто знает.

– Они с Мэйни терпеть друг друга не могут, – Кохэн тронул золотую фигурку оленя, свисающую с косы. – Рано или поздно, но он его сожрет…

– Кто и кого?

Олень сменился… кажется, выдрой? Не разглядеть. И глядеть не стоит, дурная примета. Не то чтобы Тельма верила в приметы, но с масеуалле никогда нельзя быть уверенным: слишком инакова их магия, пусть и осталась от нее лишь тень.

Он же усмехнулся и выдру – все-таки выдру – отпустил.

– А вот на это, милая дева, можно сделать ставку…

Тельма фыркнула. Милой она никогда себя не считала, а девой перестала быть еще в пятнадцать, разменяв никому ненужную невинность на доступ к закрытой части библиотеки.

Старый Йорге знал цену своим сокровищам.

– И как соотношение?

В черных глазах Кохэна блеснуло… что? Интерес? Насмешка? Если долго глядеть в глаза масеуалле, можно увидеть не только Бездну, но и Низвергнутых.

– Семь к одному в пользу Мэйни.

– Пожалуй, воздержусь.

– Ты не азартна?

– А мы уже на «ты»?

Он подобрался близко, слишком близко, и тонкий аромат смерти кружил Тельме голову.

– Почему бы и нет? – Кохэн коснулся щеки. Пальцы его были теплыми, но прикосновение… Тельма отодвинулась. – Такая красавица…

– Ты всем это говоришь? – Она встала. – И как?

– Обычно, верят. Нет женщины, которая не считала бы себя красивой…

– Или ты просто таких не встречал.

– Возможно. – Он склонил голову набок. И теперь разглядывал Тельму с неподдельным интересом, более того, он позволил прочувствовать этот интерес… – К слову, ты и вправду довольно…

– Симпатичная?

– Не веришь? Хотя… не верь… не то слово… и не миленькая. Хорошенькой тебя тоже назвать сложно, – он обходил Тельму по кругу, не спуская взгляда. – Но вот притягательной… такие необычные черты лица… его сложно забыть…

Намек?

И сердце бьется пойманной птицей, надо успокоиться, потому как страх масеуалле почует. Уже чует. Вон, как трепещут ноздри, и губы приоткрыты, дыхание частое, хриплое…

…он не может знать.

Откуда?

Среди маминых друзей не было никого из… этих… их вообще не пускали на Остров… и сейчас не пускают…

– Маленькая тайна? – Он оскалился, блеснув позолотой клыков… а в левый и рубин врезан.

Это что-то значит, Тельма читала, но…

– Маленькая сладкая тайна… или не маленькая? Давняя… – Кохэн сделал глубокий вдох и зажмурился. – Тяжелая… она тебя мучит, Тельма? Хочешь поделиться?

– Нет.

– Конечно… ведь тогда тайна перестанет быть тайной. – Он отстранился, и Тельма вздохнула с немалым облегчением.

Хватит с нее!

– Не волнуйся, – Кохэн не собирался отступать. Алый камень в его клыке на каплю крови похож, настолько похож, что Тельма не способна отвести от этой капли взгляда.

Магия масеуалле?

Или собственная Тельмы слабость? Плохо, если так. Она не желает быть слабой.

Не здесь.

– Не то чтобы мне вовсе нет дела до твоей тайны. Скорее уж я готов признать, что тайны есть у всех… большие и маленькие… грязные и не очень… сладкие… знаешь, чем старше тайна, тем слаще она на вкус…

– Прекрати, – Тельма встала.

Встала бы, но смуглая ладонь легла на плечо.

– Погоди. Я хочу тебя предупредить. Джаннер… дерьмо первостатейное, как я уже говорил, но при этом умен, наблюдателен и любопытен без меры. У него талант, Тельма. И чужие тайны он любит не меньше меня.

– Какое ему дело…

– Ему дело до всех, кто так или иначе связан с Мэйнфордом. А ты теперь связана. Ты новенькая и девушка. Джаннер считает девушек беззащитными, легкой добычей.

Пускай.

Тельма как-нибудь сумеет за себя постоять. Получалось же у нее это в последние десять лет…

– Он умеет находить слабые места. И правильные приманки. Он доберется до тебя… и расскажет много интересного…

– О Мэйнфорде?

– И о нем… хотя, к великому разочарованию Джаннера, в прошлом Мэйни нет ничего страшного… или отвратительного…

…да неужели? Или у Тельмы не те представления о страшном?

– …а вот я… – Кохэн присел на стол и руку протянул, но Тельма не позволила себя коснуться, что, впрочем, нисколько его не огорчило. – В свое время он неплохо на моей персоне тиражи поднял. Раскрыл людям глаза на кровавую мою натуру. И тебе раскроет. В приватном порядке.

– Ты этого боишься?

– Мне не нравится Джаннер. И я бы с огромным удовольствием вырезал ему сердце. Но, к сожалению, это все еще противозаконно…

Безумие.

И все-таки он говорит правду, а сожаление в голосе – неподдельно.

– Думаете, не смог бы? – Кохэн смотрел на Тельму сверху вниз. – Я вырос в Ацтлане, в том новом Ацтлане, который оставили нам милостью победителей. И страхом их, потому как поняли, что подобные мне слишком тесно связаны с землей. Никогда не верь в милость победителей.

– Не верю.

– И правильно… есть только выгода… им было выгодно запереть нас там. Резервация… знаешь, что такое резервация? Это кусок прошлого, запертый в каменных стенах. Возведенные с полтысячи лет тому, они по сей день прочны… неприступны… во всяком случае, не найдется глупца, который по собственной воле подошел бы к Ацтлану. Нельзя сказать, что мы вовсе под замком. Нет, деточка… имеются избранники… – он щелкнул пальцами, выхватывая нужные слова, – те, кому выпала высокая и все же сомнительная честь представлять малую народность масеуалле в Сенате. Там их не особо любят. А масеуалле и вовсе считают едва ли не отступниками… не без причины. Но это все пустяки… так вот, Тельма, мой дед был отмечен печатью Ицлаколиуке. Слышала о нем?