С надеждой на смерть
Элисон уже собралась было выйти из машины, но заколебалась – она не совсем понимала, какие у нее полномочия, и, возможно, была слишком категорична. Вдруг у Роуэн просто с кем-то встреча – с родителями или с бойфрендом? Никто из них еще не навестил ее. Возможно, они приехали к ней и привезли что-то для ребенка. Но когда молодая женщина отперла дверцу машины и рывком распахнула ее, стало ясно, что внутри никого нет. Она была одна и собиралась уезжать.
На глазах у Элисон Камилла бросила сумочку на пассажирское сиденье, а затем открыла заднюю дверцу и наклонилась над задним сиденьем. Было невозможно разглядеть, что именно она делает, но это не заняло много времени – всего через две-три секунды она вновь выпрямилась и захлопнула дверь. Элисон схватилась за дверцу машины, чтобы выйти… За это время Роуэн никак не могла правильно пристегнуть ребенка. Да и было ли там вообще автокресло? Но, увы, было уже слишком поздно. «Гольф» уже взял с места и начал давать задний ход. У нее не было выбора. Так она сказала себе после.
Не было выбора.
* * *АФ: Вы последовали за ней?
ЭТ: Да.
АФ: Вы не думали кого-то предупредить? Остановить ее?
ЭT: Как я могла предупредить кого-то? Мобильника у меня не было, тогда их не было ни у кого. Да и ехала она быстро, я и так старалась не упустить ее из виду.
АФ: То есть вы последовали за ней. Куда именно?
ЭТ: Она выехала на трассу М5 и свернула на юг.
АФ: А потом?
ЭT: Съехала у Брокуорта и поехала в сторону Сайренсестера. По трассе А417.
* * *По мнению Паттергила, Барнетсон сейчас должен быть доволен собой, ведь, похоже, он нашел разгадку. Но он мрачнее тучи.
– И как только я раньше не подумал, – бормочет он, глядя в открытый люк. – Ведь они явно не подключены к канализации, тем более на таком расстоянии от города…
– Честно говоря, этот не так-то просто найти, если не знать, – говорит водитель грузовика. – Большую часть времени, когда я тут бываю, он засыпан листьями и мусором.
Что касается Паттергила, то он не знал, что в наше время у людей еще есть септики в жилищах так близко к городу. Он определенно никогда не видел такого раньше. Полицейский брезгливо морщит нос:
– Значит, там, внизу, прямо-таки дерьмо?
Водитель смотрит на него с другой стороны ямы:
– Это чуток сложнее, сынок, но да, много фекального отстоя, если спуститься достаточно глубоко.
На лице Паттергила написана паника. Неужели он всерьез предлагает…
Барнетсон натужно усмехается:
– Не волнуйся, я не ищу добровольца. Я уверен, что мистер…
– Талл, – говорит водитель. – Деннис Талл.
– Уверен, мистер Талл точно знает, что делать.
Но Паттергил не отвечает. Он смотрит в сторону дома. Барнетсон поворачивает голову, чтобы взглянуть туда же, и сразу видит, что его отвлекло. В окне наверху фигура. Бледное лицо, прижатая к стеклу рука.
Ричард Суонн.
Губы Барнетсона угрюмо сжимаются:
– Не иначе как они думали, что им это сойдет с рук.
* * *23 декабря 1997 года, 15 часов 50 минут
Трасса A417, Глостершир
Она помнит, как подумала, что Роуэн знает, куда едет, и что, скорее всего, бывала там раньше. Но она не понимала, что это значит. В те минуты – нет, не понимала.
Тогда все, что она могла сделать, – это не отстать от ехавшей впереди машины, которая почти не сбросила скорость даже после того, как они свернули с главной дороги. Как будто Роуэн спешила что-то сделать. А времени у нее было в обрез.
Элисон до этого была в Сайренсестере только один раз; тогда там была этакая причудливая чайная лавка, похожая на коробку шоколадных конфет, а не эта бесцветная и безликая промзона, какая есть в каждом городе, склады и промышленные здания. Она не могла придумать ни одной веской причины, почему женщина, которая только что родила, захотела приехать сюда.
Нет, причины были, дурные причины, но тогда ее разум просто не позволил ей облечь их в слова. Тогда еще нет.
Левый поворот, правый, еще один левый. По пути они обогнали две машины, но сейчас ничего. Уже начало темнеть, вокруг ни души. День перед сочельником; конечно же, все сейчас дома.
Машина впереди наконец сбросила скорость, свернула на стоянку и исчезла из виду, Элисон остановилась и заглушила двигатель. Она так и не смогла объяснить, почему так поступила. Должно быть, ею двигал чистый инстинкт, не более того. Потому что, последуй она за ней туда, все было бы иначе. Она могла бы спросить, что та делает, потребовала бы объяснений, предложила бы помощь…
Но она этого не сделала. Просто осталась сидеть в своей холодной машине, сжимая потными руками руль. Наконец «Гольф» появился снова и, набирая скорость, промчался мимо нее…
И исчез.
* * *АФ: Вы знаете, где это место? Помните его?
ЭТ: Такое трудно забыть.
АФ: Все-таки это было давно…
ЭТ: Не в давности дело. Дорога называлась Лав-лейн[44]. Лав-лейн. Такое не забывается. Не в тех обстоятельствах.
ТХ: И что вы сделали дальше?
ЭТ: Я вышла из машины. Я не знала, что мне думать, я просто не могла понять, что она там делает…
ТХ: А потом?
AT: Я подошла к автостоянке.
ТХ: Что вы увидели?
ЭТ: Ничего. Там не было ни души. Лишь где-то рядом мяукала кошка. Истошно. [Молчание.]
* * *23 декабря 1997 года, 16 часов 05 минут
Промышленная зона на Лав-лейн, Сайренсестер
Это была не кошка. В глубине души она уже это знала. Когда она росла, у нее были кошки. Но ни одна из них так не мяукала. Однако ей все равно хотелось верить, что это кошка, даже когда она поняла, откуда исходит звук. Большой зеленый мусорный контейнер у проволочной изгороди на дальней стороне, наполовину скрытый за грудой старых шин. Какой-то ублюдок бросил котят… Такие гады сами заслуживают оказаться на помойке.
Даже сейчас она так и не помнит, как подошла, или как силилась открыть крышку, или доносились ли звуки изнутри, пока она это делала.
Только волна кисло-сладкого запаха – теплого, безошибочно узнаваемого.
* * *АФ: Ребенок.
ЭТ [кивает]: Ребенок.
АФ: Вы сразу это поняли?
ЭТ [сглатывает]: Нет. Она… она присыпала его мусором. Ребенка. Фанерой, битой плиткой. Всяким строительным хламом.
ТХ: Она положила все это поверх ребенка?
ЭТ [кивает]: Вот именно; меня чуть не вырвало от одного только вида. Но дело было не только в этом. Когда я все это убрала и увидела его, он был в пакете. Для мусорного ведра. Должно быть, она захватила его с собой. Она все спланировала – все это… [На грани слез.] Никто бы ничего не узнал… даже мусорщики… Если б он… [Плачет.]
АФ: Не торопитесь, мисс Томз. Понимаю, как вам тяжело.
ЭТ: Простите, просто все это время я старалась не думать об этом…
АФ: Что вы сделали дальше?
ЭТ: Я отнесла его обратно в машину. Он все еще был завернут в больничное одеяло, а у меня были влажные салфетки, и я смогла его немного вытереть.
АФ: Но вы не отвезли его обратно в больницу, не так ли? Или в полицейский участок. Или в службу усыновления, которая нашла бы ему любящий дом.
ЭТ: Нет, не отвезла.
АФ: Вы отвезли его в Эджбастон. К Зайдлерам.
ЭT: Я сидела с ними каждый день в течение нескольких недель и видела, через что они прошли. Я знала, что они могли дать ему хорошую жизнь. Что у них может не быть другого шанса…
АФ [мягко]: Вы взяли на себя роль Бога.
ЭТ: Можно сказать и так.
ТХ: Вы наверняка знали, что поступаете неправильно.
ЭT: Возможно, согласно вашим представлениям. Но не моим.
ТХ: Почему вы ничего не сказали полиции после ареста Камиллы? Вы лжесвидетельствовали на том суде…
ЭТ: Я знаю. Но вспомните, каким маленьким был тогда ребенок. Ему едва исполнилось пять лет. Его бы у них забрали. На кону стояла не только моя работа.
АФ: И тем не менее…
ЭT: Я бы что-нибудь сделала, понимаете? Я бы сказала что-нибудь. Если бы ее оправдали. Я бы что-нибудь сказала. Но ее осудили, верно? Правосудие свершилось. И мне это было яснее всех.
ТХ: И что с тех пор?
ЭT: Что вы имеете в виду?
ТХ: Что вы делали с тех пор?
ЭТ [в очевидной растерянности]: Я не уверена, что понимаю, о чем вы.
ТХ: Вы поддерживали связь с Зайдлерами? Следили за ходом дела?
ЭТ: Конечно, нет – это было бы слишком опасно и для них, и для меня. И в любом случае я сделала все возможное, чтобы забыть обо всем.
ТХ [молчание]: Но это не совсем так, верно?
ЭТ: Я не понимаю вас.
ТХ: В последнее время я провожу много времени в чатах, наблюдая за тем, что люди говорят об этом деле. Узнаю́, что, по их мнению, произошло на самом деле.
ЭТ: И что?
ТХ: А то, что, по-моему, вы делали то же самое. Там постоянно всплывало одно и то же имя. Один и тот же человек, который регулярно говорил об этом деле с тех пор, как вышел документальный фильм канала «Нетфликс». Неизменно занимая одну и ту же позицию, неизменно утверждая, что Камилла Роуэн получила по заслугам. Имя пользователя – AllieCatz76. До сих пор мне это ни разу не приходило в голову, но стоит установить связь, как это становится ослепляюще очевидным. Это ведь вы, не так ли? ЭллиКэтз – Элисон Томз[45]. И вы родились в 1976 году.
АФ: Это правда, мисс Томз?
ЭТ: [Молчание.]
ТХ: Я легко могу представить ваш ужас, когда Джон Пенроуз начал предполагать, что Камилла может быть невиновна. Неудивительно, что вы хотели сделать то немногое, что было в ваших силах, чтобы восстановить баланс мнений. Чтобы она оставалась там, где была.
ЭТ: [Молчание.]
AФ: Элисон Томз, я вынужден арестовать вас по подозрению в похищении ребенка. Вы можете ничего не говорить… [Дверь открывается, и входит детектив-констебль Сарджент.]
ХС: Извините, что прерываю, сэр, но у нас звонок. Я думаю, это важно…
АФ: Неужели?
ХС: Да, я так думаю.
АФ [вставая]: Детектив-констебль Хансен, будьте добры, продолжите за меня.
ТХ: Мисс Томз, вы не обязаны ничего говорить, но, если не упомянете на допросе что-то, на что впоследствии будете ссылаться в суде, это может повредить вашей защите. Все, что вы скажете, может быть использовано в качестве доказательства. [Инспектор Фаули выходит из комнаты.]
ТХ: Не хотите прямо сейчас поговорить с адвокатом, мисс Томз?
ЭТ: Да. Думаю, это хорошая идея.
ТХ: Допрос закончился в 11:26.
* * *23 декабря 1997 года, 17 часов 25 минут
116 Раскин-роуд, Эджбастон, Бирмингем
– Элли? Что вы здесь делаете?
Лампа на крыльце над его головой отбрасывает на его лицо длинные тени, отчего он выглядит еще более изможденным. За последние несколько недель он очень сильно похудел и осунулся.
Она делает шаг вперед, на свет, и его лицо меняется. Растерянность, опасение, недоверие…
– Что такое…
Ребенок пищит. Он замерз и проголодался, его нужно переодеть, но она не осмелилась остановиться по дороге, чтобы купить ему что-нибудь, – не могла рисковать.
Элисон берет ребенка, чувствует его вес и делает шаг вперед.
– Берите его.
– Но…
– Берите его, пожалуйста, пока я не передумала.
Он протягивает руки и бережно берет ребенка. Нежности этого жеста, этого безоговорочного принятия – несмотря на шок, грязное одеяло, запах рвоты и мочи, – ей достаточно. Она больше не сомневается в том, что сделала.
Элисон пятится назад по дорожке.
– Не говорите Рене. Обо мне.
Он хмурится:
– Но мне придется что-нибудь сказать…
– Просто скажите, что спасли его. Ведь это правда. Поверьте мне. Вы спасли его.
* * *Ричард Суонн наблюдает, как двое полицейских идут через сад к дому. Они пробыли там как будто несколько часов. Но это был лишь вопрос времени. Они нашли люк. Он понял, что игра окончена. Они ничего не нашли с первого раза только благодаря чуду. Высокий офицер, сержант, разговаривает по телефону, у младшего большой пакет для вещдоков. Он держит его как можно дальше от себя. Когда они приближаются к дому, сержант поднимает голову и смотрит прямо на Суонна. На мгновение их взгляды встречаются, затем Суонн опускает голову и отворачивается.
* * *Адам Фаули
29 октября
11:30
– Какого черта, Сарджент?
Согласен, звучит немного резко. Виноват. Просто не прерывать допрос – правило, которое нельзя нарушать…
Она краснеет:
– Простите, сэр, но нам только что позвонили из Хитсайда. Освобождение Камиллы Роуэн было передвинуто на более раннее время. Я думала, вам будет интересно узнать…
– На какое?
– На сегодня.
У меня еще будет время извиниться перед Сарджент – а также похвалить ее за инициативу, – но не сейчас. В данный момент у меня другие приоритеты.
Я достаю из кармана телефон и нахожу номер Хитсайда.
– Викторию Уинфилд, пожалуйста. Инспектор Адам Фаули. Она знает, кто я.
Затем поворачиваюсь к Хлое Сарджент:
– Свяжитесь с полицией Суррея, скажите, чтобы срочно отправили кого-то в тюрьму; они доберутся туда быстрее, чем мы.
Она кивает:
– Да, сэр.
– И когда вы это сделаете, найдите сержанта Гислингхэма и сержанта Куинна и расскажите им то, что рассказали мне.
Теперь на другом конце голос.
– Это кабинет начальницы тюрьмы? Мне нужно поговорить с ней. Да, чертовски срочно, и меня не волнует, что она на совещании, – просто вызовите ее. Прямо сейчас.
* * *Предмет в пакете для вещдоков покрыт густой коричневой слизью.
– Похоже на шоколадный соус, – пошутил Паттергил, когда Талл наконец вытащил его. Увы, шоколадным соусом оно не пахнет, и здесь, в помещении с закрытыми окнами, эта вонь почти невыносима.
Ричард Суонн стоит по другую сторону стола. Он ничего не сказал, когда подошел, чтобы открыть заднюю дверь, и с тех пор не проронил ни слова. Просто смотрит на рюкзак.
– Я полагаю, вы знаете, что это такое, мистер Суонн?
Старик исподлобья смотрит на них, но это все.
– Это рюкзак, который был у вашего злоумышленника. Когда вы выстрелили в него.
По-прежнему ноль эмоций. Барнетсон и Паттергил переглядываются, затем сержант тянется к рюкзаку и начинает его расстегивать. Не в первый раз он благодарит судебно-медицинские перчатки за прочность. Молния пару раз застревает, но – аллилуйя – внутри почти чисто.
Паспорт, бумажник, ключи. Все, что они ожидали найти.
И нечто такое, чего не ожидали.
* * *Кэти Дойл всего три месяца назад прошла курс тюремного надзирателя, и такие дни заставляют ее задуматься, а не поискать ли ей другую работу. Сначала Салливан давила своим (кстати, немалым) авторитетом, а теперь и эти чертовы полицейские… Причем сразу двое. Парень на вид довольно милый, но женщина, с которой он пришел, выглядит так, будто ей все осточертело. Возможно, она тоже жалеет о выборе профессии.
– Как я уже объяснил, – говорит мужчина-офицер, – нам позвонили из полиции долины Темзы по поводу Камиллы Роуэн…
– И как я уже объяснила, – говорит Дойл, – я ничего не могу сделать…
– Что происходит?
Даже не оборачиваясь, Дойл узнает этот голос. Что здесь делает начальница тюрьмы? Едва ли у нее есть привычка провожать заключенных до ворот, так почему именно, сука, сегодня? Дойл делает глубокий вдох и оборачивается.
– Дойл, не так ли? – Уинфилд хмурится.
Та собирается ответить, но вмешивается полицейский:
– Констебль Хью Томлинсон, полиция Суррея. Как я уже объяснял вашей коллеге, нам только что позвонили из полиции долины Темзы…
– Я знаю, – быстро отвечает начальница тюрьмы. – Мне тоже. Вот почему я здесь. Очевидно, нам нужно временно приостановить освобождение Камиллы Роуэн. Насколько я понимаю, пока мы разговариваем, долина Темзы ведет переговоры с Минюстом.
– Простите, мэм, – говорит Дойл, – но уже слишком поздно. Роуэн ушла полчаса назад.
Начальница тюрьмы хмурится еще больше:
– Ушла? Как это – ушла?
Дерьмовый день Дойл грозит стать еще дерьмовее. Она чувствует, что краснеет, хотя вся эта хрень не имеет к ней ровным счетом никакого отношения.
– Я знаю, что в письме было написано «полдень», мэм, но надзиратель Салливан сказала, что займется всем до того, как уйдет со смены.
И «заняться всем» – вот ключевая фраза, думает Дойл. Этот полный обыск, в котором – это знает даже Дойл – нет никакой необходимости. Эти двое украдкой обменивались взглядами, когда думали, что Дойл не смотрит. Но кого они хотят обмануть? Вся гребаная тюрьма, скорее всего, уже в курсе. Кроме, судя по всему, начальницы.
– Извините, мэм, но, учитывая, что это было всего час или около того назад, вряд ли это будет иметь большое значение. Надзиратель Салливан все время твердила, что нам нужно сделать это до того, как появится пресса…
– Где сейчас Салливан?
– Мэм, она ушла, ее смена закончилась.
– Могу я взглянуть на приказ об освобождении, пожалуйста?
Дойл протягивает ей лист бумаги. Даже скучающая женщина-полицейский теперь выглядит заинтересованной.
– Роуэн дали место в общежитии в Доркинге… Она сказала, что поедет прямо туда…
– Позвоните им, пожалуйста. Прямо сейчас.
Дойл чувствует, как все трое смотрят на нее, пока она ищет номер. Как будто облажалась именно она. Честно говоря, даже попытайся она остановить Салливан, у нее ничего бы не вышло – ее невозможно урезонить, когда она в таком настроении.
– Здравствуйте, это Королевская тюрьма Хитсайд. Просто проверяем, прибыла ли заключенная Роуэн… Понятно. Не могли бы вы перезвонить нам, как только она появится?.. Нет, причин для беспокойства нет.
Увы, когда она заканчивает разговор, становится ясно: судя по взглядам в ее сторону, последняя фраза не соответствует действительности ни на толику.
– То есть мы понятия не имеем, где она? – говорит Томлинсон.
Уинфилд смотрит на него, затем на бланк об освобождении из-под стражи.
– У нее на три пятнадцать назначена встреча с сотрудником службы надзора, и она должна прийти на нее, иначе ее вернут сюда.
Томлинсон морщится:
– До трех пятнадцати еще долго…
– Я в курсе, – огрызается Уинфилд.
– Вообще-то, мэм, – начинает Дойл, явно не уверенная в том, что это хорошая идея, – возможно, стоит попробовать связаться с надзирателем Салливан…
– Мне казалось, вы сказали, что она ушла со смены.
Дойл чувствует, что снова краснеет. Словно ребенок на детской площадке, обкакавшийся от страха из-за того, что настучал на школьного хулигана.
– Я имею в виду, она может знать, где Роуэн.
Начальница тюрьмы хмурится, но Томлинсон парень головастый и уже все просек.
– Они были парочкой, что ли?
Дойл кивает:
– Думаю, уже давно.
Теперь краснеет начальница, по ее шее ползут темно-красные пятна. Она обращается к полицейским.
– Предлагаю пройти со мной в мой кабинет, – бодро говорит она, – я дам вам домашний адрес Салливан.
Они идут по коридору, но как только достигают лестницы, Уинфилд оборачивается и кивает:
– Молодчина, Дойл. Это был правильный выбор.
Дойл позволяет себе слегка улыбнуться удаляющейся спине начальницы. Кажется, сегодня все не так уж и дерьмово.
* * *Адам Фаули
29 октября
12:30
У меня и вправду нет желания стоять так близко к Иэну Барнетсону. Даже другая сторона стола, и та слишком близко. Вряд ли это его вина. Вообще-то, он заслуживает похвалы за сообразительность. Иначе мы никогда не нашли бы все это. Но вонь – вонь невыносимая…
Куинн зажимает нос, и даже Гис, кажется, вот-вот блеванет, а вот Нину Мукерджи, похоже, вонь ничуть не беспокоит. Но полагаю, это потому, что жидкие экскременты – ее повседневная работа. И, в отличие от всех нас, на ней маска.
– Всё в удивительно хорошем состоянии, – говорит она, глядя на Барнетсона. – Учитывая, что рюкзак находился там больше недели.
Он кивает:
– Видно, хорошего качества, раз в него попало не так много дерьма… Мы внесли бумажник и все остальное в список вещдоков, но я подумал, что это лучше оставить вам.
Глаза Мукерджи мало что выдают за маской. Она кивает и тянется к пакетам с вещдоками.
* * *Небольшой многоквартирный дом 1970-х годов на окраине Клейгейта. Красный кирпич, слишком маленькие окна. Балконы, которые говорят о людях внутри больше, чем данные переписи. Большой оранжевый мяч и трехколесный велосипед на одном балконе, разнообразные пластиковые горшки для растений вокруг садового стула на следующем, веревка для сушки белья на верхнем этаже, на перилах висит изодранный транспарант в поддержку членства в ЕС.
– Андреа Салливан живет в квартире номер три, – говорит констебль Томлинсон, – которая, по моим расчетам, находится на первом этаже.
– Да неужели, – бормочет его коллега.
– Да ладно тебе, Маллой, – говорит он не без раздражения в голосе, – в этом самый прикол нашей работы. Эта женщина, Роуэн, она во всех газетах.
«Возможно, – думает Маллой, шагая за ним к входу, – но, по-моему, шансы на то, что она на самом деле здесь, примерно равны нулю. Если она решила сделать ноги, ее уже давно здесь нет».
Они толкают тяжелую главную дверь – та с душераздирающим скрипом открывается – и идут по коридору к третьей двери. Латунный номер, табличка с надписью: «С рекламой и товарами не беспокоить». Изнутри не доносится ни единого звука.
Томлинсон стучит в дверь:
– Полиция Суррея, мисс Салливан. Пожалуйста, подойдите.
Они слышат голоса где-то над головой, звук шагов по бетонным ступенькам. Но ничего внутри.
Томлинсон повторяет попытку, уже громче. И вновь ничего. У Джули Маллой усталое лицо циника, который редко ошибается.
– Ладно, – говорит Томлинсон. – Оставайся здесь, а я проверю снаружи. Посмотрю, смогу ли найти ее машину.
* * *Адам Фаули
29 октября
12:33
Нина Мукерджи вынимает два письма и кладет их на стол. Они испачканы и все еще слегка влажные, но оба читаемы. Одно представляет собой толстый тисненый лист бумаги для заметок, к верху которого прикреплены данные юриста: название фирмы и адрес в Нью-Йорке. Почерк на самом листе неровный и корявый, как будто это написано с нескольких попыток. Внизу одно слово: «Отец». Другое письмо тоже написано от руки, на дешевой линованной бумаге. И даже без стандартной формулировки вверху я знаю, откуда она. Я уже видел такую бумагу. Наклоняюсь, чтобы прочитать первое письмо, и жестом приглашаю Куинна и Гиса сделать то же самое. Через мгновение Куинн поднимает голову:
– Значит, социальный работник говорила правду.
Я киваю:
– Не то чтобы я в этом сомневался. У нее не было причин лгать.
Гис делает глубокий вдох:
– Но дело не только в этом, ведь так?
* * *Дорогой Ноа!
Я оставил это у адвокатов, чтобы они передали тебе, когда меня не станет. Как только ты сможешь воспринимать это спокойно. Это строго между нами – тобой и мной. Мама должна остаться в неведении. Она ничего не сможет тебе сказать, и это только причинит ей боль.
Я расскажу тебе все, потому что ты заслуживаешь правды. Признаюсь: мне жаль, что я не сказал тебе этого раньше, пока не стало слишком поздно. Легкого способа сделать это не существует, так что я просто сразу скажу тебе чистую правду. Ты не наш ребенок. Ты сын – был сыном – женщины, которая не хотела тебя. Но все не так просто, как может показаться. Вполне возможно, что однажды ты точно узнаешь, кто она такая (у меня есть все основания опасаться этого, как ты, возможно, поймешь в будущем), и, если я не скажу тебе этого сейчас, ты не будешь знать, кому верить. Я не могу рисковать тем, чтобы ты обвинил свою мать – единственную мать, которая у тебя когда-либо была. Клянусь тебе, Ноа, она ничего не знала. Она просто пришла домой и нашла тебя там. Я наблюдал за ней: стоило ей увидеть тебя, как ее лицо изменилось: горе утраты сменилось любовью и исцелением, и с этого момента ты стал центром ее мира. И до сих пор остаешься им. Ты появился как чудо. Я не искал тебя, я не прикладывал усилий. Я лишь открыл дверь, и там был ты – замерзший и голодный, весь в грязи и опилках, пропахший мочой, и та женщина сказала: «Берите его», и я взял. Я не скажу тебе ее имени. Она сильно рисковала ради нас, ради тебя, и я не могу допустить, чтобы это вновь ее преследовало. Скажу лишь одно: я не спросил ее, откуда ты, а она сказала мне лишь то, что мы спасаем тебя. Учитывая твое состояние, я ей поверил. Я не знал, кто твоя родная мать – ни тогда, ни в течение многих лет потом. Знал лишь одно: тебя бросили, причем самым жестоким образом. К тому времени как все это выяснилось – кто твоя родная мать и что, по всей видимости, произошло, – ты уже был нашим маленьким мальчиком. Не ее, нашим. И когда ее посадили в тюрьму за убийство ребенка, я понял, что все было правильно.
Помни это, если она когда-нибудь придет искать тебя.
Помни.
Отец* * *
– Кто ты и какого хрена делаешь?
Маллой поднимает глаза и почти теряет равновесие. Она наклонилась, пытаясь заглянуть в почтовый ящик: поза и так нелепая, а еще хуже, когда тебя застукали за этим.