С надеждой на смерть

– Они оба были на том фото, разве непонятно? Он был намного выше ее.

Что верно, то верно: Рене Зайдлер относительно невысокого роста. Но с тем же успехом это может быть просто предположением.

– Что-нибудь еще?

– У нее были темные волосы. Чуть рыжеватые. Заплетены в длинную косу. И она была в очках. В тонкой металлической оправе.

Это другое; слишком конкретно, чтобы догадаться. Я вижу, как она следует за моей мыслью. Уголок ее рта кривится в триумфе:

– Видите? Я говорю правду. Что бы вы там ни подумали.

– Итак, что произошло? Как вы организовали передачу ребенка?

– Он дал мне номер телефона и попросил позвонить ему, когда буду выписываться из больницы.

– И вы встретились на трассе А-четыреста семнадцать?

Улыбаясь половиной рта, она тычет в меня пальцем:

– А вы, я смотрю, догадливый. Для копа.

– Я занимаюсь этим не первый год. Итак, вы встретились с ним на стоянке на трассе, и что дальше?

– Я отдала ему ребенка. Уже говорила.

– Тогда почему вы сказали, что отдали ребенка его отцу?

Роуэн откидывается назад.

– К тому времени, когда начали спрашивать, он уже и был отцом ребенка.

– Софистика, и вы это знаете.

Судя по выражению ее лица, она знает, что означает это слово.

– Я вам не верю, мисс Роуэн. Честно говоря, я даже не думаю, что вы верите самой себе.

– Мне плевать, что вы думаете. К тому времени он прожил с ними пять лет… Он сталих ребенком, а не моим. Я не хотела, чтобы его у них забрали.

– Вы не знали, что это непременно произойдет.

Камилла сухо смеется.

– Да, верно. – Я подаюсь вперед: – Это так много значило для вас? Вы были готовы пожертвовать десятилетиями своей жизни, сев в тюрьму, лишь бы не оговорить двух совершенно незнакомых вам людей?

– Совершенно незнакомых людей, которые воспитывалимоего ребенка. И в любом случае я же не знала, что меня осудят, правда же?

– Справедливо. Но вы могли бы поднять этот вопрос позже, когда подавали все эти апелляции…

Воцаряется молчание. Она снова рисует пальцем круги на столе.

– Это полная бессмыслица, – говорю я в конце концов. – И вы это прекрасно знаете.

Роуэн поднимает глаза. Но не на меня. Она наклоняется вперед и что-то шепчет Пэрриш. Та кивает и поворачивается к нам:

– Думаю, мисс Роуэн привела достаточно свидетельств того, что она знала людей, которые взяли ее ребенка. Что еще важнее, теперь есть неопровержимые доказательства того, что мисс Роуэн не причиняла вреда своему сыну. Если и было совершено какое-либо преступление – в чем я, например, по-прежнему сильно сомневаюсь, – то в худшем случае, в соответствии с Законом об усыновлении от семьдесят шестого года, это было такое правонарушение, которое, безусловно, не повлекло бы за собой тюремное заключение на срок, отбытый мисс Роуэн. Как бы вы ни рассматривали этот случай, теперь она должна быть освобождена.

– Это не по моей части, мисс Пэрриш, простите.

Если честно, мой ответ звучит довольно резко. Но я не сожалею.

Пэрриш хмурится:

– Вы обвиняете этих людей… неназванных американцев?

– Что касается моего предыдущего ответа: все зависит от решения Королевской прокурорской службы, а не от меня.

Они с Десаи какое-то время совещаются, затем она бодро поворачивается ко мне:

– Итак, мы закончили?

Десаи уже закрыл блокнот. И, как я уже говорил раньше, когда вы у кирпичной стены, не давите.

– Да, мы закончили.

* * *

2 июля 2018 года

Ноа Зайдлер

Абонентский ящик 5653,

Нью-Йорк 11201

Ты не ответила мне. Не написала даже ПАРЫ ГРЕБАНЫХ СТРОК. Если я не твой ребенок, так и скажи, чтобы я мог поставить на этом точку и жить дальше. Но это не совсем то. Ты знаешь, что я твой ребенок, и просто надеешься, что все это прекратится, потому что тебе неприятно об этом думать. Но оно не прекратится, слышишь меня? И в любом случае не кажется ли тебе, что я заслуживаю знать правду? Все рядом со мной лгали мне всю жизнь. И меня это бесит, понимаешь?

ДА. БЕСИТ.

Ты в курсе, что еще меня бесит? Ты даже не хочешь знать обо мне. О том, какой я, что я делаю, чем занимаюсь. Ничего. Я твой давно потерянный ребенок, и ты не задала мне НИ ЕДИНОГО ГРЕБАНОГО ВОПРОСА. В тебе есть хоть капля любопытства? Тебе действительно наплевать?.. Ладно, заканчиваю. Но в глубине души я продолжаю убеждать себя, что, должно быть, ты просто напугана, что твоя жизнь – куча дерьма, потому что ты в тюрьме, хотя никогда не думала, что такое произойдет. Это просто вогнало тебя в ступор. Поэтому я решил пока не думать о тебе плохо. Но только пока.

Итак, я распечатал тебе пару фоток, хоть ты и не просила. Одну со мной и мамой, когда я был маленьким. Мило, да? Я всегда обожал зоопарк. И еще одну, снятую пару лет назад, сразу после того, как отцу поставили диагноз. Это мы с ним в Йосемитском парке. Он всегда обещал мне, что мы там побываем. Это была наша последняя поездка…

Что хотел сказать – я пытаюсь уломать маму разрешить мне слетать на осенних каникулах в Европу. Я записался на учебный модуль о Ренессансе, и, по-моему, Флоренция для этого самое то. Да и до Англии оттуда рукой подать, верно?

Ноа* * *

Адам Фаули

28 октября

11:55

– Что думаешь?

Мы на парковке. Пэрриш и Десаи всё еще внутри, намечают очередное разводилово со своей клиенткой. А я здесь, пытаюсь решить, является ли «разводилово» словом дня.

Гоу не торопится с ответом. Ветер усиливается, и я начинаю жалеть, что не взял пальто. Картер выглядит самодовольным в своей непромокаемой куртке от «Барберри», которая, готов спорить, ненастоящая.

– Она та еще штучка, – наконец говорит Гоу. – Вот что я думаю.

Я сухо улыбаюсь:

– Мне не нужно платить профайлеру, чтобы узнать это.

Но, возможно, это куда более показательный ответ, чем кажется. Когда судебный психолог ограничивается такой реакцией, уже одно это должно о чем-то говорить.

– Кстати, ты ловко сработал, – говорит Гоу. – Сумел скрыть от нее, что Зайдлер давно мертв.

– Думаю, доктор Гоу, вы подтвердите, что каждое мое слово было чистой правдой.

Он улыбается:

– Пожалуй. Мертвецы, как правило, не очень разговорчивы, не так ли? Как я уже сказал, ты ловко сработал.

– Ты все еще не сказал мне, что думаешь.

Он вздыхает:

– Мне кажется, у нее врожденная способность лгать.

– Она патологическая лгунья?

– Довольно рискованно ставить какой-либо диагноз на основании столь ограниченного наблюдения, но, пройди она проверку на детекторе лжи, я подозреваю, что она победила бы машину. Лгать для нее так же естественно, как дышать. У нее нет никаких личных или социально обусловленных препон, которые мешают лгать всем нам.

Я хмурюсь. Ожидал от него иных слов.

– Хочешь сказать, что она там лгала?

– Я говорю, что сомневаюсь, что даже я могу заметить разницу.

– Но были вещи, которые она никак не могла придумать или догадаться о них. Например, как выглядела Рене Зайдлер…

– Уверен? – говорит он. – Потому что сейчас она выглядит совсем не так, верно?

Я показываю ему свой телефон.

– Я только что написал ей. Она прислала мне вот это.

Фотография Рене Зайдлер с сыном. Припорошенная снегом земля, стайка детей в шерстяных шапочках и варежках и нечто похожее на белого медведя в вольере позади них. Должно быть, это зоопарк Центрального парка. Алекс обожает это место. На экране Ноа смеется и хлопает в ладоши. Ему около двух лет. Рене присела рядом, улыбается и нежно поддерживает его рукой. У нее длинная каштановая коса, перекинутая через плечо.

– Я просто не понимаю, как Роуэн могла догадаться, что у нее была коса.

Теперь Гоу хмурится:

– Да, понимаю. И ты абсолютно уверен, что Ноа ни разу не связывался с ней? Потому что это единственный способ, который приходит мне в голову; только так она могла узнать такие подробности вроде этой.

– Начальница тюрьмы ничего не знала. По ее словам, все ее письма были просто фан-почтой. Хотя она сказала, что их проверят.

– Возможно, этим стоит заняться. Тем более что мы здесь.

Я поворачиваюсь к Картеру, но он опережает меня:

– Вы хотите, чтобы я разобрался, сэр?

– Спасибо, Картер.

Мы смотрим, как он уходит, после чего Гоу поворачивается ко мне:

– И что теперь?

Я пожимаю плечами:

– Адвокат прав: нет причин, мешающих выпустить Роуэн на свободу. Я уверен, что Королевская прокурорская служба займет именно такую позицию.

Лицо профайлера темнеет.

– Я знаю, Брайан, меня это беспокоит не меньше тебя, – говорю я. – Но есть ли у нас веская причина держать ее за решеткой? Обвинительный приговор в убийстве утратил силу, и она только что рассказала историю, которая совпадает с тем, что мы теперь знаем.

– До известной степени. Но есть и пробелы, огромные пробелы…

– Согласен, но что я могу сделать? После смерти Дэвида Зайдлера никто не может оспорить ее слова. История самой Роуэн – единственное, что у нас есть. Я не могу предъявить ей никаких обвинений. В отличие от ее чертова папаши, которого почти наверняка посадят за непреднамеренное убийство, если не за убийство умышленное.

Брайан вздыхает. Наверное, для него это верх эмоций, какие я за ним когда-либо замечал, а я знаю его более пяти лет.

– Официальный отчет нужен?

Я киваю:

– Да. Мне нужно поговорить с Королевской прокурорской службой, но я подозреваю, что они просто скажут нам закрыть это дело. И я уверен, что суперинтендант Харрисон с ними согласится.

* * *

10 июля 2018 года

Ноа Зайдлер

Абонентский ящик 5653, Нью-Йорк 11201

Меня не волнует, что ты говоришь. То, что тебе не разрешают встречаться с посетителями. Я приеду, нравится тебе это или нет. Я приеду.

Знаешь почему? Сегодня я получил кое-что от наших юристов. Письмо отца мне. Он оставил его у них, когда ему впервые поставили диагноз. Велел не отдавать сразу и дать мне время разобраться со всем дерьмом после его смерти. Он также не хотел расстраивать маму, поэтому я не должен был ей ничего говорить, но он считал, что мне необходимо знать правду и что он единственный, кто может сообщить ее мне, потому что мама так и не узнала, что произошло на самом деле. Но я имел право услышать правду, а он не хотел, чтобы я хоть в чем-то обвинил маму, потому что все, что она делала, все, что они для меня делали, – это любили меня. И если я и хочу кого-то обвинить, то только человека, который это заслужил.

Тебя.

Ты лгала мне. Даже не пытайся это отрицать, потому что я знаю. Я знаю правду. Не всю, не все детали, но достаточно. Достаточно грязи и вони.

Я знаю. Слышишь? Я ЗНАЮ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛА.

* * *

Адам Фаули

29 октября

08:35

– Вот так вот. Я не слишком этому рад и сомневаюсь, что рад кто-то из вас, но порой эта работа бывает не просто черно-белой.

Кругом серый понедельник. Как здесь, внутри, так и снаружи, где низкая дождевая туча порождает противную мелкую морось. Некоторым городам, бывает, дождь даже к лицу; поверьте мне, Оксфорд не из их числа.

– И все равно я не могу взять в толк, почему она ничего не сказала об этом много лет назад, – говорит Эв.

– Какая гребаная трата времени все это дерьмовое дело, – бормочет Куинн.

– Да, – говорит Эв, поворачиваясь к нему, – но в первую очередь для нее самой. Все эти годы за решеткой… ни за что?

– Она утверждает, – говорю я, – будто не хотела, чтобы ребенка забирали у приемных родителей.

Бакстер морщится:

– Даже если вы купитесь на эти сказки, лично мне она не кажется альтруисткой, скорее наоборот. Она ведь могла что-то сказать, когда ребенок подрос? По закону он стал совершеннолетним в восемнадцать, то есть более двух лет назад.

– Знаю. Опять же, не пойми что. Но что еще мы можем сделать? Ее история совпадает с историей Рене Зайдлер, и она знала о них то, чего никак не могла узнать иным способом, включая то, как Рене выглядела в то время…

– И мы абсолютно уверены, что она не общалась с Ноа? – уточняет Куинн. – Потому что это сделало бы чертову картину более осмысленной для меня…

– Детектив-констебль Картер проверил. Когда мы были в Хитсайде.

Ответ не рассчитан на то, чтобы успокоить Куинна. Он поворачивается к Картеру:

– И что там сказали? Что именно?

Картер слегка вздрагивает.

– Только то, что сказал босс… Насколько им известно, Роуэн не получает писем от людей, которых она знает, лишь от жалких неудачников, которым нечем заняться…

– Они вспомнили что-нибудь из Штатов?

Картер качает головой:

– Я спрашивал, но почтой там занимаются сразу несколько человек, поэтому непонятно, что у кого спрашивать. Однако она сказала, что никто ничего не упоминал.

– «Она» – это кто?

Он смотрит в свой блокнот:

– Тюремный надзиратель Андреа Салливан. – Он поднимает глаза: – Она пыталась помочь, но почти ничего не могла сделать. На тюремных письмах необязательно указывать на конверте адрес отправителя, и в любом случае они не все их читают.

Куинн хмурится:

– А как насчет исходящей почты?

– Та же история. – Картер пожимает плечами. – Насколько кто-либо мог вспомнить, нет…

– Вы просили их обыскать камеру Роуэн?

Картер моргает и смотрит на меня:

– Э-э-э…

Мне пора вмешаться.

– Не уверен, что в этом есть смысл, сержант. Если Ноа и написал Роуэн, вряд ли она сохранила это письмо… Это было бы слишком веской уликой.

Куинн хмурится еще больше:

– Но…

– Что касается меня, то я убежден: мы сделали всё, что в человеческих силах, чтобы установить, было ли такое письмо, – и ничего не нашли. Боюсь, мы вряд ли можем сделать что-то еще, пытаясь доказать обратное.

Молчание.

– И что дальше? – спрашивает Бакстер.

– Роуэн выйдет на свободу. Судя по всему, она может покинуть Хитсайд уже в конце этой недели.

Эв морщится:

– И оттуда отправится прямиком на телевидение.

Но Бакстер качает головой:

– Нет. Не прямиком. Она явно потребует огромный гонорар.

Куинн пытливо смотрит на него:

– Откуда ты знаешь, что она уже этого не сделала? У нее там армия гребаных адвокатов.

Обмен репликами становится язвительным и, самое главное, совершенно бессмысленным: на что бы Роуэн ни решилась – какую бы грязь ни собралась всколыхнуть, – никто из нас ничего не сможет с этим поделать.

– Давайте сосредоточимся на нашей работе, хорошо? Следующей будет попытка закрыть дело Ричарда Суонна. У Королевской прокурорской службы еще есть некоторые вопросы. Им там нужно принять решение относительно формулировки обвинения. Знал он или не знал? Мы еще раз попытаемся получить какие-то ответы, ведь у него было время обдумать свое положение. Его привезут сегодня. – Я оглядываюсь по сторонам. – У кого-нибудь есть что-нибудь еще? Нет? В таком случае убедительная просьба как можно скорее подготовить остальные документы по этому делу. Нам нет смысла тянуть резину.

* * *

Проблема с Уитэмом заключается в том, что, какой бы маршрут вы ни выбрали, всегда есть риск, что в силу вступит аграрный фактор. Двадцатиминутная поездка из-за медленной сельхозтехники или огромного стада легко может занять вдвое больше времени, а под проливным дождем – еще больше. Что в значительной степени объясняет далеко не радостное настроение Иэна Барнетсона, когда они наконец сигналят перед поворотом на Оук-лейн.

– Вообще-то, мне его от души жаль, – говорит Паттергил, нарушая молчание. Дождь льет как из ведра, и они почти ничего не видят перед собой, даже когда дворники работают на полную катушку.

– Кого? Суонна?

– Да. Подумай сам, каково было бедняге узнать, что он по ошибке укокошил собственного внука? Даже если он и думал, что тот давно мертв.

– Мы не знаем, была ли это ошибка, – мрачно говорит Барнетсон.

Паттергил недоуменно смотрит на него:

– Это они тебе сказали? Отдел уголовного розыска?

Барнетсон поворачивает голову и смотрит в окно.

– Куинн дал мне довольно веский намек. По его мнению, жена определенно знала, кто он такой. Если не до, то после уж точно.

Паттергил издает тихий свист:

– Вот те раз!

Теперь к ним приближается грузовик, и дорога недостаточно широка, чтобы разъехаться. Паттергил съезжает на обочину и останавливается.

– Но зачем пожилой паре желать его смерти? Ведь это же черт знает что.

– Верно, – соглашается Барнетсон. – В этой семейке сплошное черт знает что.

Грузовик впереди не двигается, и Барнетсон начинает сыпать проклятиями:

– Включи гребаную сирену! Убери эту колымагу с дороги!

Паттергил, похоже, слегка встревожен.

– Мне казалось, что мы не хотели, чтобы Суонн узнал, что мы здесь.

Барнетсон пристально смотрит на него:

– А что он может сделать? Дать стрекача на ходунках?

Паттергил подавляет улыбку и тянется к выключателю.

– Ты босс.

* * *

Новости Би-би-си

29 октября 2018 г. Последнее обновление в 10:09

КАМИЛЛА РОУЭН МОЖЕТ БЫТЬ ВЫПУЩЕНА

НА СВОБОДУ «В ТЕЧЕНИЕ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ»

По словам адвокатов, действующих от ее имени, Камилла Роуэн может быть освобождена «в течение нескольких дней». Официального объявления о дате освобождения сделано не было, но известно, что адвокаты ведут предварительные переговоры с Министерством юстиции по поводу того, чтобы это было сделано «надлежащим образом». По техническим причинам до пересмотра ее обвинительного приговора Апелляционным судом она, скорее всего, будет освобождена условно-досрочно, но понятно, что это будет «просто формальность». Предположения, высказываемые прессой в отношении этого дела, не утихают с тех пор, как появились доказательства того, что новорожденный сын Роуэн на самом деле не был убит ею в 1997 году, – доказательства, ставшие известными в результате стрельбы со смертельным исходом в доме на окраине Оксфорда 21 октября. Ходили слухи, что это дом родителей Роуэн, Дика и Пегги, которые, как полагают, после суда над их дочерью в 2003 году сменили фамилию.

Полиция долины Темзы в настоящее время изучает материалы первоначального следствия. Ее представители не прокомментировали время или обстоятельства освобождения Роуэн.

Оставайтесь с нами, будем держать вас в курсе по мере развития событий.

* * *

Адам Фаули

29 октября

10:11

Я иду к Харрисону, но меня уже подстерегает его помощница:

– А, инспектор Фаули, как удачно… Я только что ответила на звонок снизу. Вас хочет видеть одна женщина. Говорит, что это срочно.

– Боюсь, я не могу…

Она слегка повышает голос, как обычно делают те, кто намерен договорить до конца и не привык, чтобы их прерывали.

– Ее имя Элисон Томз. Кажется, она думает, что вы знаете, кто она такая.

– Я не… И мне некогда…

Я умолкаю, потому что и в самом деле узнаю́ это имя. Но почему…

– Знаете, Морин, я все-таки встречусь с ней. Передайте мои извинения боссу, хорошо? И попросите детектива-констебля Хансена встретить меня у стойки регистрации.

* * *

Барнетсон толкает дверцу машины, поднимает воротник и направляется к грузовику.

Ветер усилился, и в лицо ему хлещут резкие струи дождя. Он уже и без того зол, а теперь обнаруживает, что грузовик не просто остановился. Он припаркован, и кабина пуста. За лентой в конце подъездной дорожки столпилась небольшая кучка журналистов. Они показывают на него и ухмыляются.

Проторчав под дождем все утро и практически ничего не увидев – никто не входил и не выходил, – акулы пера имеют полно право считать их полноценной добычей.

– Черт, нельзя ли было хотя бы включить задние фары, – бормочет Барнетсон, пробираясь вдоль живой изгороди к кузову грузовика.

Внезапно он останавливается. Мгновение колеблется, а затем, несмотря на внезапное жужжание видеокамеры, бежит.

* * *

Адам Фаули

29 октября

10:18

Женщина у стойки регистрации умудряется выглядеть одновременно усталой и взвинченной. На вид ей можно дать лет пятьдесят, хотя, возможно, она моложе. На ней мятое льняное платье, хлопковый кардиган и сандалии – не лучший выбор в такую погоду, поэтому, естественно, ноги промокли насквозь. Завидев нас, она вскакивает на ноги и берет со стула рядом с собой полосатую матерчатую сумку.

– Инспектор Фаули, не так ли?

Я киваю:

– Верно, а это детектив-констебль Хансен. Чем мы можем вам помочь?

– Мы говорили раньше, – начинает Хансен, но женщина не слушает.

– Я выехала, как только услышала… в новостях… Это уже произошло? Я успею?

– Успеете куда? Вы о чем, мисс Томз?

Она смотрит на меня. Ее губы дрожат, лицо бледное. Я уже видел этот взгляд. Взгляд человека из точки невозврата.

– Мисс Томз?

Она делает вдох, сжимает губы и сглатывает.

– Успею сделать то, что я должна была сделать двадцать лет назад.

* * *

К тому времени, как Паттергил добирается до него, Барнетсон уже на полпути к дому. Он бежит со всех ног вдоль пластиковых труб, извивающихся среди травы, к заднему забору. Паттергил едва различает водителя грузовика. Согнувшись пополам, он стоит к ним спиной на участке земли, огороженном бордюром, и явно не способен слышать отчаянные крики Барнетсона.

– Это полиция! Что вы делаете? Немедленно прекратите!

* * *

Допрос Элисон Томз, произведенный в полицейском участке Сент-Олдейт, г. Оксфорд

29 октября 2018 года, 10 ч. 55 мин.

Присутствуют: детектив-инспектор А. Фаули, детектив-констебль Т. Хансен.

АФ: Это не допрос в полном смысле слова, мисс Томз, и вы не арестованы, но у нас может возникнуть такая необходимость – в зависимости от того, что вы нам расскажете. Вы можете в любое время запросить себе адвоката. Это вам ясно?

ЭТ: Да.

АФ: Итак, начнем с самого начала, 23 декабря 1997 года.

ЭТ: В то время я была социальным работником в больнице общего профиля Бирмингема и Солихалла. Это была моя первая работа.

АФ: Вы были допрошены полицией в 2002 году, когда впервые стало известно об исчезновении ребенка?

ЭТ: Да, была.

АФ [сверяясь с дукументами]: Согласно этому заявлению, вы сказали, что за короткое время пребывания мисс Роуэн в больнице разговаривали с ней всего один раз.

ЭТ: Да, верно.

АФ [читает из документа]: «Мисс Роуэн проявила к ребенку материнские чувства и не выказывала желания отдать ребенка на усыновление». Это из медицинской карты мисс Роуэн. Запись сделана и подписана вами на следующее утро после того, как она ушла. Вы помните, что писали это?

ЭТ: Да, помню. Но это была неправда. Он был ей совершенно безразличен.

АФ: Причем в той степени, чтобы обеспокоить вас как профессионала?

ЭТ: Да.

АФ: Но вы не поднимали этот вопрос ни с кем в больнице… Вы этого не сделали… В записях об этом ничего нет.

ЭТ: Тогда все было по-другому… Люди не торопились с выводами. И, как я уже сказала, это была моя первая работа. Я хотела убедиться, понаблюдать за ней еще немного, прежде чем что-то предпринять. Она родила всего за несколько часов до того, как ушла из больницы, и я понятия не имела, что это произойдет так быстро.

АФ: Днем 23 декабря.

ЭТ: Да.

АФ: И все же на следующее утро вы сделали запись в ее медицинской карте, что всё в порядке, хотя у вас явно имелись серьезные причины для беспокойства. Мало того, умолчав, вы могли подвергнуть ребенка еще большему риску. Почему вы это сделали?

ЭТ: [Молчание.]

АФ: Мисс Томз?

* * *

23 декабря 1997 года

14 часов 45 минут

Больница общего профиля Бирмингема и Солихалла

Она заскочила в магазин купить сэндвич и по дороге сделала остановку, чтобы забрать вещи из химчистки. Там была очередь – четыре женщины перед ней забирали вечерние платья, которые, вероятно, не носили с прошлого Рождества, – так что в итоге она вернулась на десять минут позже. Потом она много думала об этом. Об этих десяти минутах. Потому что, если б ей не пришлось ждать, она бы ничего не увидела. Ничего бы не случилось. Во всяком случае, с ней. Возможно, прошли бы месяцы, прежде чем эта новость всплыла наружу. Даже годы. И к тому времени она забыла бы, к тому времени это было бы не ее дело…

Но судьба распорядилась иначе. Элисон опоздала, и она увидела, – и ее жизнь уже никогда не была прежней. Хотя ей потребовалось некоторое время, чтобы понять, что именно она видит.

Когда она подъехала к парковке, Роуэн даже не заметила ее. Лишь отстегнув ремень безопасности и повернувшись к дверной ручке, Элисон поняла, что Камилла Роуэн идет к ней: сумка на одном плече, завернутый в больничное одеяло ребенок прижат к другому. На мгновение она растерялась, не уверенная, что девушка идет в ее сторону, но затем та остановилась у черного «Фольксвагена Гольф» через две машины от нее. Но это была полная бессмыслица – Роуэн не могла уйти, еще слишком рано. Хорошо, пусть она молода и здорова, но, насколько знала Элисон, у ребенка даже еще не взяли кровь на анализы и Роуэн так и не смогла покормить его грудью. Она даже не могла толком держать его – достаточно посмотреть на нее сейчас.