С надеждой на смерть

– Что ты там забыл?

– Просто ответь на вопрос, мама.

В последнее время он говорил о поступлении в юридическую школу. Что ж, возможно, именно там его место. Судя по этому допросу.

– Это твоя фотография, дорогой. В больнице.

Та, которую Дэвид сделал в тот день, когда их ребенка перевели в общую палату. В первый день, когда им разрешили взять его на руки после всех этих ужасных недель, когда они думали, что потеряют его. Их чудо-сын. Он наконец здоров. Прибавляет в весе, его маленькие щечки округляются.

– Не может быть, – говорит он.

– Почему нет?

– Потому что вот.

Второе фото. У него нет тайной истории. Фото, которое они сделали. Потом. У них не было иного выбора, кроме как его сделать, потому что они пообещали всем дома, что пришлют фотографию, и больше никаких отговорок, потому что он был выписан из больницы и вернулся домой на Рождество… Их первое Рождество всей семьей.

Крошечная гостиная в Эджбастоне, которую она всегда ненавидела. Ноа у нее на коленях, рука Дэвида обнимает ее за плечи. И да, глядя на это сейчас, может показаться, что его хватка слишком крепка, а их улыбки слишком натянуты, но тогда никто не подумал, что это странно, потому что все знали, через что они прошли.

Вернее, думали, что знали.

– Не сходится, – говорит он уже упрямо, вновь указывая на первое фото. – Взгляни.

Ей это не нужно. Она знает, о чем он говорит. Яркая земляничная родинка на лбу ее сына. Та, которая, как ей сказали, со временем исчезнет; та, о которой она даже не беспокоилась, потому что это была такая мелочь, сущая ерунда по сравнению со всем остальным, с чем они имели дело.

Она сглатывает комок.

Он наблюдает за ее лицом.

– Я погуглил про них… На то, чтобы они исчезли, могут уйти годы. – Он берет другую фотографию. – Но вот: самое большее два месяца, и вообще ничего нет. Как будто никогда не бывало.

Он все еще смотрит на нее, ожидая, что она станет это отрицать, ожидая какого-то объяснения. Но она молчит.

– Это не я, ведь так? Тот малыш в больнице. Это Ноа, но не я.

Она смотрит на него, ожидая гнева, ярости, непонимания.

Но его глаза полны слез.

– Кто я, мама?

* * *

АФ: Что вы сказали?

РЗ: Я сказала ему в точности то, что когда-то мне сказал его отец. Что мы его спасли. Это было все, что я когда-либо знала.

АФ: Как он отреагировал?

РЗ [вздыхает]: Он мне не поверил. Хотел пойти прямо к отцу и потребовать правду. Сказал, что ему всю жизнь лгали. Он хотел знать, откуда он родом, кто его «настоящие» родители.

АФ: Должно быть, это было больно.

РЗ: Еще как! Но я не винила его. Он был прав: мы ему лгали. Из любви к нему и ради него самого. Но тогда он видел только одно: ложь.

АФ: А с вашим мужем он разговаривал?

РЗ: Нет.

АФ: Вы уверены? Ноа никогда не говорил с ним об этом?

РЗ: Дэвид к тому времени уже был в хосписе. Ему давали так много обезболивающих, что он едва узнавал меня. Вероятно, даже не понял бы, что сказал Ноа. И я не хотела, чтобы он умер с этой мыслью. Так что я взяла с Ноа обещание ничего ему не говорить.

КГ [нерешительно]: И я полагаю, что вы не хотели, чтобы последние дни вашего мужа были усугублены возможностью судебного преследования? Я имею в виду, нельзя вот так запросто «спасти» чужих детей. Даже если вы не знали точно, что сделал Дэвид, то почти наверняка понимали, что он совершил преступление. Вернее, вы оба.

РЗ [тихо]: Я понимала, да.

АФ: И когда именно все это было?

РЗ: В августе прошлого года. В августе 2017 года.

АФ: А через четырнадцать месяцев Ноа летит в Великобританию, и к этому времени он, очевидно, уже точно знает, кто он и кого ищет. Как он узнал?

РЗ: Понятия не имею.

* * *

3 июня 2018 года, 22:15

175 по Туссен-стрит, Бруклин-Хайтс, Нью-Йорк, 11201

Он откидывается на спинку стула и смотрит на экран. Не ожидал, что это будет так легко.

Он сдержал свое обещание. Ни разу не заговорил с отцом. Он думал об этом раз или два, но один только его вид в постели, эта кожа, словно желтая бумага… Он не смог заставить себя это сделать. А потом отец умер, и на какое-то время все полетело к чертям. Нет, он подумывал о том, не попытаться ли откопать какую-то информацию об этом ребенке на фото. Но чем больше он думал об этом, тем больше была вероятность того, что правда – какой бы та ни оказалась – в конечном итоге обрушит на него целую кучу дерьма, а он просто не мог так поступить с матерью. Не тогда, не в том состоянии, в котором она была. И он остановился.

На какое-то время.

Но потом в голову полезли другие мысли. Откуда у них была такая уверенность, что его родная мать от него отказалась? Она знала, где он? Что, если они его вообще не «спасли»; что, если украли?

И он начал поиски. Потому что, если такое действительно произошло, он мог бы что-то найти. Если его мать отказалась от него добровольно, то, вероятно, ему ничего не найти. Но если его похитили – если он у нее пропал, – то должен был остаться след. Поиски, история…

Преступление.

И оно было. Он нашел его. Только это оказалось совсем не то, что он ожидал. Не похищение, не просьба присмотреть за ребенком пять минут, после чего тот исчез.

Убийство.

Его настоящая мать отбывает срок за его убийство.

Потому что женщина, которую он видит на экране компьютера – запуганная, измученная, заклейменная как детоубийца, – его мать. Это точно она.

Уж слишком много совпадений. В последний раз мальчика видели 23 декабря 1997 года, и его так и не нашли. Мальчик родился в той же больнице, что и он. Родимое пятно, которое чудесным образом исчезло. Все сходится. Даже тот факт, что он не похож ни на одного из своих родителей и никогда не был похож.

И вот теперь она в тюрьме. Его мать…

Он тянется к клавиатуре и делает еще один запрос. Отследить заключенного в Великобритании, похоже, довольно легко. Писать им тоже легко.

Самое сложное – понять, что сказать.

* * *

AФ: Вы в курсе, что мы установили личность биологической матери Ноа?

РЗ: Эта женщина – Камилла Роуэн. Да, я в курсе.

АФ: Вы ее знаете?

РЗ: Нет.

AФ: Может, вы когда-нибудь встречались с ней? В больнице? Вы были там примерно в то же время.

РЗ: Мы были в отделении интенсивной терапии новорожденных. А она, скорее всего, в главном отделении. Больница большая. И в любом случае мы были там не для того, чтобы заводить с кем-то дружбу, мы почти ни с кем не общались.

АФ: Ваш муж мог познакомиться с ней? Например, в кафетерии или у кофейного автомата?

РЗ [вздыхает]: Думаю, мог. Хотя, насколько я понимаю, она пробыла там не очень долго, и времени было не так уж и много. Дэвид определенно никогда никого не упоминал. Как я уже сказала, мы просто сосредоточились на Ноа…

КГ: Но вы не исключаете, что они могли встретиться?

РЗ: Полагаю, что да – хотя как…

AФ: В тот день, когда умер ваш сын – 21-го, – вы были в больнице в последний раз?

РЗ: Да. Я больше не хотела приходить туда.

АФ: А ваш муж?

РЗ [колеблется]: Да. Он вернулся. Примерно через пару дней. Кажется, были какие-то бумаги, которые он должен был подписать. Точно не помню, мне было не до того…

КГ: То есть тогда он мог встретить Камиллу Роуэн и, возможно, даже узнал, что она хочет отдать своего ребенка на усыновление?

РЗ [выглядит озадаченной]: Но почему он не сказал мне?

КГ: Вы только что сказали, что вам было не до того. Возможно, он хотел подождать, пока вам не станет лучше?

РЗ: Я до сих пор не понимаю… Все это полная бессмыслица.

* * *

5 июня 2018 года

Ноа Зайдлер

Абонентский ящик 5653,

Нью-Йорк 11201

Даже не знаю, как к тебе обращаться, Камилла. Я Ноа. По крайней мере, в 1997 году у моих родителей был ребенок, которого они назвали Ноа. Но этот ребенок – не я. Это все, что я знаю; это все, что мне удалось узнать. Моя мать утверждает, что не знает, что произошло. Мол, она вышла и вернулась, и отец был дома с ребенком. Он сказал, что «спас» его. Спас меня; и это всё. Она никогда не спрашивала, а он никогда не говорил, но теперь он мертв, и я не могу узнать у него. Так это ты? Ты моя мать? Ты отдала меня?

И если да, то почему ты в тюрьме? Почему ты позволила им думать, что я умер? Было ли все так, как в сериале «Нетфликс»? Был ли этот самый Уорд моим отцом? Почему ты солгала? Из-за того, что он сделал тебе?

Извини, слишком много вопросов. Знаю, вероятно, для тебя это шок. Со мной было то же самое. Отлично помню, каково это: узнать правду. Оно, конечно, довольно хреново выяснять такие вещи в письме. Куда лучше говорить с людьми, но в данный момент у меня нет особого выбора. Я могу ошибаться, и это не имеет к тебе никакого отношения. В таком случае извини, но все равно: можешь просто написать мне, чтобы я знал? Вместо адреса я указал абонентский ящик – не хочу, чтобы мать увидела письмо из Англии. Она не в курсе, что я это делаю, и я не хочу причинять ей боль. Вдруг это просто ложный след?

Кстати, они были добры ко мне, мои родители. Если, конечно, тебе это интересно, если тебе не все равно.

Ноа* * *

AФ: Расскажите о днях, предшествовавших отъезду Ноа в Европу.

РЗ: Этой осенью он записался на курс по искусству эпохи Возрождения и уговорил меня отпустить его во Флоренцию.

AФ: И вы понятия не имели, что он собирался в Великобританию?

РЗ: Ни малейшего. Я думала, он в Италии.

АФ: Как вы думаете, к тому времени он уже общался с Камиллой Роуэн?

РЗ: Если и да, то скрывал это от меня. Я не знала.

КГ: Очевидно, он узнал, кто его мать.

РЗ: Как я уже сказала, я ничего не знала. Абсолютно ничего. Послушайте, я ответила на все ваши вопросы… Я хочу его видеть…

АФ: Извините, миссис Зайдлер, но это невозможно.

РЗ: Он мой сын, я имею право его видеть.

АФ: Я знаю, как вам должно быть больно…

РЗ: Разве кто-то не должен его опознать? Как вы вообще можете быть уверены, что это он? Вдруг это все ужасная ошибка…

АФ: Мы провели сравнение его ДНК с ДНК Камиллы Роуэн, а также опознали его по камерам видеонаблюдения в Станстеде. Никакой ошибки нет. [Передает фото с пограничного контроля.] Это ваш сын, не так ли?

РЗ: [Начинает рыдать.]

* * *

Адам Фаули

27 октября

22:15

Брайан Гоу все это время находился в соседней комнате, смотрел на видеоэкран. Подозреваю, что у него были куда более приятные субботние вечера. У меня так точно были. Когда я открываю дверь, он поднимает голову и корчит гримасу:

– Да, мрачняк…

Я киваю:

– Она просто убита горем.

– Неудивительно. Хранить такой секрет все эти годы – все равно что жить над неразорвавшейся бомбой, не зная, когда она грохнет.

Я делаю шаг ближе.

– Думаешь, она говорила правду?

– Когда она сказала, что не знает, откуда взялся ребенок? Да. Подозреваю, что это защитный механизм, за который она цеплялась все эти годы: «Я не знала, это не моя вина…» Человеческий разум необычайно изобретателен в самооправдании.

– Интересно, как это удавалось ее мужу.

Гоу пожимает плечами:

– Скорее всего, с трудом. Не ты ли говорил, что он умер от рака? В поверьях об опасности подавленных эмоций есть доля правды. Возможно, вина в конце концов взяла над ним верх.

– Тем не менее жена, похоже, поверила ему, когда он сказал, что они «спасают» ребенка.

Гоу выгибает бровь:

– Что еще он мог сказать? Что быты сказал? «Привет, дорогая, я только что украл этого ребенка у любящих родителей»?

– Разумно.

Профайлер встает и тянется к своему блокноту.

– Кстати, я просмотрел и другие записи, которые ты мне прислал.

– О Суоннах?

– Верно. И я согласен с тобой. Не похоже, что кто-то из них знал, что Ноа придет той ночью. Они определенно не ждали его.

– А потом? Думаешь, поняли, кто он такой?

– А вот это уже интереснее. Если спросишь меня – а ты, конечно же, спросишь, – старик все еще был в неведении. Не думаю, чтобы он о чем-то догадался. Насчет нее… тут я не уверен. Ее очень трудно прочитать.

– И яблочко от нее недалеко упало.

Он иронически поднимает бровь:

– Это да. Я читал досудебный отчет по Камилле Роуэн. И заплатил бы хорошие деньги, чтобы взглянуть на нее поближе.

Я улыбаюсь:

– Забавно, Брайан, что ты упомянул об этом. Я как раз собираюсь это сделать.

* * *

– Что это такое?

Бакстер поднимает глаза. Рядом с ним стоит Хлоя Сарджент и смотрит на экран. Хлоя начинает ему нравиться: она проявляет интерес и внимательно слушает. Ему ни разу не пришлось повторяться, а это своего рода рекорд.

– Социальные сети Ноа Зайдлера, – говорит он.

Сарджент слегка прищуривается. Бакстер заметил, как она делала это раньше. Похоже, ей нужны очки для чтения, но она боится испортить свой вид.

– Куча фоток Флоренции, – говорит Хлоя.

– Точно. Даже после того, как он прилетел из Италии в Великобританию. Хотя метки геолокации сняты. И я подозреваю, что он сам не снимал многие из последних. Скорее всего, стянул откуда-то.

Она смотрит на него:

– Думаешь, это просто дымовая завеса?

Бакстер хмуро смотрит на нее:

– Наверное, не хотел, чтобы кто-то знал, где он. И в первую очередь мать.

Она кивает. Звучит разумно. Бакстер тянется к клавиатуре и пролистывает посты до конца. Снимок с тарелкой спагетти и пивом. На заднем плане туристы толпятся на залитой солнцем площади.

Саржент вздыхает:

– Посмотри на комменты. Многим нравился этот парень.

– Но дело не только в этом, – говорит Бакстер и указывает на экран. – Посмотри на время. Через два часа после этой публикации он уже был мертв.

* * *

Адам Фаули

28 октября

11:15

Гоу едва сдерживает волнение. В последний раз я видел кого-то в таком восторге, когда мы на девятый день рождения подарили Джейку торт с единорогом. И, возможно, аналогия не так уж далека: Камилла Роуэн – своего рода психиатрический эквивалент лошади с рогом во лбу. Гоу ведет машину сам, потому что после этого он собирается куда-то в Лондон, так что Картеру достается короткая соломинка – дежурить в воскресенье утром. Не то чтобы он возражал; он определенно рад. Как тот пес, что радуется неожиданной прогулке с валянием в грязи. И да, я в курсе: Картер вряд ли был бы вашей первой кандидатурой на роль подручного. Даже Куинн не скрыл своего презрения: «Почему он? Для него главное он сам и его карьера». У меня возникает искушение вспомнить поговорку про мычащую корову, но нет смысла воздействовать на Куинна, когда он в таком настроении.

– Я беру Картера, потому что он совершил настоящий прорыв в опознании этих кроссовок, и хочу его немного поощрить.

Куинн одарил меня хмурым взглядом:

– Просто доведи до его сведения, что ты тут главный.

– Я уже делал это раньше, Куинн. И у нас в полиции есть такая полезная штука, как звания, на тот случай если кто-нибудь когда-нибудь рискнет забыть, кто главный.

Последнее на самом деле предназначалось Куинну, но, как оно обычно с ним бывает, подозреваю, что до него не дошло.

И все же, хотя я и не собирался признаваться в этом Куинну, я не горел желанием проводить так много времени в машине с Картером. Но тот, похоже, задумал произвести на меня впечатление своими навыками вождения, так что времени на разговоры почти не было. И, глядя на его реакцию, когда мы приехали в Хитсайд, я понял: его нога никогда раньше не ступала на пол тюрьмы. Он пытался выглядеть этаким стреляным воробьем, но умудрился дважды уронить ключи от машины, прежде чем мы добрались до КПП. Гоу, с другой стороны, выглядел непробиваемым, как танк, как будто визит в тюрьму был для него в порядке вещей. Так оно и оказалось: один из надзирателей приветствовал его по имени.

Когда нас провели в комнату для встреч – похоже, мы выросли в глазах тюремного начальства, – адвокаты Камиллы были уже на месте. Чернокожая женщина и мужчина-азиат. Они представляются. «Мадлен Пэрриш», «Дев Десаи». Я делаю то же самое. Гоу благополучно находится в соседней комнате. Нет смысла гнать лошадей.

Пэрриш поворачивается ко мне:

– Не знаю, чего вы хотите этим добиться, инспектор. Мисс Роуэн будет освобождена, нам осталось лишь дождаться оформления документов.

Я собираюсь ответить, когда дверь вновь открывается и приводят Камиллу. Сейчас, когда она на пороге свободы, у нее явно больше поблажек. Ее волосы выглядят вымытыми, в руке банка кока-колы.

Она демонстративно игнорирует нас и вместо этого поворачивается к Пэрриш:

– Есть новости?

Адвокат качает головой:

– Пока нет. Но позже я непременно проверю. – Она смотрит на меня и вновь на Роуэн. – Может, все-таки присядете, Кэм?

Роуэн делает то же, что и раньше: отодвигает стул назад, пока тот практически не упирается в стену.

– Возможно, вы могли бы начать, инспектор, – говорит Десаи с ручкой в руке, – с объяснения того, чего именно надеетесь достичь на этой встрече.

– Как известно мисс Роуэн, мы заново рассмотрели события, предшествовавшие исчезновению ее ребенка. Мы добились значительного прогресса. Я хотел бы сообщить ей об этом, а также попросить ее помочь нам в подтверждении некоторых фактов.

Я, когда захочу, могу загрузить напыщенным полицейским жаргоном даже лучших из них.

Пэрриш смотрит на свою клиентку, но ответа нет. Никаких слов, никаких изменений в лице.

– В общем, я хочу предложить вам сделку, мисс Роуэн.

Она стряхивает оцепенение. Легкое дрожание век, но этого мне достаточно.

Я подаюсь вперед:

– Я скажу вам то, что знаю, если вы скажете мне то, что знаете вы.

Молчание. И снова молчание. Но в эту игру могут играть двое, а я опытный игрок. Она вскидывает подбородок:

– Ладно, согласна. Что именно вы знаете?

Я заставляю ее ждать. И у нее это получается лучше, чем у ее адвокатов. Те выглядят соответственно встревоженными и язвительными.

– Мне известно несколько вещей. Я знаю, например, что на самом деле вы не передавали ребенка его отцу, как то всегда утверждали.

Она приподнимает бровь:

– Понятно. Значит, вы говорили с ним?

– Да, говорили.

Она явно ошарашена, хотя растерянность на ее лице исчезает так же быстро, как и появилась.

– Оказывается, его имя не Тим Бейкер, а Тин Беккер. Он южноафриканец. Но, конечно же, вы это знали, не так ли?

Камилла отворачивается.

– Вы не хотите услышать, что он сказал?

Она бросает на меня быстрый взгляд, но ничего не говорит.

Мадлен Пэрриш прочищает горло:

– Мне очень хотелось бы знать, что он сказал.

Я поворачиваюсь к ней:

– Мистер Беккер открыто признаёт, что у него была – очень короткая – сексуальная связь с вашей клиенткой, но отрицает, что знал о ее беременности. Он также может доказать, что на момент рождения ребенка его даже не было в стране.

Пэрриш и Роуэн переглядываются. Роуэн слегка пожимает плечами: мол, ну и что?

– Я также знаю, что, к тому времени когда мисс Роуэн приехала на ту рождественскую вечеринку в девяносто седьмом году, ее сын уже находился в Эджбастоне у американской пары, которая через несколько недель увезла его с собой в США.

Роуэн по-прежнему неподвижна, но теперь в этой неподвижности есть некая жесткость. Напряжение и настороженность.

– Чего я пока не знаю, так это того, что случилось за два часа между вашей выпиской из больницы и прибытием вашего ребенка в этот дом в Эджбастоне.

Камилла впивается в меня холодным взглядом:

– Спросите об этом их, а не меня.

– Когда появился ребенок, жены не было дома. Поздно вечером того же дня она вернулась, но ее муж отказался рассказать ей, что произошло. Сказал лишь то, что они якобы «спасли» ребенка.

Она начинает покусывать мякоть большого пальца. Я знаю – и, уверен, сидящий за стеклом Гоу тоже догадывается, – что это ее максимальное приближение к тому, что можно назвать признанием.

– Что он сейчас говорит, этот человек?

– Ничего.

Она хмурится. Мадлен Пэрриш смотрит на Роуэн, потом на меня:

– Но вы наверняка допросили его…

– Как я уже сказал, сейчас он ничего не говорит. Что дает мисс Роуэн шанс рассказать нам свою версию первой. Итак, – я заставляю ее посмотреть мне в глаза, – говорите.

Молчание.

– Сейчас самое время, мисс Роуэн. Если вы передали своего ребенка этому человеку, если вы встретили его в больнице и договорились о чем-то…

По-прежнему ничего.

Картер подается вперед:

– Послушайте, все мы знаем, что вы не хотели этого ребенка, как и всех остальных. В ваши намерения не входило растить его самостоятельно. Так что, возможно, эти американцы показались идеальным решением; возможно, вы их пожалели…

Она бросает на него взгляд, затем вновь отворачивается.

– И вы отправились туда? – спрашиваю я. – В Эджбастон? После того как вышли из больницы? Кстати, это удобно, почти по пути…

Роуэн вздыхает, делает глубокий вдох и поворачивается ко мне.

– Ну ладно, – говорит она. – Ладно.

– Прошу прощения?

– Да, так и было.

– Вы пошли к ним домой?

Камилла берет банку, делает глоток и вытирает рот рукавом.

– Нет. Я встретила его на обратном пути из больницы.

– Вы точно не заходили к ним в дом?

– Я не знала, где они живут.

– Тогда почему вы не сказали всего этого в две тысячи третьем году? Зачем садиться в тюрьму за то, чего вы не совершали?

Она задумывается, затем пожимает плечами:

– Не знаю. Наверное, я не совсем ясно соображала.

Я откидываюсь на спинку стула:

– Мне трудно в это поверить.

Камилла улыбается:

– К счастью, это не моя проблема.

Ладно, переживем. Посмотрим, как далеко она зайдет.

– Как происходило это… эта договоренность отдать им вашего сына? Как вы познакомились?

– В больнице, вы же сами сказали.

– Где именно?

Она поднимает банку:

– В кафетерии. Я встретила его в кафетерии.

– Он подошел к вам? Или вы подошли к нему… Как это было?

– Он подошел ко мне.

Это как тянуть кота за хвост. Дев Десаи строчит уже вторую страницу заметок.

– Когда это было?

Роуэн бросает на меня саркастический взгляд:

– Должно быть, двадцать третьего, не так ли, гений?

– Вы родили только утром… И уже настолько оправились от родов, чтобы спуститься вниз выпить кофе?

Она поднимает бровь:

– Я не позволяю таким вещам портить мне жизнь, инспектор. Уверена, вы в курсе.

С этим не поспоришь. Она была на ногах уже через несколько часов после других родов.

– И что он сказал?

Еще один глубокий вдох – воображаемая затяжка сигаретой, которой у нее нет.

– Сказал, что видел меня в коридоре и, похоже, я мать-одиночка…

– Видел вас в коридоре?

Камилла пожимает плечами:

– Может быть. Я не помню, чтобы видела его, но он был довольно невзрачный.

– Как он выглядел?

– Я только что сказала… невзрачный. Шатенчик. В общем, никакой.

То же самое много лет назад она сказала полиции Южной Мерсии и о «Тиме Бейкере».

– Продолжайте.

– Он сказал, что видит, что я мать-одиночка, и ему понятно, почему я такая подавленная. И если я готова отказаться от своего ребенка, то он и его жена обеспечат ему прекрасную жизнь.

– Что он сказал о своих обстоятельствах?

– Ничего. Лишь то, что им отчаянно нужен ребенок.

Я в упор смотрю на нее:

– И всё? И поэтому вы отдали своего ребенка абсолютному незнакомцу?

Ее глаза вспыхивают:

– Остальных я тоже отдала незнакомцам. Какая, черт возьми, разница?

– Это были незнакомцы, которых тщательно проверила служба усыновления. Этот человек мог быть кем угодно – педофилом, торговцем детьми…

Роуэн закатывает глаза:

– Он не был похож на педофила.

– Педофилы редко похожи на педофилов.Уверен, вы в курсе.

Она снова пожимает плечами:

– Вам виднее.

Но это всего лишь отвлекающий маневр, и я не сегодня родился.

Камилла опорожняет банку и ставит ее на стол.

– Он показал мне фотку своей жены, ясно? Она показалась мне милой.

– Но вы никогда не встречались с ней лично.

– Нет.

– Как она выглядела?

Роуэн хмурится:

– Что?

– Вы же видели ее фото… Как она выглядела? Лично я не могу поверить, что вы не помните. Это была женщина, которая собиралась воспитать вашего ребенка.

Она начинает чертить на столе круги в капающей с банки влаге.

– Не знаю. Обычная. Она выглядела обычной.

– А нельзя ли точнее? Если вы хотите, чтобы мы вам поверили.

Похоже, она раздражена.

– Невысокая. Наверное, ниже меня.

– Откуда вы это знаете?

Ее губы изгибаются в усмешке: