Княгиня Ольга. Львы Золотого царства

– Греки что, думают, будто я приехала с ними воевать? – возмущалась она. – Приняли нас за нашествие? Испугались женщины?

Скучающие отроки на Улебовой лодье и правда запели. Эльга с трудом сдерживала плач и смех, которые рвались из нее одновременно: так дико было слушать здесь знакомое: «Мы катали медведя́…».

Но наконец на причале показался отряд, возглавляемый крепким седобородым всадником в пластинчатом доспехе, из-под которого виднелся дорогой кафтан.

– Вестиариты, – сказал Аудун и с облегчением перекрестился. – Слава Господу! Это к тебе, матушка, нас такие важные люди не встречают.

– Вестер… что?

– Хирдманы царевы, что и его самого, и сокровища наилучшие стерегут. И еще послов иноземных встречают и провожают куда надо. Вон с ними и царев муж какой ни то… и от эпарха, должно быть, – Аудун вгляделся и показал на двух всадников без доспехов, в цветных кафтанах и плащах, заколотых на плече.

Строй причальной стражи расступился, и седобородый знаком показал, что лодья может подойти.

Перекинули сходни. Эльга осталась сидеть под полотняной сенью на корме, сердито сложив руки на груди, а Мистина и Аудун пошли на пристань объясняться. Там их встретили человек от логофета дрома – асикрит Тимофей – и человек от эпарха, то есть воеводы-градоуправителя. При них имелся толмач.

– Я вижу перед собой посольство архонта и архонтиссы россов – Эльги Росены?

– Да, а также саму Эльгу Росену ты видишь, если у тебя настоящие глаза, а не поддельные! – едва сдерживая гнев, ответил Мистина. – Она присылала предупредить о своем приезде. И если василевсу он нежелателен, у него был целый год, чтобы уведомить нас об этом! Мы могли бы узнать еще в устье Днепра и не трудиться ехать за море!

– Мы рады приветствовать госпожу архонтиссу в Новом Риме, но она привела с собой слишком много людей, – Тимофей развел руками. – Клянусь головой святого Иоанна – если бы не наши посланцы, сопровождавшие вас, мы бы приняли это за очередное нашествие.

– А где эти ваши посланцы пропадали целых полдня? Заблудились? Запили на радостях?

– Требовалось подготовиться к приему и убедиться, что ваши намерения дружелюбны, – продолжал другой грек. – Либо принять меры на случай, если это окажется не так.

– Они и правда решили, что я собралась их завоевать! – сказала Эльга сидевшей рядом Уте.

Несмотря на все негодование и усталость, ей захотелось рассмеяться. Нашествие народа рос! Ей представилось, как она, по примеру дяди Хельги или мужа, ведет войско к этим стенам, надев кольчугу на платье и шлем поверх убруса, размахивает мечом и требует дани…

– Йя сказаль, что им даст позор бояться кона… жена… – произнес седобородый в пластинчатом доспехе, с дружелюбным любопытством глядя на женщин на корме и пытаясь, видимо, понять, которая из них княгиня.

Услышав эти слова, Эльга сперва удивилась, почему он так странно говорит, а потом сообразила: на языке славян пытается изъясняться человек, не слишком с ним знакомый. Но тут седобородый, видимо, разочаровался в своих познаниях и добавил уже на северном языке:

– И если это нашествие, то я берусь отразить его. Не станем беспокоить почтенного протовестиария Евтихия, ему хватает хлопот с василевсовым платьем.

По рядам его людей пробежал сдержанный смешок, но Эльга не поняла, над чем смеются. Однако сочла за благо выбросить это из головы, потому что Тимофей снова заговорил, и наконец-то появилась некая определенность.

– Архонтиссе Эльге Росене определено пребывание в проастии Маманта, в палатионе. Вы можете отправиться туда вместе с вашими купцами, а мы будем вас сопровождать.

Из речи толмача Эльга поняла лишь половину слов, но Аудун кивнул с довольным видом: все русы будут стоять в одном месте, хотя греки могли развести их по разным концам Суда. Получив требуемое разрешение, вытянули якоря. Человек от эпарха остался на пристании, прочие царевы люди погрузились в свои лодьи и двинулись впереди приезжих назад вдоль Босфора, к предместью Святого Маманта.

– Точно как наши раньше, – усмехнулась Эльга, глядя, как удаляются оставшиеся за кормой высоченные каменные стены. – Поглазели да назад пошли.

– Мы еще вернемся, – утешил Мистина.

И все же ей с трудом верилось, что она наяву находится именно там, где ранее бывал ее покойный брат Хельги Красный, ее дядя Олег Вещий и невесть кто из русских вождей до них. По этим самым стенам, причалам, по этой воде и горам вдали скользил когда-то острый взгляд Вещего. Она не могла разобраться в своих впечатлениях: все это показалось и слишком удивительным, и слишком простым. Не оставляло нелепое желание оглядеться и поискать тех, кого она привыкла мысленно видеть в этих местах – Вещего, незнакомого ей Аскольда, даже стариков Лидульва со Стемиром…

Довольно скоро лодьи подошли к причалу облицованной камнем гавани. Царевы люди высадились первыми и передали просьбу еще немного подождать. Женщины уже изнемогали; к счастью, здесь никто не мешал выйти на берег и наведаться в ближайшие заросли. Горяна увидела змею; поднялся визг, послали отроков с копьями, чтобы пошуровали в кустах и разогнали, кто там есть… Зато неподалеку нашли колодец и наконец раздобыли для всех свежей воды.

Темнело, но прохладнее не становилось: душная жара ложилась на плечи одеялом. Воздух был напоен незнакомыми запахами, густыми и сладкими. От усталости и голода у Эльги кружилась голова, и эти запахи навевали дурноту. К этому времени она уже с удовольствием прилегла бы на днище лодьи, если бы для нее бросили туда пару мешков с привезенными в дар куницами. Отчаянно хотелось снять убрус, освободить голову и дать потным волосам подышать. Взмокшая сорочка под платьем липла к телу, из-под груди вниз бежали капли пота. В пути они к этому времени уже пристали бы где-нибудь, поставили шатры, разоблачились, вымылись и сели ужинать. Пока же окончание долгой дороги вместо отдыха несло больше неудобств, чем она сама.

Когда наконец Мистина вывел Эльгу на причал, она едва держалась на ногах. Здесь к кучке стонущих женщин подошел тот седобородый в доспехе.

– Вот эта прекрасная госпожа и есть Эльга Росена? – спросил он у Мистины, однако глянул и на Уту за ее спиной, которую вел сын Улеб. – Или…

– Я – княгиня Эльга, – ответила та. – Неплохо бы услышать твое имя.

– Меня зовут Савва Торгер, я – этериарх средней этерии, иначе говоря, хёвдинг домашней дружины василевса, – пояснил он на северном языке с заметной примесью греческих слов. Эльга не удивилась, что здесь нашелся человек, знающий северный язык, но еще не вполне понимала, кто он такой. – Мои люди несут обязанность охранять покой Мега Палатиона, а также сопровождать иноземных гостей. Сейчас доставят носилки, и твоя светлость сможет проследовать в проастий Маманта.

– Прорастий? – В мыслях Эльги мелькнули какие-то заросли. – Что это? Сад?

– И сад там тоже есть, с «пуническими яблоками» и виноградником, – улыбнулся седобородый. – Русы всегда пристают в нашем стратонесе в предместье Маманта, а ты, как архонтисса, будешь жить в тамошнем палатионе.

– Страхо-нос? Это что?

– Вообще-то – стратонес. Иначе говоря, воинские дома.

Тут появился асикрит Тимофей, и подали носилки. Оказалось, что именно в них, а не пешком или верхом, княгине надлежит быть доставленной в палатион. Носилки представляли собой теремец, украшенный вызолоченной резьбой, внутри которого можно было только сидеть. Он стоял на длинных крепких жердях. Повинуясь приглашающему движению Саввы, Эльга села в кресло внутри теремца; за ней закрыли дверцу, а потом… Она еще не поняла, чего ей ожидать, как пришедшие с носилками василевсовы рабы взялись за жерди, подняли и положили себе на плечи! Сидя в теремце, Эльга вознеслась над землей на высоту человеческого роста и едва сдержала крик. Обеими руками она вцепилась в кресло, выпучив глаза и стиснув зубы. А теремец уже двинулся вперед, легонько покачиваясь, будто лодочка на волнах. По первому побуждению Эльга чуть не закричала: остановитесь, я хочу выйти! Но сдержалась: ей никто и не обещал, что в Греческом царстве все будет просто. Захватило дух, и она судорожно сглатывала. Только не хватает, чтобы ее сейчас вывернуло!

А рабы шагали по мощенной кирпичом дороге, никто ее не ронял, ничего страшного не происходило. Через какое-то время Эльга почти опомнилась и нашла, что перемещаться в теремце на жердях – не ужаснее, чем ездить верхом, и удобнее, к тому же не требует от нее никаких усилий. Она даже отважилась выглянуть в окошко.

Ее несли по дороге между полей и рощ. Впереди, кажется, ехал верхом Тимофей, позади теремца – послы и женщины, сидящие за спинами отроков. Потом шли купцы, остальные отроки княгини и всякая русская челядь, а замыкали шествие «пластинчатые» гриди василевса. Их предводитель ехал на белом жеребце рядом с носилками Эльги. А по сторонам дороги толпились местные жители: смуглые, чумазые, в простых грязно-белых и серых рубахах по колено, в узких штанах. Черноволосые головы и плечи прикрывали такие же простые шерстяные накидки. На Эльгу греки смотрели с веселым изумлением, но без робости: махали руками, кричали: «Рос, рос! Калосорисма![11]». Здесь уже знали: прибытие русских купцов на подворье означает денежный приток за съестной припас и прочие мелочи жизни.

Прора… то есть про-ас-тий Святого Маманта оказался большим селом среди полевых наделов и посадок неведомых кустов. Здесь был каменный храм – Святого Маманта, подворье для купцов – здание из серого камня, снаружи казавшееся огромным и очень угрюмым, – и па-ла-ти-он, то есть василевсов дом, тоже каменный и очень, очень большой.

В предместье русская дружина разделилась: купцы отправились на подворье, княгиню с приближенными и послами повели в палатион. Пока виднелась лишь высокая каменная ограда, а за ней – кроны деревьев, плохо различимых в густеющей тьме.

Савва Торгер со своими воинами остался снаружи, попрощавшись с Эльгой почтительным взмахом руки. А гостей провели за высокие ворота, и перед ними открылся широкий мощенный каменными плитами двор – размером с хороший славянский городец, только без разбросанных по кругу вдоль стены избушек и клетей. Впереди виднелся палатион из двух каменных крыльев, поставленных углом, а по сторонам темнела густая зелень сада. Посреди двора была устроена огромная чаша из камня, а в ней сидел какой-то чудный зверь, тоже каменный. Из его раскрытой пасти текла вода, скапливаясь в чаше, но почему-то не переливаясь через край.

– Это что? – изумилась Эльга.

– Крина[12], – пояснил толмач-грек. – Отсюда можно брать воду для питья.

– А это… хранитель колодца, да? – Эльга показала на каменного зверя. – Его нужно… угощать?

Все привыкли, что если над источником стоит чур-хранитель, то, забирая воду, нужно чем-то отблагодарить. Но у греков, как она знала, никаких чуров не угощают…

– Не нужно, – толмач улыбнулся и поклонился, чтобы его усмешка над дикостью варваров не выглядела обидной. – Просто пусть твои служанки зачерпывают воду, и все.

– Вот еще! – пробурчала изумленная Прибыслава. – Зверюгу тошнит той водой, а мы черпай…

– Еще бы из-под хвоста у него текло, а нам пить предлагали! – поддержала Володея.

Но Эльга уже рассматривала палатион: столь высокий, что пришлось задрать голову, чтобы увидеть, где же он кончается. В белокаменной стене виднелось множество отверстий: каждое было размером с дверь, но зачем столько дверей, к тому же так высоко от земли? Каждую окружали косяки резного камня, а за ними теплился свет – удивительно, непонятно, но очень красиво. В верхнем ряду дверей стояли какие-то люди в белом, по одному на каждую: они подняли руки, приветствуя гостей, и так замерли.

– Помнишь! – Ута схватила ее за руку. – Твой отец нам рассказывал про пастуха, который шел ночью и увидел гору, а в ней горели огни и тролли играли свадьбу…

У Эльги и самой мелькали в памяти подобные же образы слышанных в детстве сказаний. В жизни она ничего подобного не видела: только с горой, внутри которой нечеловеческие существа справляют свои праздники, она и могла это сравнить. И ей предлагали туда войти! Окружающая тьма усиливала впечатление небывалости; Эльга шла по сказанию и с каждым шагом погружалась в него все глубже.

– Ступай, княгиня! – Мистина незаметно взял вторую ее руку, пожал и выпустил. – Похоже, они и правда живут в таких горах.

– Чей это дом? – обратилась Эльга к асикриту Тимофею.

– Василевса, разумеется. Четыреста лет назад, при Юстине Втором, здесь был поставлен храм и создан монастырь в честь святого мученика Маманта Кесарийского. Христолюбивый василевс Лев Первый выстроил здесь для себя палатион, гавань и ипподром. Но то, что твоя светлость сейчас видит, создано недавно – менее ста лет назад, после пожара, василевсом Михаилом Третьим. Он любил палатион Маманта больше других и почти постоянно жил здесь, отчего тот особенно роскошно украшен. Твоя светлость сейчас убедится в этом. Константин август распорядился поместить тебя сюда. Клянусь головой святого Иоанна – на моей памяти никакое еще посольство не размещалось в таких роскошных условиях! Это огромная честь и знак высокой благосклонности василевса.

– Я сейчас его увижу? – Эльга поняла только то, что ее ведут в царский дом.

– Кого?

– Константина.

– Нет, разумеется! – Грек удивился. – О дне приема тебя уведомят отдельно, и он пока не назначен, насколько я могу знать.

– Но как же – я буду в его доме жить, а хозяина не увижу?

– Константин август, как и Роман август с их благословенными Богом супругами и детьми живут не здесь, – грек улыбнулся ее наивности, – а в Мега Палатионе. Вы могли видеть его или хотя бы часть, пока шли к гавани Боспорий. Палатион Маманта – лишь один из полутора десятков, коими владеет василевс в предместьях Города. Не припомню, чтобы кому-либо из посещающих Новый Рим определяли пребывание именно здесь, но поскольку к нам впервые приехала женщина – архонтисса и игемон, то Константин август распорядился именно так.

– То есть Константина здесь нет?

– Нет. Палатион Маманта выделен в ваше распоряжение. Но там есть челядь и управляющий хозяйством. Укажи, кому из твоих людей я должен его представить.

За этой беседой они прошли через двор. Прямо перед ними стена палатиона состояла как бы из одних открытых дверей, разделенных каменными столпами и каменными же резными сводами. Без провожатых трудно было бы понять, куда же войти. В сумерках, при свете факелов, которые вынесли навстречу греки-челядины, Эльга не смогла рассмотреть резьбу, лишь отметила, что та очень тонка и причудлива. Бросалось в глаза высеченное в камне изображение креста на верхней части столпов. А те люди в белом, что выстроились в самой верхней череде дверей, все так же молчали и не шевелились. Это кто – стража на крыше?

– Так и зажужжать недолго! – заявила Володея, с тем же изумлением оглядывая дом.

Эльга поняла ее: строение и впрямь напоминало исполинские пчелиные соты.

Пройдя за обитые узорной медью двери, они оказались в огромном… огромной… Это помещение напомнило Эльге старую гридницу Олега в Киеве: примерно такого же размера, и тоже с двумя рядами опорных столбов. Только в Киеве они были деревянными, а здесь – каменными. Под кровлей столбы как бы сливались в красивые полукруглые своды. Вместо привычной копоти наверху пестрела какая-то роспись, уже смутно видная в темноте.

– Это триклиний, где вы будете вкушать пищу и принимать ваших гостей и наших чиновников. Покои для отдыха и помещения для женщин – на втором ярусе, – пояснил Тимофей и знаком пригласил застывшую княгиню следовать за ним.

Их подвели к лестнице – шириной с лодью – все стали подниматься. Женщины повизгивали и охали.

– Как я пойду? – доносился испуганный голос Прибыславы.

– Берешь ноги и идешь! – раздраженно поясняла Володея.

До сих пор они знали только вырубленные в земле и покрытые досками ступени – две-три, не больше, – по которым спускались в «земляные избы» и понимались во двор. Но здесь они никуда не спускались, а сразу стали подниматься. Все выше и выше. Эльга с беспокойством ощутила, что они уже взошли на верхний уровень гридницы – весьма высокой! Это что же – придется идти по крыше? Что за причуды у этих греков? Куда ее занесло?

Но когда лестница кончилась, перед ними открылась не крыша, а опять вроде как длинный покой. Видимо, выстроенный на крыше гридницы. Эльге страшно было сделать шаг – не провалиться бы! Но грек уверенно шел вперед, приглашая ее за собой. Махнув рукой женщинам, чтобы не визжали, она пошла за греком.

По крыше тянулись клети – одна за другой. Скоро Эльга сбилась со счета и перестала сознавать, где находится. Смутно помнила, что над гридницей – но над головой опять оказалась крыша.

– Вот здесь твой китон, – сказал грек, когда они достигли последнего помещения.

– Что?

– Опочивальня, – перевел Торстейн Дрозд.

– Когда твоя светлость и твои люди немного отдохнут, – продолжал грек, – в триклинии будет подан ужин.

– Где?

– Гридница, что мы проходили.

– Или сначала твоя светлость желает баню? Управителю отданы распоряжения, уже все готово.

Эльга поколебалась: сходить в баню было бы очень не лишним, но она так устала! Сегодня она уже ничего не хотела видеть – только прилечь где-нибудь и закрыть глаза.

Кое-как разместились по клетям-китонам: уже во мраке, при свечах, разбросали свои короба по лежанкам. В китоне Эльги лежанок было три, и вместе с ней поселились Прибыслава и Володея, их челядинки кинули свои постельники на пол. Самая большая лежанка легко вместила бы и четверых, и Эльга попросила Уту на первую ночь лечь вместе с ней: хотелось чувствовать рядом кого-то хорошо знакомого и привычного.

Однако спала Эльга плохо: все время просыпалась, едва закрыв глаза, и в дреме постоянно ощущала недоумение и беспокойство. Висели жара и духота: лежа в одной сорочке, она все ждала ночной прохлады и не могла дождаться.

Когда она проснулась окончательно, уже совсем рассвело. Прямо перед ее глазами оказалось нечто… такое странное, что она усомнилась, где находится: в доме или в лесу? Изображение под сводом кровли занимало всю ширину стены, нависая над головой. Вчера во тьме она его и не заметила, а сегодня, при ярком утреннем свете, оно бросалось в глаза. На коричневатом поле росли огромные деревья с большими зелеными листьями; под деревьями стояли олени, обратившись носами к стволу, а к ним подкрадывался охотник в красной рубахе, с напряженным луком в руках. Свод обрамлял хитрый узор, красно-синий с золотом, похожий на вышивки самых лучших платьев из греческой добычи. А ниже блестела гладкая каменная стена, желтоватая в разводах. В углах красовались небольшие каменные столпы, то серовато-розовые, то темно-красные, с чем-то вроде узорного куста на верхнем конце.

Это все было настолько непохоже на бревенчатые стены, которые Эльга привыкла видеть во всех решительно жилищах, где ей за всю жизнь случалось просыпаться, что она просто лежала и разглядывала это, не шевелясь.

– Эльга! – раздался рядом шепот Уты. Оказывается, и сестра уже проснулась. – Эльга, ты видишь?

Княгиня повернула к ней голову и взглянула в вытаращенные глаза сестры.

– Мы в Царьграде! – торжественно доложила та.

Первые дни в палатионе Маманты русы провели как во сне. Во-первых, оказалось, что отсюда также невозможно выйти по своему желанию, как из любого зачарованного царства преданий. Об этом Эльге еще первым утром сообщил Мистина: он проснулся на заре и пошел обследовать их новое жилье при свете дня. Вернувшись на второй ярус, застал там предбанник: женщины только поднялись, взялись за гребни и позабыли чесать волосы, заглядевшись на стены либо оконные косяки. Так и сидели в сорочках, с распущенными косами, с гребнем в руке, с открытым ртом и вытаращенными глазами.

– Эту усадьбу сторожат хирдманы василевса, – сказал Эльге старший посол. – Так и стоят у ворот, будто с вечера не уходили. Их сотский говорит, так положено: мы можем выйти, только если за нами придут царевы мужи.

– А что у нас с припасами?

– Здесь много чего есть, вода в колодце на заднем дворе, и челядь обещает, что припасы будут каждый день подвозить. Василевс же обязан кормить всех своих гостей. А если появится какая нужда, то сказать сотскому, а он передаст тому греку вчерашнему…

Эльга хотела ответить, но вздрогнула и обернулась: откуда-то из глубин дома донесся женский визг.

Мистина кинулся туда: в этом чудном месте все были настороже. Навстречу ему бежали Живляна и Святана, тоже в одних сорочках и волосниках – глаза выпучены, рты разинуты.

– Они камен… ные! – вопила Святана, кинувшись отцу на грудь и ухватившись за него обеими руками. – Ка… каменные! Не живые!

– Кто? – Мистина глянул поверх ее головы, не понимая, в чем опасность.

– Му… мужики те… – Живляна показала куда-то назад.

Оказалось, что, проснувшись пораньше, они вдвоем стали лазить по дому и случайно вышли «на крышу». И очутились на открытом ходу вдоль внешней стены здания: огромные окна, от пола до потолка, смотрели во двор, а в каждом окне стояли те люди в белых одеждах, которых они приметили еще вчера, в сумерках. Они и сейчас там стояли, все так же глядя вниз и подняв руки в приветствии пустому двору, не переменив положения за ночь. И вот, выйдя на галерею, две молодые боярыни обнаружили, что эти люди – каменные!

Все посольство сбежалось смотреть, теснясь в дверях галереи.

– Это идолы мараморяные, тут много таких! – успокаивали Одульв и другие, кто уже бывал у греков. – Их люди сделали.

Убедившись, что опасности нет, женщины осмелились выйти на галерею и расползлись по ней, с уважительного расстояния осматривая белокаменные статуи. Мужчины с коротко остриженными волосами, в просторных складчатых одеждах, с какими-то свитками в руках… Женщины с непокрытыми головами, с затейливыми прическами… а то и вовсе так мало одетые, что отроки застывали с разинутыми ртами, краснели и начинали дышать сбивчиво.

– Да разве бывают такие… идолы? – Даже благоразумная Ута не могла поверить, что это творение человеческих рук. – Они же совсем как живые. Только белые…

Она притронулась к краю каменного одеяния и отдернула руку. Но успела ощутить, что камень вовсе не так уж холоден: утреннее солнце нагрело его, и оттого казалось, что, если коснуться этих белых рук – они окажутся теплыми, как у живых. Вот жуть!

Разве они не знали, каковы идолы каменные? Всем многократно приходилось видеть их в святилищах: едва отесанный камень с грубым, только намеченным очерком лица. Иногда на передней стороне было высечено изображение рук, держащих рог, меч, кольцо; иногда на нижней половине, как бы у колен божества, виднелась фигурка коня. Но это… Белые каменные люди походили на настоящих во всем – в чертах лица, в завитках волос, в складках одежды. Скорее думалось, что они и родились живыми, но боги за какие-то провинности обратили их в камень. От славянских идолов греческие отличались так же, как настоящий живой человек отличается от мешочка с ножками-палочками, что дитя начертило щепкой на земле.

– Я боюсь! – заявила Живляна и сморщилась, будто боролась со слезами. – А вдруг и нас…

Женщины невольно озирались, будто искали ту неведомую силу, что обратила в камень этих несчастных. Вдруг она и сейчас еще таится здесь и угрожает новым гостям палатиона?

А вдруг все живые, что заходят сюда, обращаются в камень и остаются навсегда? И им, русам, суждено не выйти отсюда, навек остаться на этой «крыше», служа украшением дома и приманкой для новых простаков?

От этой мысли холодело внутри, хотелось бежать подальше, пока ноги носят. Но у ворот ждала василевсова стража…

– Да ладно: первую ночь пережили, значит, и дальше переживем! – утешил Улеб. – Иначе мы б и не проснулись!

– Да я и так не спала! – пожаловалась Святана.

– Сила Господня не допустит над нами зла! – невозмутимо заметила Горяна, которая из всех девушек держалась наиболее храбро.

– А я все равно три ночи спать не буду! Если три первые ночи переживем, дальше уже не страшно.

Однако никаких зловещих перемен в себе русы не замечали, руки и ноги повиновались, а любопытство тянуло дальше, и они разбрелись по дворцу, разглядывая новые чудеса. А тем не имелось числа. Стены, которые они сначала приняли за обтянутые шелком, тоже оказались каменными! Пластины камня – белого, серого, розового, зеленого, желтовато-рыжего – были подобраны с таким искусством, что складывались на стенах в узор, подобный вытканному. Гладкий, как стекло, камень назывался «мармарос».

Выше каменных плит стены и своды сияли многокрасочной яркой росписью: узоры из цветов, разные звери, удивительные синие птицы с длинными шеями и золотыми хвостами – вдвое длиннее самой птицы. Узор из кусочков цветного камня покрывал полы по всему палатиону – и внизу, и наверху, и даже во дворе! Из белого мармароса были вырезаны скамьи и столы с узорной столешницей, а на скамьях, чтобы не жестко сидеть, лежали подушки, обшитые яркими паволоками.