– Будто грибок-боровичок! – приговаривала Эльга. – Благослови тебя Бог! Эвлойимэни Си эн йинэкси, ке эвлойимэнос о карпос тис кильас Су[6 - Часть греческой молитвы Богородице: «благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего».], – бормотала она затверженные слова греческой молитвы, сама не понимая, обращает эти восхваления к Богородице или к Прияне, чей «плод чрева» держала на руках.
– Что ты там шепчешь? – засмеялся Святослав. – В греках по-славянски забыла?
– Этого нет по-славянски, – Эльга вздохнула и снова улыбнулась. – Славянские молитвы надо у болгар просить, греки не знают.
– Чего не знают? – нахмурилась Прияна и протянула руки, желая взять ребенка.
– Ничего, – Эльга отдала ей Яра и спохватилась, стараясь отвлечь: – Я же подарки тебе привезла. Показывай, где раскладывать.
А увидев то, что получилось, снова не удержалась от слез. По всей просторной избе – на столе, на лавках, на укладках, даже на полках – лежали платья, покрывала, развернутые косяки тканей. Святослав распахнул дверь, чтобы стало посветлее, и изба заполыхала ярчайшими цветами – синим, зеленым, рудо-желтым, смарагдовым, лиловым. Солнечный свет играл на узорах – белых, желтоватых, золотистых. Эльга смотрела на это, прижав ладони к лицу и стараясь не расплакаться.
Точно так же все выглядело, когда Ингвар вернулся из второго похода на греков и привез дары, которые василевс прислал ему ради мира. Тогда он сам приказал развесить добычу по всей избе, желая поразить жену, и это ему удалось: она хохотала и рыдала одновременно. Радуясь не столько подаркам, сколько тому, что Ингвар вернулся – живым и с честью, смыв позор недавнего поражения. Если бы его второй раз ждал такой провал, то лучше бы ему не возвращаться…
И вот теперь она сама вернулась из греческого похода. С победой и добычей? Или с неуспехом и стыдом? Так сразу и не скажешь…
– Там вот такие же звери-львы у трона стоят, они из золота сделаны, но могут шевелиться и рычать, будто живые, – рассказывала Эльга Святославу и Прияне. – Это называется ме-ха-ни-кей, – старательно выговорила она заученное слово. – У того старого Соломина-царя львы просто у престола стояли, не шевелясь, а правил сто лет назад в Романии василевс Феофил, а у него был муж ученый, именем Леон – златокузнец, ведал хитрости разные, вот он этих львов золотых шевелиться заставил. Они не живые, – повторила она. – Сделанные. Не видела бы своими глазами, не поверила бы!
– Ох, матушка! – Святослав покрутил головой и засмеялся. – Мудра ты уехала, а воротилась втрое мудрее.
В глазах его, в голосе Эльга слышала то же недоверие, с каким сама когда-то двадцать лет назад внимала Лидульву, когда тот повествовал о греческих хитростях. Теперь вот и сын думает: мать умом тронулась в греках-то. Сама же говорит: звери не живые, сделанные. А раз сделанные, значит, рычать и хвостами махать не могут. Это и дитя поймет.
Но Эльга не винила его. Уж конечно, все виденное ею и вообразить не сможет тот, кто всю жизнь прожил здесь, на Руси, где нет никаких «механикей»… И гинекеев нет, и станков, где сплетаются в дивное полотно сразу шесть разноцветных нитей. Не видел золотого столпа Юстинианова – высотой с Олегову гору, – обронзовевшего всадника, с той высоты грозящего варварам. Не видел портиков, мощенных каменными плитами площадей, акведука, Морских стен и исполинских каменных башен… Ничего не видел.
Скрипнула дверь, отвлекая ее от воспоминаний, вошла Ута – одетая в старое шерстяное платье, что носила еще до отъезда. Изумленными глазами окинула разложенные везде паволоки, нашла Эльгу.
– Так и знала, что ты здесь! Тебе уже рассказали?
– Что? – Эльга нахмурилась, стараясь вернуться мыслями домой.
– Ой, чуры мои… – Ута закрыла лицо руками, потом провела по нему, будто хотела что-то стереть, но вид у нее был какой-то дикий. Ей хотелось плакать и смеяться разом.
– Да что с тобой? – Эльга шагнула к ней.
Вместо ответа Ута наклонилась вперед и захохотала. Потом распрямилась и выдавила, в изнеможении чувств глядя на сестру:
– Держанка-то моя… двойню принесла.
* * *
Весь остаток дня Эльга разбирала привезенные дары, прикидывала, кому что. Нарочно затягивала это дело, не зная, как после такого путешествия войти в колею прежней жизни. Чередой наведывались гости, но отрокам велели пока никого не пускать, кроме особо приближенных. Княгиня обещала вскоре устроить пир и там все рассказать и показать.
Но больше всего ей хотелось побыть с внуками. Вместе с Утой она побывала у средней племянницы, недавно родившей двух девочек-двойняшек, а назавтра снова не удержалась – отправилась к своим молодым.
– Хорошо, что пришла, матушка! – Святослав поднялся ей навстречу. – Мы как раз тебя вспоминали.
Прияна села на постели: несмотря на полуденный час, она лежала, хоть уже оделась. Судя по виду, ей нездоровилось: веки опухли, красивое прежде лицо выглядело отекшим. У лежанки валялись расшлепанные поршни, а босые опухшие ноги молодая женщина перед приходом свекрови держала на высоком ларе возле постели – чтобы были выше тела. На руках ни перстней, ни обручий: не надеваются.
– Лежи! – попросила Эльга невестку и сама подошла обнять. – Зелия пьешь? Толокнянка помогает, лист брусничный, лист березовый, хвощ. Шипина и земляника тоже хорошо.
– Пью, – Прияна кивнула на горшочек у печи.
Свойствам зелий ее учить не требовалось: бабка и старшая сестра Прияны славились как травницы, и она усвоила эту науку с детства.
– У нас когда зимой Живлянка тем же маялась, к ней лекарь-грек приходил, – добавила Эльга. – Учил петрушку, траву да корень, с соком лимона мешать. Помогало хорошо. Да где здесь взять…
– Мы и листом березовым обходимся.
– Всякий день челядь веники таскает! – усмехнулся Святослав.
Прикрытый завеской живот у невестки «лез к носу». Эльга отметила про себя, что это обещает еще одного мальчика, но промолчала. Об этих делах чем меньше говоришь – даже дома, со своими, – тем лучше. И еще раз подумала: второе дитя за два года! Вот невестку судьба дала! Еще неведомо, получилось бы такое у Горяны или у какой-нибудь из засидевшихся Константиновых дочек. Впрочем, от царевны нужно не это.
Ярик ползал по медвежине, расстеленной на дощатом полу возле родительской постели, играя раскрашенными чурочками. Эльга наклонилась и подняла дитя на руки.
– Здравствуй, Святославич! Хорошо ли спал-почивал?
Мальчик потянулся к подвескам очелья, и Эльга, смеясь, перехватила его руку. Святослав тоже засмеялся:
– Сразу видит, где добыча хороша! Ну что, матушка? – Он сел на лавку и посмотрел на Эльгу. – Не пора ли нам пир устроить, а то люди знать хотят – как ты съездила, о чем с василевсами говорила.
По его глазам было видно: он уже знает самое для него важное. Эльга вспомнила, что вчера здесь мелькал Мистина. И уж конечно, тот приходил не про паволоки рассказывать.
– Мы должны передать дружине, чего греки от нас хотят и что нам ответили, – добавил Святослав, поскольку дружины эти решения касались в первую голову. – Да и пора богам жертвы принести, что сохранили вас в пути.
– Нет, не надо! – вырвалось у Эльги. – Не надо жертвы.
– Почему? – подала с постели голос Прияна.
– Я не могу… – Эльга даже немного растерялась, не зная, как теперь быть.
Молодые правы: после долгой поездки, особенно в чужие края по важным делам, любой князь устраивает принесение жертв и потом пир. И Ингвар так делал после походов, и она сама в прежние годы. Все так делают. Но теперь…
– Я… У меня… Я ведаю ныне единого Бога истинного – Творца неба и земли, – наконец сказала Эльга. – Иисус говорил: «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи»[7 - Мф. 4:10, Лук. 4:8.].
«Да не будет у тебя других богов перед лицем Моим…»[8 - Исх. 20:3.]. Об этом патриарх Полиевкт много раз беседовал с ней, твердил строгие заветы Божьи. Ибо знал, что новообращенная архонтисса возвращается в свою языческую страну, где закон Божий почти неведом.
Эльга понимала, что будет нелегко. Даже там, близ золотого сияния храмов, с трудом удавалось охватить умом все то новое, чему ее учили. Но куда труднее оказалось повторять это вслух здесь, в этой бревенчатой избе, где родной сын и невестка смотрели на нее с отчуждающим недоумением.
Она уже встречала такие взгляды. Еще год назад, по пути в Царьград, когда русы, по непременному обычаю, приносили жертвы священным Перуновым дубам на днепровском острове Хортица, она не стала в этом участвовать. С тех пор как мысль о крещении зародилась в ней, начало казаться, что Бог-Творец уже смотрит на нее откуда-то издалека, испытывает твердость ее намерения. Но тогда с ее дружиной еще был Святослав, провожавший мать через опасный участок: он сам принес жертвы за прохождение порогов и за дальнейший ее путь.
Когда она, уже этой весной, возвращалась назад, то вместе с отцом Ригором лишь помолилась святому Григорию, покровителю острова. Жертвы приносил Мистина с теми боярами и отроками, которые вернулись такими же язычниками, какими уезжали.
– А я тебя предупреждал – без жертв пути не будет, – обронил Святослав. – И что – не прав оказался? Не заставил тебя василевс три месяца дожидаться? А потом еще лису за хвост тянул, пока зима не накатила! Вы и застряли там на год, и что высидели? Толку с вашего похода – одно тряпье бабье!
Голос его стал жестким; последние слова он как выплюнул и сжал губы, точно боялся сказать чего похуже.
– Неправда! – возразила Эльга. – Не одно тряпье.
– Так что ж еще? Дали тебе чашу золотую с каменьями, так и ее ты, я слышал, там же богу и подарила.
