его при рожденье одела,
Но глубже копните —
нескладной душою наполнено тело.
Он жизни не знает,
и не понимает он дел повседневных
И как неразумный
ученье бросает и книги бросает.
Поступки его никому не понятны,
характер все странным считают,
Но нет ему дела,
что в мире молва о нем ходит такая.
И далее:
Богатым и знатным
не знал, что работа дает нам отраду;
Когда же стал бедным,
невзгоды и стужа его одолели.
Как жаль, что потратил он лучшие годы,
не сделав полезного дела!
Надежды страны
и надежды семьи оправдать не сумел он.
Во всей Поднебесной,
пожалуй, не сыщешь таких непутевых;
Ни встарь, ни сегодня
таких непочтительных к предкам не встретим.
Сказать бы построже богато одетым,
не знающим голода детям:
Пускай они лучше
ни в чем не равняются с мальчиком этим.
Между тем матушка Цзя, увидев вошедшего Бао-юя, с улыбкой спросила его:
– Зачем ты переоделся? Ведь ты еще не поздоровался с гостьей! Познакомься! Это твоя сестрица!
Бао-юй обернулся и, увидев перед собой хрупкую, прелестную девочку, сразу догадался, что это и есть дочь его тетки Линь. Он поспешно подошел и поклонился ей. Вернувшись затем на свое прежнее место, он сел и стал внимательно разглядывать Дай-юй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:
Обвитые дымкой, изгибы бровей
как будто печальны, – но нет, не печальны.
Таящее чувство сияние глаз
как будто с улыбкой, – но нет, без улыбки.
Скрывается в ямочках щек
души ее вечная грусть.
Усилил телесный недуг
нестойкость ее красоты.
Чуть видно, чуть видно мерцание слез,
Чуть слышно, чуть слышно дыхание уст.
Тиха – словно нежный цветочек,
глядящийся в зеркало вод;
Гибка – будто тонкая ива,
пригнутая ветром к земле.
Понятливым сердцем – и сердце Би Ганя
могла бы она превзойти;
Во время болезни – прелестную Си-цзы
сумела бы, верно, затмить.
Глядя на Дай-юй, Бао-юй улыбнулся и сказал:
– Эту сестрицу я уже где-то видел.
– Глупости! – проговорила матушка Цзя. – Где ты мог ее видеть?
– Может быть, и не видел, – согласился Бао-юй, – но мне кажется, мы давно знакомы и как будто встретились снова после долгой разлуки.
– Ну ладно, ладно! – махнула рукой матушка Цзя. – Это значит, что вы с ней быстрее подружитесь.
Бао-юй пересел поближе к Дай-юй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:
– Ты уже училась, сестрица?
– Почти нет, – отвечала Дай-юй. – Всего один год ходила на занятия и выучила некоторые иероглифы.
– Как тебя зовут?
Дай-юй назвала имя.
– А второе?
– Второго имени нет, – ответила девочка.
Бао-юй засмеялся.
– Я придумаю, – предложил он. – По-моему, лучше всего назвать тебя Чернобровой. Это очень красивое имя!
– Где ты нашел такое имя? – спросила его Тань-чунь.
– Недавно я читал книгу «Описание людей, живших в древности и живущих в настоящее время», – ответил Бао-юй, – там сказано, что в западных странах имеется камень, который называется «дай» и заменяет краску для бровей. А у сестрицы тонкие, словно чем-то подведенные брови – разве ей не подойдет такое имя?!
– Опять выдумываешь? – засмеялась Тань-чунь.
– Кроме «Четверокнижия», вообще все выдумано, – заметил Бао-юй и спросил Дай-юй: – А у тебя есть яшма?
Никто ничего не понял. Однако Дай-юй сразу сообразила: «У него есть яшма, поэтому он задает мне такой вопрос».
– У меня нет яшмы, – ответила она. – Ведь твоя яшма – вещь очень редкая, – разве она может быть у каждого?
Едва она произнесла эти слова, как Бао-юем овладело безумие, он сорвал с шеи яшму, со злостью швырнул ее в сторону и стал возмущаться:
