Александр неторопливо прошёлся по широкому проходу между могил. В старой части кладбища много ещё довоенных захоронений, некоторые даже с железными оградками. Но то редкая роскошь прежней мирной жизни. Ближе к южному краю появилось много новых могил, прямое напоминание о трёхлетней оккупации. В прямоугольные плоские холмики воткнуты деревянные столбики с неширокими дощечками. Имена и даты изрядно потёрты ветром, дождём и Солнцем.
Братская могила. От обычных она отличается большими размерами. Вдоль края насыпи широкой лентой лежат простые полевые цветы, одуванчики, ромашки. Кое-где лепестки и листья полностью засохли, где-то только начали увядать. Посетители кладбища постоянно приносят всё новые и новые букетики и самодельные венки. Александр склонил голову. Широкая надпись на доске сообщает, что здесь похоронены солдаты и офицеры Красной армии, которые освободили Кондопогу от финских оккупантов в прошлом году. Всего 318 человек.
Маленький букетик скромных полевых цветов опустился рядом с остальными. Александр медленно выпрямился. Проклятая поясница в очередной раз выстрелила острой болью. Последняя почесть, Александр отдал честь боевым товарищам, кончики пальцев коснулись края солдатской пилотки. Не всем довелось вернуться с великой и страшной войны. Далеко не всем. А вот ему повезло дожить до победы. Пусть и с проклятой инвалидностью, но всё равно повезло. И точка!
Несколько в стороне ещё одна братская могила гораздо крупнее этой. Три долгих года Кондопога находилась под пятой проклятых оккупантов. И не имеет значения, что это были финны, а не немцы. Как говорят в подобных случаях, хрен редьки не слаще. В этой братской могиле похоронены жертвы оккупантов, мирные жители, узники концлагерей для военнопленных и так называемых «неродственных народов Восточной Карелии». Все те, кто умер от голода и болезней, кого расстреляли и замучили в гестапо. Или как там на самом деле у финнов называлась тайная полиция.
– Мама, папа, я вернулся, – тихо произнёс Александр.
На край братской могилы опустился ещё один маленький букетик скромных полевых цветов.
– Простите, что так и не сумел защитить вас, – Александр медленно выпрямился.
На бесконечный миг боль утраты сковала сердце ледяным холодом. В этой братской могиле нашли свой последний приют его родители, а так же младшие брат и обе сестрёнки. Как же горько осознавать, что теперь он круглая сирота. Конечно, где-то там, возможно, у него ещё остались родственники. Обязательно кто-нибудь да остался. Да их ещё поискать надо.
Нехотя, будто через силу, печаль, ледяная печаль, отпустила. Александр машинально поправил на плече лямку солдатского вещмешка. Да, вся его семья погибла в оккупации. Да, теперь он круглая сирота. Однако его личная трагедия потонула и растворилась в глубине одной огромной трагедии всего советского народа. Военные годы не прошли для Александра бесследно. Он много раз терял боевых товарищей. А уж сколько смертей прошло мимо него и на его глазах, так вообще сосчитать невозможно. Надо просто жить дальше. Жить за отца, за мать, за брата, за сестёр.
Солнце будто только сейчас вспомнило о своём главном предназначении и вылило на плечи ушат зноя. Александр расстегнул верхние пуговицы гимнастёрки. Армейская привычка одеваться строго по уставу въелась в подкорку, но теперь он не солдат. Да, на нём самая обычная гимнастёрка, пилотка, сапоги и галифе. К вещмешку привязана плотно скатанная шинель. Но ещё в госпитале Александр лично спорол с формы все знаки различия. Единственное, что оставил, так это зелённую звёздочку на пилотке.
Такая знакомая, такая родная Кондопога ещё толком не успела оправиться от уличных боёв лета сорок четвёртого года. Стены зданий во многих местах обезображены сколами и язвинами от пуль. По дороге Александр несколько раз прошёлся по засыпанным воронкам то ли от снарядов, то ли от бомб. Опытный глаз следопыта легко срисовал разницу в цвете песка и глины, что привезли из карьера за городом.
На Пролетарской улице Александр без труда нашёл нужный дом. Солидное двухэтажное здание, над крыльцом на длинном флагштоке развивается красное знамя. Слева от двухстворчатых дверей большая самодельная табличка с надписью: «Милиция». Чуть ниже ещё одна поменьше: «РКМ НКВД СССР».
Дежурный милиционер, усатый дядька в синей милицейской форме с двумя белыми полосками младшего сержанта на погонах, проводил Александра до кабинета начальника районной милиции.
– Садитесь, – капитан Давыдов показал на стул возле письменного стола.
Не без опасения Александр опустился на предложенный стул с прямой спинкой. Глаза с интересом разбежались по сторонам. Да и было с чего разбегаться. Кабинет начальника районной милиции поразил напускной роскошью. Стены обклеены цветастыми обоями, высокий платяной шкаф и ряд тёмных резных стульев с высокими спинками. Четыре подвесные полки выделяются вычурной резьбой и пыльной пустотой. И стол, письменный стол с дубовой столешницей, словно самый большой бриллиант в короне Российской империи. И ещё сейф. По левую руку от капитана Давыдова возвышается солидный сейф на квадратных стальных ножках с непонятными надписями то ли на немецком, то ли на финском языке.
Столь откровенно пялиться по сторонам неприлично. Не без труда Александр перевёл взгляд на хозяина кабинета. Капитану Давыдову Сидору Никитичу лет сорок с небольшим, невысокого роста и коренастый. Лицо заметно опалено, давний ожог, возможно, капитан получил его на фронте.
– Ты, это, не думай чего плохого, – капитан Давыдов обвёл рукой кабинет. – Всё это, так сказать, наследство от майора Корпела, финского коменданта Кондопоги. Оккупанты здесь три года сидели. Вот майор и решил, будто будет сидеть в этом кабинете вечно. А потом так поспешно рванул прочь, что вон, – левая рука капитана Давыдова указала на стальное чудовище в углу, – даже ключ от сейфа в замочной скважине забыл.
– Понимаю, товарищ капитан, – Александр улыбнулся в ответ. – Я ведь до проклятой Германии дошёл. Успел увидеть, как зажравшиеся буржуи живут. Но, скажите, пожалуйста, зачем вы меня… Э-э-э… Вызвали?
Найти правильное слово получилось далеко не сразу. Строго говоря, в своём последнем письме капитан Давыдов попросил зайти к нему в отделение, когда Александр вернётся в Кондопогу. Другое дело, что шутить с подобными просьбами как тушить огонь керосином. Но, с другой стороны, просьба всё равно остаётся просьбой, а не официальным вызовом на допрос.
– Об этом чуть позже, – капитан Давыдов нетерпеливо отмахнулся. – Лучше расскажи, тебя и в самом деле комиссовали вчистую?
Александр отвёл глаза в сторону и склонил голову, не самая приятная тема для разговора.
– Вчистую, – нехотя признал Александр. – Полковник Жгунов, главврач госпиталя, мне прямо в лицо так и заявил, что надежды на выздоровление нет. Я пытался было возразить, – Александр криво усмехнулся, – что, дескать, руки, ноги на месте, голова на месте, а потому готов и дальше мочить фашистского гада в его логове. Но легче быка убедить, что он корова и научить его давать молоко, нежели переубедить главврача.
– И полковник Жгунов оказался прав? – как бы ненавязчиво уточнил капитан Давыдов.
– Да, – едва ли не через силу просипел Александр. – Я не силён в медицинских терминах. У меня что-то там с позвоночником. То ли сколы, то ли трещины, то ли вмятины. Время от времени поясница болит так, что хоть с воем на стену лезь. Поначалу, когда меня в госпиталь привезли, так вообще ходить не мог. Но полковник Жгунов пообещал, что со временем легче будет. А тут и война закончилась. Дескать, незачем мне больше воевать, страну восстанавливать надо. Вот тебе солдатская форма, другой нет, и марш на дембель.
Если вы не в курсе, товарищ капитан, меня в тридцать восьмом призвали. Как рядовому и младшему начальствующему составу сухопутных частей погранвойск, мне полагалось отслужить три года. А тут война с фашистами началась. Четыре военных года в срок срочной службы не вошли, поэтому мне ещё один год остался. Но тут ранение, комиссия и на гражданку по инвалидности.
– И где тебя так угораздило? – поинтересовался капитан Давыдов.
– В Везенштайне, это от Дрездена недалеко. Мы недобитков преследовали. Они в барском доме засели и, гады такие, входную дверь заминировали. На моё счастье дверь добротной оказалась, старинной, дубовой. Взрыв её с петель сорвал, но не расколол. Меня с крыльца на землю швырнул, и сверху этой же дверью припечатал, – Александр махнул ладонью, будто шлёпнул ей по столешнице. – В себя уже в санбате пришёл. Спасибо боевым товарищам, вынесли. Ноги целые, а ходить никак не могу.
– Понятно, – задумчиво протянул капитан Давыдов. – А дальше что делать думаешь? Чем будешь заниматься?
– А чего ещё тут думать? – Александр глянул на капитана Давыдова. – Домой вернусь, в родную Четвёрочку. Это, в смысле, в Леспромхоз №4. Как я уже успел узнать, его восстановили уже. Я там до призыва учеником механика на лесопилке работал. Опять механиком пойду, возьмут, надеюсь. А дальше, – Александр пожал плечами, – всё как положено: дом, жена, дети. Как сказал полковник Жгунов, страну восстанавливать надо, причём, каждый должен это делать на своём рабочем месте.
– Правильно полковник сказал, – капитан Давыдов кивнул. – А учиться думаешь? Только без обид, но простым механиком может стать каждый, у кого руки не из жопы растут. А вот инженером-механиком? Тут, понимаешь, не только ум и сноровка нужны, а ещё образование с корочками.
– Думал я об этом, – Александр не стал отпираться. – Ещё до войны думал, до того, как меня в пограничники призвали. Думал, отслужу, вернусь домой, снова в леспромхозе работать буду, а там и на заочное поступлю куда-нибудь. У отца моего из образования два класса всего, но грамотность он уважал, крепко уважал. Всё мечтал меня, брата и обоих сестёр выучить. И не просто читать и писать, а непременно в инженеры, врачи, агрономы. Иришка, самая младшая сестрёнка, лётчиком стать хотела, как Валентина Гризодубова или Полина Осипенко.
Но инвалидность проклятая всю жизнь перечеркнула, – зло просипел Александр. – Как оно там дальше получится, то даже полковник Жгунов предсказать не взялся. Может, и в самом деле со временем на поправку пойду, а может и нет. Товарищ полковник посоветовал мне хотя бы год подождать, а там видно будет. Если поясница и в самом деле болеть перестанет, то можно будет и на инженера-механика заочно выучиться. Умом господь не обидел. В любом случае, страну восстанавливать надо.
– Это правильные мысли, – охотно согласился капитан Давыдов, – но у меня к тебе другое предложение будет.
Александр недоверчиво глянул на капитана Давыдова. Какое ещё другое предложение будет? Освед? Шпик? Стукач? В голову полезли предположения каждое новое грязней предыдущего. Так-то оно да, Александр смутился, давить врагов народа тоже надо. Но-о-о…
– Да не хмурься ты так, – капитан Давыдов слегка рассмеялся. – Это не то, о чём ты сейчас так выразительно подумал. Осведов у меня и без тебя хватает.
Александр вымученно улыбнулся, аж на сердце отлегло.
– А вот толковых участковых инспекторов не хватает, – между тем продолжил капитан Давыдов.
– Э-э-э…, – задумчиво протянул Александр. – Это, участковых, что ли?
– Они самые, – капитан Давыдов кивнул. – Если хочешь официально, то я предлагаю тебе занять должность участкового инспектора милиции в Леспромхозе №4. В твоей родной Четвёрочке. Ведь именно оттуда тебя призвали в погранвойска?
– Так точно, – Александр кивнул.
Отец и мать Александра оба уроженцы Кондопоги. Однако в 1928 году, когда для нужд строящейся Кондопожской ГЭС был основан Леспромхоз №4, они перебрались туда. В том же году леспромхоз получил второе неофициальное название Четвёрочка. Именно из Четвёрочки в 1938 году призвали в Красную армию. Точнее, в пограничные войска, которые являются частью Наркомата внутренних дел СССР.
– И хорошо знаешь как местных жителей, так и местные условия, – между тем продолжил капитан Давыдов.
– Я хорошо знал местных жителей и местные условия до войны, – поправил Александр. – А что сейчас происходит в Четвёрочке, кто там живёт и прочее – не имею ни малейшего понятия. Меня шесть лет дома не было.
– Неважно, – отмахнулся капитан Давыдов. – Никуда Четвёрочка не делась. Ты, наверное, ещё не в курсе. В Кондопоге финны три года сидели. До линии фронта достаточно далеко было. Вот они и попытались восстановить леспромхоз. Место больно удобное: автомобильная дорога с железной пересекаются. Финны новое оборудование завезли, лесопилку наладили. У них там гражданские работали. А когда Красная армия в наступление перешла, финны так поспешно драпанули, что бросили всё практически в целости и сохранности. Вот почему ещё в сорок четвёртом было принято решение возродить леспромхоз, ну и рабочий посёлок при нём соответственно.
Четвёрочка с начала сорок пятого работает. Шпалы, дрова, брус. В ближайшие месяцы должны запустить завод по перегонке смолы, дёгтя. Посёлок заметно обновиться успел, три новых общежития построили. Прежние работники с семьями вернулись, новые приехали. А вот участкового инспектора милиции у меня там нет. Это же, сам понимать должен, – капитан Давыдов доверительно наклонился ближе, – как советской власти нет. Круглов Аркадий, председатель леспромхоза, по факту, обязанности участкового исполняет. Да только у него своих забот полон рот. Нужен, кровь из носа нужен, участковый.
Александр удивлённо уставился на капитана милиции. Предложение более чем неожиданное.
– Но почему именно я? – Александр едва сумел выдавить из себя пару слов. – Я же инвалид, меня комиссовали, вчистую. Ну да, я вам честно скажу, товарищ капитан: мне товарищ подполковник Негожин, это зам нашего командира, прямо предлагал после Победы в органах остаться, на офицера выучиться. Дескать, у меня все задатки для этого имеются.
– Вот видишь? – тут же вставил капитан Давыдов. – Не только я в тебе хороший потенциал разглядел.
– Так инвалидность проклятая всё враз перечеркнула, – Александр едва сдержался, чтобы не сорваться на писклявый визг. – Мне товарищ подполковник на прощанье так и сказал, дескать, не судьба мне в органах служить. Не судьба. Да и победили мы уже фашистов, – Александр разом сдулся и отвёл глаза в сторону. – Всеобщую демобилизацию вот-вот объявят, с фронта настоящие боевые офицеры вернутся. Здоровые, в отличие от меня.
Былая обида на судьбу чуть было не вылетела из горла писклявым визгом. Однако, к собственному удивлению, Александр даже немного успокоился. Вот что значит выговориться, спустить пар, и в самом деле помогает.
