Но пусть так. Посмеиваться (и жалеть) – это лучше, чем игнорировать.
– Мама? Ау?
Что может быть более обескураживающим, чем войти в незапертый пустой дом?
Беверли еще не раз потом будет вспоминать, как она в тот день вошла в их дом на Олд-Фарм-роуд. В тот самый день.
Хотя родительский дом был ей лучше знаком, чем ее собственный, выглядел он нелюдимым и незнакомым, как в искаженном сне.
– Мама? – Ее голос, всегда такой уверенный, сейчас звучал как у испуганной девочки.
Похоже, никого нет. Беверли заглянула на кухню, куда можно было войти через боковую дверь, чем все нередко пользовались.
То, что дверь не заперта, еще не означало, что мать дома. Джессалин, уходя, частенько забывала запереть дверь, что вызывало неудовольствие Уайти… если он об этом узнавал.
– Мама? Папа?
(Если матери нет дома, то и отца, скорее всего, тоже нет. А уж если отец дома, то чтобы матери не было – вообще неслыханно.)
Плохие новости. Чрезвычайные обстоятельства. Но в чем они заключаются?
Из трех дочерей Маккларенов Беверли была самой беспокойной. Самая старшая, никуда не денешься.
Отец ее упрекал:
– Это никому не идет на пользу – вечно рисовать в голове худший из возможных сценариев.
Худший из возможных сценариев. В детстве она толком не понимала, что это значит. С годами выражение приобрело особый вес: Худший из Возможных Сценариев.
В представлении Джессалин дочь воображала себе Худший вариант, чтобы свести его эффект к нулю. Ведь самое страшное мы не можем себе даже представить, не так ли?
У папы случился инсульт, инфаркт. Попал в автокатастрофу.
Мама заболела. Потеряла сознание. Среди чужих людей, не знающих, что она особенная. Ну где же они?
Беверли пошла проверить парадную дверь. Заперта.
В дом Маккларенов есть несколько входов. И почти все по большей части – на замке.
Дом, «исторический памятник», был построен в 1778 году из плитняка и алебастра.
Изначально это была ферма. Квадратное двухэтажное каменное строение, куда по окончании службы революционный генерал Форрестер перебрался вместе с семьей и (по рассказам местных жителей) по крайней мере одним рабом.
Мало-помалу «дом Форрестера», как его стали называть, существенно расширился.
К 1850-м к нему добавили два крыла, каждое величиной с сам дом, восемь спален и «классический» фасад с четырьмя величественными белыми колоннами. К тому времени владения раскинулись на сто с лишним акров.
К началу 1900-х деревня Хэммонд превратилась в целый городок, а фермы окружил баржевой канал Эри. К 1929 году бо?льшая часть владений Форрестеров была продана и возделана, а местность, ныне известная как Олд-Фарм-роуд, стала наиболее престижным районом Хэммонда, таким отчасти деревенским пригородом.
Маккларены переехали в этот дом в 1972 году, когда только родился Том. Семейные предания сохранили подробности восстановления несколько запущенной собственности – они-то и дошли до будущих детей.
Если верить папе, он своими руками красил потолки и клеил обои, совершая комически-эпические усилия. Высохшая краска оказалась слишком яркой и слепила глаза. Рисунки на цветастых обоях не совпадали, и казалось, что это у тебя не стыкуются полушария мозга.
Мебель выбирала мама. И она же, «можно сказать, в одиночку», разбила цветочные клумбы вокруг дома.
Все дети Маккларенов, выросшие в этом доме, полюбили его и никогда не называли домом Форрестера. Джессалин и Уайти, жившие в нем годами – десятилетиями! – не могли себе представить детей вне этого дома, как и сам дом с другими обитателями.
У Беверли сжималось сердце, стоило ей только себе представить стареющих и болеющих родителей. Но где-то в голове сидела мыслишка, что когда-нибудь она поселится в этом доме и вернет ему изначальное название, повесит над дверью историческую плашку: «ДОМ ФОРРЕСТЕРА».
(Уайти убрал ее как претенциозную и «глупую», когда они сюда въехали. Разве генерал Форрестер не был рабовладельцем, как и его достопочтенный союзник Джордж Вашингтон? Нечем тут гордиться!)
Они со Стивом вступят в хэммондский загородный клуб по соседству, членами которого так и не стали ее родители. Уайти не пожелал тратить деньги, все равно ему не до гольфа, а Джессалин не одобряла правила вступления в клуб – тогда, в семидесятых, туда не принимали евреев, негров, латиноамериканцев и «узкоглазых».
В наши дни представители этих категорий могут стать членами, если кто-то их номинирует и за них проголосуют. Ну и если они в состоянии себе позволить вступительный взнос и регулярные отчисления. Насколько Беверли известно, сейчас в клубе есть несколько евреев. Считаные афроамериканцы и латиносы. А вот азиаты – да. Половина местных врачей.
Этот дом снился Беверли. Иногда в виде сценической площадки.
Стоп. Плохой знак: газетные страницы разбросаны по всему кухонному столу. В отличие от Уайти, не пропускающего ни одной подробности, Джессалин быстро листала страницы, порой даже не присаживаясь. Обычно новости на первой полосе ее так расстраивали, что пропадало всякое желание погружаться в детали и разглядывать фотографии раненых, убитых и пострадавших в катастрофах где-то за тридевять земель. В любом случае она бы никогда не разбросала газетные страницы, как не оставила бы в мойке грязную посуду. Сейчас же наблюдалось и то и другое.
Видимо, произошло что-то неприятное, или она что-то ВНЕЗАПНО узнала и спешно покинула дом.
Беверли проверила: материнская машина в гараже, а отцовская, само собой, отсутствует.
Из чего следует, что мать уехала на чьей-то машине.
Беверли поискала записку. В детстве она постоянно оставляла им персональные записки, даже если отлучалась ненадолго.
Скоро вернусь!
? ? ? Твоя мама
Не просто «мама», а «твоя мама».
Сколько Беверли себя помнила, на стене за обеденным столом висела пробковая доска объявлений, украшенная семейными фотками, кадрами с выпускных вечеров, пожелтевшими вырезками из местной газеты. С тех пор как дети выросли и уехали, эта экспозиция менялась все реже.
Беверли семейная доска объявлений была по душе, еще бы, ее так выгодно подавали на семейных снимках и в заголовках школьной стенгазеты: Чирлидеры выбрали капитана: Бев Маккларен. Королева бала: Бев Маккларен. Самая популярная девушка выпуска 1986 года: Бев Маккларен.
Как давно это было, с трудом вспоминается. Она испытывала не столько гордость, сколько неприязнь к улыбающейся во весь рот девушке на фотографиях: в розовом, как сахарная вата, шифоновом выпускном платье без бретелек, которое ей до утра приходилось то и дело незаметно подтягивать. Чертов лифчик без бретелек врезался в тело. Лицо гламурное, но чуток приунывшее, после того как отрезали (уже не вспомнить, за какую провинность) часть фотографии со стоящим с ней рядом красавцем и королем бала.
На более поздних фотографиях лицо у нее раздалось, но все еще миловидное… если особенно не приглядываться. Яркая блондинка, какой в юности она никогда не была. (И не хотелось.)
Теперь она уже не рискнет надеть что-то без бретелек. Не станет демонстрировать мясцо под мышками и вокруг коленок. Ее дочери-подростки в ужасе завизжали бы при виде таких излишеств. Может, она бы и вызвала восхищение у мужчин на улице, особенно определенного возраста, но уж точно не у дочек.
В те далекие годы Беверли считалась хорошенькой (а в каких-то кругах даже и сексапильной), Лорен умной, ну а София еще не могла с ними соперничать по молодости лет.
В старших классах Лорен носила короткую мальчишескую стрижку, очки в проволочной оправе и постоянную ухмылочку. Не сказать чтобы некрасивая, но без милоты, однако некоторые парни (Беверли это поражало) находили ее привлекательной, в отличие от старшей сестры (что последнюю сильно озадачивало). Каждая фотокарточка Лорен на доске объявлений год за годом демонстрировала скалящуюся улыбку или улыбчивый оскал; она не менялась, как это ни удивительно. «Мордаха как у питбуля, и характер такой же», – подло выразился Стив. Но Беверли это только рассмешило.
Ну и София. Бледная, но красивая, хрупкая, с вечно озабоченным лицом. Трудно воспринимать всерьез сестру, которая на девять лет младше тебя.
