Где-то хрустнула ветка – это и послужило сигналом к бегству.
Громко завизжав, мы бросились наутек. Босые, мокрые, с ошалелыми глазами и растрепанными волосами, мы мчались по тропинке не оглядываясь. Следом едва поспевала громко лающая Каштанка.
Изрядно запыхавшись, ввалились в дом, заперлись на все замки и, чтоб уж наверняка, задвинули дверь креслом.
Вздохнув с облегчением, испуганно переглянулись. Выглядели мы, конечно, чудовищно. Одно хорошо, купались не голышом, а то вошли бы в историю поселка не самым лучшим образом.
Однако этого нам показалось мало. Рассосредоточившись по дому, мы принялись проверять все окна и запирать те из них, что были открыты. Не поленились даже на чердак и подвал залезть (то обстоятельство, что мы искали окно в подвале, красочно характеризует наши умственные способности в эту ночь).
Стряхнув паутину с плеча, Лёка уверенно заявила:
– Нас так просто не возьмешь!
Грозная Лёка принялась нарезать круги по гостиной. Выглядела она устрашающе и очень решительно. Мне же вдруг отчаянно захотелось спать, да и замерзнуть я успела.
– Будем дежурить!
– Чего? – дежурила я последний раз в школе – мел с доски вытирала, оттого мое удивление понятно.
– Дом сторожить, недотепа, – строго сказала сердитая Лёка и недовольно посмотрела себе под ноги (с мокрых волос на паркет успела накапать небольшая лужица).
Грозный взгляд и звенящий негодованием голос сестрицы произвели сильное впечатление. Я вновь перепугалась и отчего-то шепотом спросила:
– Думаешь, она явится за нами?
– Кто? – ошалела сестра.
– Купчиха.
– Может, – кивнула Лёка и облизнула пересохшие губы. – Без боя не сдадимся. Смена караула каждые полчаса.
Я согласно кивнула и, полная боевой решимости, расправила плечи. Мысль о том, как именно мы будем отбиваться от призрака, ни одну из нас даже не посетила.
Впрочем, и дежурство долгим не было, не прошло и двадцати минут, как мы уснули, закутавшись в один на двоих плед.
Пробуждение было не слишком приятным. Первое, что я увидела с трудом разлепив глаза –браслет на Лёкиной лодыжке. С удивлением осознав, что вижу, я попыталась воскресить в памяти события прошлого вечера. Мне это удалось, но лучше бы не получилось.
Кряхтя и поскуливая (ни то от головной боли, ни то от стыда), я кое-как добралась до ванной. Долгий холодный душ помог прийти в чувство, и даже мысли в голову стали возвращаться. Одно плохо, вместе с ними явились и угрызения совести.
Лёку я обнаружила на кухне. Осушив две бутылки минеральной воды, она посмотрела на меня с большой печалью во взоре и тяжко вздохнула. Я плюхнулась на стул рядом и с благодарностью взяла протянутую бутылку минералки.
– Кажется, мы побили рекорд по идиотизму.
– Тебе не кажется.
– Как думаешь, соседи нас видели?
– Надеюсь, нет. В любом случае скоро узнаем.
– Ага, если бабуле с дедулей раньше не сообщат.
– Не каркай, – отмахнулась я.
Опасения сестры были мне абсолютно понятны. Еще со времен нашего детства власть в обоих поселках принадлежала вовсе на администрации, как можно было бы подумать, а Бабсовету.
Так жители поселков прозвали тройку гиперактивных местных жительниц, которые все про всех знали и постоянно вмешивались куда не просят. Слава старушенций и их вездесущесть распространились далеко за пределы Лебяжья и Уткино, и они держали в страхе местную администрацию, районный отдел полиции, поликлинику, а председатель жилищного хозяйства и вовсе хватался за сердце при упоминании даже имени любой из представительниц Совета.
– Эти старые ведьмы чуть что сразу старшим жаловаться бегут… Ух, нет на них управы.
Я тяжко вздохнула и с тоской посмотрела на сестру. Что сейчас, что в детстве Бабсовет мы боялись одинаково, и не зря. Опасения наши тоже были не напрасны, путь к озеру пролегал мимо дома одной из его участниц, а значит, наши вчерашние вопли она вполне могла слышать.
– Ну и пусть, – сжала кулаки храбрая Лёка и решительно направилась к двери. – Мне не три года, и не им, каргам старым, меня судить. А к озеру вернуться надо, я там сарафан оставила.
– Лёка…
– Даже не думай меня останавливать! Я никого не боюсь!
– Но…
– А ну не трусь!
– Я не трушу. А тебе бы причесаться не мешало.
Лёка наконец посмотрела в зеркало. Отражение было не менее впечатляющим, чем оригинал. Растёкшаяся по лицу тушь, следы от подушки на щеке и в довершение умопомрачительная прическа а-ля «я упала с самосвала, тормозила головой».
Сестрицу как ветром сдуло, только топот на втором этаже и был слышан. Я посмотрела в умные карие глаза сидящей рядом Каштанки и виновато сказала:
– Если тебя утешит, мне очень-очень стыдно за свое поведение.
Добрая собака вильнула хвостом и, тявкнув, побежала к двери. Намек был понят правильно – не худо бы разбаррикодировать дом и выпустить несчастных животных на прогулку.
К возвращению сестрицы я как раз справилась с уборкой и даже успела проверить почту и телефон. Пропущенных звонков, непрочитанных смс и писем не было – это вселяло определенные надежды.
Пугая меня своей решимостью, размашистым шагом Лёка спешила к озеру. Я семенила рядом и то и дело оглядывалась по сторонам. Прохожих мы пока не встретили, соседи, как и положено в раннее воскресное утро, еще мирно спали или только приступили к завтраку.
А утро и правда было ранним – всего восемь на часах. Не даром говорят, сон алкоголика чуток. В такую рань встать еще умудриться нужно. Мы же не только проснулись, но и к боевым действиям подготовиться успели.
Однако у дома одной из активисток Бабсовета даже Лёкин пыл поугас. Неожиданно свернув с дороги в кусты сирени, она прошептала:
– Помнишь, как мы купаться без спроса пошли, а она дедушке рассказала?
Поскольку маневр сестрицы я повторила с точностью синхронистки, то также тихо ответила:
– Помню. Нас неделю потом никуда не выпускали. Даже на Сашкин день рождения.
– А как я на свидание с Витькой пошла, а она маме доложила?
– Этого мне не забыть никогда.
