Когда Жребий падёт на тебя

Десятерых, думаю, десятерых, детка. Наконец в них заговорил разум.

– Вообще–то он дело говорит, – ого, у них уже начинается полемика. Страшно им.

Я вижу этот совет в Филях2. Беспомощная кучка людей во тьме. Напоминают отару овец, жмущихся друг к другу. Мобильники излучают слабый свет.

Раздаётся звонок телефона, сразу вырвав их из первобытного ощущения прикосновения Тьмы. Зашевелились. Тьфу! Электромагнитного импульса3 на вас нет!

– Алё! Хима! Пацаны это Хима!.. Да, на мосту. Точнее, под мостом. Давай, ждём… – и уже громче, – Хима едет с пацанами и Пацанчик с ним, – последние слова он произнёс с такой плотоядной радостью, что у меня зашевелились волосы на загривке. Хима едет с пацанами и ещё Пацанчик какой-то отдельный. Питбуль какой–нибудь. Или бультерьер. Вряд ли у этих уродов будет чихуахуа. Не люблю бойцовых собак. Они упорные. Придётся убивать животинку, жаль. Пора уходить.

– Он уже подъезжает. Я пойду Муху посмотрю.

Пока они совещаются я тихонько пробираюсь к третьей опоре. Трава уже сухая и не шуршать стоит больших трудов и небольшой скорости. Хорошо, что они орут от страха, а то услышали бы меня. И вот я уже огибаю огромную бетонную колонну опоры.

– Алиса – шепчу я.

– Я здесь. – Слава Богу, не пришлось её искать.

– Как ты?

– В порядке, – но я вижу, что не всё в порядке.

– Нам нужно уходить. К ним едет подкрепление, но зато у них минус десять человек, – она улыбается моим словам.

– А ты крут!

– А что делать? Приходится.

– Где ты этому научился?

– Не время сейчас, потом поговорим. Идём там есть тропинка.

Дно оврага, бывшее, когда-то речкой, заросло высокой травой. Там есть тропинка. Мы идём туда. Пока тень от моста скрывает нас. А там тропинка в шаг шириной и трава по пояс. Если идти, согнувшись, то можно скрываться в тени травы, но я представляю, каково сгибаться Алисе и мне становится не по себе. Меня душат одновременно и жалость, и бессильная ярость.

– Алиса, послушай, что я тебе скажу. Нам грозит очень серьёзная опасность, не исключено, что смертельная. Единственный выход её избежать – это на корточках пробраться по этой тропинке до одного места. Тебе будет больно. Но надо потерпеть, иначе нам придётся туго. Понимаешь?

Она смотрит на меня, кивает, и в этом движении я вижу блеснувшую дорожку слезы, выкатившейся из её глаза.

– Надо потерпеть, иначе придётся претерпеть много больше. Идём. Тут не очень далеко. Кстати, ты куришь?

– Что? Самое время для перекура?

– Ты не ответила.

– Курю.

–Давай мне сигареты, быстро.

Она протягивает мне пачку сигарет. В глазах укор.

– Это для собаки, – объясняю, – Чтобы след не взяла.

– У них собака?

– Вероятно.

Мы прячемся под большим кустом в тени моста у самого терминатора4, а перед нами простирается освещённое луной дно оврага. До места, где дислоцируются бритые метров сорок-пятьдесят. Оттуда ещё слышен галдёж. Тень на дне тропинки настолько густа и черна, что дна не видно. Доро́гой жизни мы можем пройти метров двести, до поворота бывшей реки, а там по покатой стороне в ложбинке выбраться до улочки, ведущей к гостинице. Там обязательно будет такси. План вполне осуществим.

– Алиса, становись на четвереньки и двигайся по этой тропинке. На четвереньках тебе будет легче. Возьми перчатки. Старайся находиться как можно ниже к земле. Потерпи. Отвлекай себя чем-нибудь, решай какие-нибудь математические задачи, – в принципе, она ещё не совсем ощущает свои повреждения. Адреналин, выброшенный организмом в ответ на травму, ещё гуляет в крови. Это состояние длится от двадцати минут до часа. Потом ей станет по-настоящему больно. – Думай о чем-то приятном. О море, например, или горах. Давай, Алиса, ты справишься. Верь в чудо. Я тебя догоню.

Я разворачиваюсь и иду по своим следам до опоры, достаю сигарету и растираю её в ладонях. Присыпаю траву вокруг ног, достаю сигарету, растираю, присыпаю. Пусть Пацанчик поищет нас. Когда я уже почти израсходовал весь запас табака, слышится резкий визг трущихся об асфальт покрышек, и мгновением позже отрывистый басовитый лай. Прибыл Пацанчик, пёс его кусай!

24 августа, 04:14.

Я очень рад, что у меня есть друг Иван. В нашем деле он просто незаменим. Его эрудиция дополняется смекалкой, и он творит чудеса. Взять хотя бы эту вспышку. Хоть раз да сработала. А сейчас мне, наконец–то, пригодились его «пу́танки». Их он смастерил из чёрной лески. Достаёшь целлофановый пакетик зип-лок, там сложена сеть, даже не сеть, а именно «пу́танка», паутинка-путаница. Ожерелье-сачок в руку длиной. Иван её испытывал на мне, подбросил, когда я ночью из туалета возвращался, надо же не спал – готовился. Запутался я, грохнулся. Очень легко в ней запутаться. Даже днём. И вот сейчас она нам сгодится. Я сначала не принимал «пу́танку», так как это оружие больше оборонительное, а я сторонник наступательной тактики. Я и соглашался их таскать только из-за никакого веса. А сейчас она как нельзя к месту. У меня их десять штук. Я разбрасываю их позади себя, как мини– заграждения из колючей проволоки, их задача – задержать противника.

Алиса ползёт на четвереньках впереди меня. Мы прошли уже половину пути. Под мостом слышны крики и лай собаки. Она ищет след, но пронзительный запах табака режет ей нос, и она скулит. Сейчас она начнёт кругами выискивать след. Последнюю сигарету я растёр в начале тропы. И ей ещё нужно до неё добраться. Это займёт время. Каждая минута выигранного времени повышает наши шансы выйти сухими из дерьма. А тут ещё подул довольно сильный ветер, зашелестел листвой и сухой травой над нами. Я увидел облако в разрезе тропинки-траншеи. Благодарю небо за этот дар. Ветер свежеет. Он натянет тучи, и мы станем невидимками.

Алиса двигается всё медленнее. Ей больно. Нужно её отвлечь. Думаю, лёгким шёпотом можно поговорить. Шум травы на ветру замаскирует наш диалог.

– Алиса, как ты очутилась на этом мосту?

– Я увидела его в Инете. Вот и приехала посмотреть.

– Откуда?

– Из Москвы.

– Ого! Что же это за мост такой знаменитый?

– Здесь ребята прыгают с верёвкой. Роупджампинг5. Экстрим.

– И тебе захотелось приехать сюда и ночью посмотреть на этот мост?

– А тебе разве не захотелось того же?

Да, действительно.

– Что же с тобой случилось на этом мосту?

– Я стояла у перил. Подошли эти. Начали приставать. Ну, слово за слово. Один вцепился в меня, повалил, ну я его и укусила за нос. Он орёт, я ору, они орут, долбят меня своими ботинками, пусти, кричат. А как я отпущу? Они ж меня совсем убьют. Сбросят, вон, с моста и всё. И я сжимаю и сжимаю зубы. Мне больно, но и ему не сладко и неизвестно, кому больней. Он уже пищит, мол, не бейте её, а то не отпустит. Ну, тут я и выключилась.

– Ты молодец, Алиса.

– А что делать? Приходится. А ты-то, откуда взялся здесь? Ночной патруль что ли?

– Что-то вроде того. Я патрулирую улицы. В полнолуние. В разных городах. Спасаю таких, как ты. Мне был знак свыше, чтобы я так делал.

– Ни фига себе!

– Тихо!

– Нет, ты, правда, Бэтмен! Офигеть!

Это хорошо, что она так реагирует. Удивление – очень сильная эмоция. В данный момент она явно не чувствует боли и даже слегка ускорилась. Нам осталось преодолеть не больше сотни шагов и будет ложбинка меж двух пологих склонов. Сзади возня приблизилась и стала перекрывать шелест травы. Разговаривают, но слов не разобрать. Они уже внизу. Скоро Пацанчик возьмёт след. Потом крик:

– Э, ну чё там вверху, пацаны? Видно, что?

– Нет, – откуда-то сверху.

– Ложись, – шепчу, – Алиса. – И сам залегаю и поворачиваюсь лицом к небу.

– Ничего! – голос раздаётся с моста, и я вижу его обладателя. Стоит, держась за перила, и вглядывается в серебряную даль. До него достаточно далеко, и я молюсь, чтобы он нас не заметил. Господи, да это стая голодных озверелых бешеных тварей! Откуда их столько? Нет, я не боюсь их. Я только боюсь, что мне придётся действовать наверняка, и кто-то из них может не дожить до утра. А этого я не хочу. Алиса замерла. Молодец, хорошо реагирует.

Я чувствую у себя в глубине головы уколы её взгляда. Я не вижу в темноте её лица, но мой зрительный центр ясно фиксирует эти два булавочных укола ярких лучиков света. Я даже вздрогнул. То же может случиться и с наблюдателем на мосту, если их взгляды встретятся.

– Не смотри на мост, – шепчу, с силой выталкивая воздух, облачённый в слова, а шелест травы заглушает меня, и я ору шёпотом, – Медленно и плавно двигайся вперёд. Медленно и плавно.

Судя по поднявшемуся внезапно сильному ветру, приближается гроза, да – вот вспышки молний и ещё далёкий рокот грома. Нам везёт. Дождь смоет наши следы…

24 августа, 04:18.

Ударил студёный шквал. Тучи закрыли фонарь луны. Стало темно, и мы рванули к цели. Первая же молния выдала нас, когда мы уже добрались до ложбинки, а там пологий пятнадцатиметровый подъём, улица между частных избушек, дорога и рукой подать до гостиницы, где обязательно будет такси. Но сработала огромная фотовспышка, и я представил, как мы будем хорошо видны тому типу на мосту.

– А, чёрт! – шипит Алиса.

Ай-ай-ай! Ну, нельзя же! Нельзя в таком момент чертыхаться! Нельзя поминать их! Я одёргиваю Алису, и, сделав суровое лицо, прикладываю палец к губам и слышу:

– Эй! Вон они!

Глаза Алисы понимающе расширяются. Мы замечены. Удар грома накрывает нас.

– Всё, Алиса, дело сделано. Теперь молись и беги.

– А ты? – может, мне кажется, но я слышу нотки паники в её голосе.

– Только спокойно. Не паникуй. Я тебя догоню. Знаешь где гостиница? До конца улицы и налево.

– Да. Я там проходила.

– Вот и давай туда. Продержись ещё чуть-чуть. Стисни зубы, плачь, но продержись.

А там уже лает Пацанчик, давая знать хозяину, что добыча обнаружена и никуда не уйдёт. Алиса пошла наверх, а я достаю пакетик с тремя последними «пу́танками». Разбрасывая свой запас, я жалею, что он столь мал и жду. Секунда… две… слышу собачий визг. Ваня, ты гений! Пацанчик запутался в твоём изобретении. Новая вспышка молнии застаёт меня наверху у входа на улицу, и я вижу перед собой полукилометровую грунтовку, опоясанную заборами, палисадниками и спящими избами. Алиса бежит недалеко. Пацанчик продолжает визжать, добавляются человеческие крики, и удар грома толкает меня вперёд, как стартовый пистолет…

24 августа, 04:22.

Стробоскопы молний делают действительность сюрреалистичной. В небе какие-то гиганты передвигают огромные как горы комоды. Льёт ливень. Я бегу с Алисой на закорках. Долгий вдох на четыре шага, долгий выдох на четыре шага. Если дышать таким образом, можно много пробежать. В одиночку, конечно. Алиса сначала сопротивлялась, говорила, что сама сможет передвигаться. Но с ней на закорках я быстрее добегу, нежели с ней прицепом. Льёт ливень и это хорошо! Теперь Пацанчику не удастся найти наш след. Я представляю, как черти барахтаются в грязи, путаясь в леске, как караси. «Пу́танка» очень напоминала мне что-то рыболовное. Всё, я повернул за угол, мы больше не видны в просвете улицы. Ещё сто метров, и мы в безопасности. В размытом ливнем пространстве светится вывеска гостиницы. Я бегу на этот мутный красный свет.

И тут сзади меня бьёт самый ужасный в мире звук – собачий лай. Пацанчик! Я не хочу тебя убивать, но, если придётся, знай, что твой хозяин – урод и сволочь – заслуживает твоей участи больше, чем ты.

Я опускаю Алису на землю.

– Давай теперь одна. Ты же хотела.

Огромные бездонные глаза смотрят на меня, и ливень смешивает свои капли со слезами. Я улыбаюсь ей, но она не видит моей улыбки.

– Не бойся. Всё будет хорошо.

– Я не боюсь. Мне собачку жалко. Ты же её убьёшь? Не убивай её.

Вот же блин, она что, читает мысли?

– Я не буду её убивать, беги.

Алиса похромала в сияние гостиницы. Лай приближается. Значит они, скорее всего, уже наверху и натравили пса, он сам не учуял бы нас. Сколько у меня времени на Пацанчика? Минута-минута пятнадцать. Начинаю считать. На тринадцатой секунде молния освещает Пацанчика, табакерочным чёртиком вынырнувшего из-за угла. Это доберман. Такой же черный, как и я. Хрестоматийный доберман в хрестоматийном же шипастом ошейнике. Четырнадцать. Он оценивает расстояние и разгоняется для прыжка. Пятнадцать. Глаза горят, а ощеренная пасть недобро зияет на его чёрном теле. Шестнадцать. Он уже в пяти шагах, я сжимаю кастет в кулаке и встаю в стойку. Доберман прыгает. Семнадцать… и время замедляется. Я вижу, как капли ливня крупными хрустальными шариками медленно плывут вертикально вниз. Много-много шариков. Я вижу, как сильное чёрное тело медленно летит ко мне, разбивая хрустальные шарики в пыль. Те шарики, что ударяются в оскаленные клыки, смешиваются с кипящей в углах пасти пеной. Два угля азарта и злобы горят над этой пастью. Когда голова Пацанчика подлетает ко мне на метр, я отклоняюсь вправо от его курса, жёстко хватаю его правой перчаткой за правое прижатое ухо, а левой – за ошейник, продолжая движение пса, поворачиваюсь в пояснице, переношу вес тела на правую ногу, фиксируюсь, и, как в айкидо, кистями толкаю летящего добермана по дуге вверх, увеличивая его инерцию. Восемнадцать. Время берёт свой прежний темп, а Пацанчик, отчаянно визжа и нелепо растопырив лапы, улетает куда-то в придорожные кусты. Доносится мокрый шлепок и жалобный вой. Да, после такого полёта, пёс вряд ли сможет причинить какой-то вред. Слава Богу, мне не пришлось его убивать! Я бегу вслед Алисе. Мне смешно при вспоминании подробностей картины полёта Пацанчика. А он, визжа, улепётывает, откуда прибежал.

Алису я нагоняю на тридцать пятой секунде. Здание гостиницы, заштрихованное ливнем совсем рядом, а вот и несколько машин с «шашечками». То, что за нами гнался пёс, говорит о продолжении погони, и полоса «пу́танок», наверняка, уже пройдена. Нужно приналечь.

– Беги в гостиницу, – говорю Алисе, – вызывай полицию, а мне надо уезжать.

– Нет. Нельзя полицию. Мне тоже надо уезжать.

Так! Час от часу не легче! Ей тоже нельзя полицию. Думать некогда. Бежим.

Пятьдесят девять. Мы подбегаем к жёлтой «Волге» с единственным горящим зелёным глазком. Я задираю вязаную маску на лоб и стучу в залитое водой боковое окно:

– Шеф! – стекло плавно опускается, позволяя каплям пролиться в салон, я прячу лицо как бы от дождя, но на самом деле – от водителя такси, – До Мамоновки довезёшь?

– Триста.

– Идёт.

Мы втискиваемся на заднее сиденье. Машина заводится, загораются фары. Мы трогаемся и выезжаем на дорогу. Поворачивая, фары выхватывают из тьмы бегущую ораву бешеных.

– О! – с весёлыми нотками в голосе говорит таксист, мужик лет под пятьдесят, – Это не по вашу душу, случайно?

– Поехали быстрее, дяденька, – отвечает Алиса.

– Это запросто, – весело говорит таксист, – Эх, молодёжь.

«Волга» резко набирает обороты и в заднем стекле в разводах воды растворяются силуэты бесноватой оравы. Я поворачиваюсь к Алисе. Она смотрит на меня. И мы начинаем смеяться. Скрученные в канаты нервы начинает отпускать и всё нами пережитое выливается в истерический смех. Алиса морщится от боли, но ничего не может с собой поделать и дёргается в спазмах смеха. Я тоже смеюсь и обнаруживаю, что смертельно устал. А ещё я обнаруживаю, что у меня на пальцах правой руки нет кастета, видимо, выронил, когда запускал Пацанчика в его эпохальный полёт.

28 августа, 18:46

Полнолуние прошло. Оно отняло много сил. Почти все. Когда я на охоте, у меня каким-то образом увеличиваются мои жизненные ресурсы: выносливость, сила удара, скорость. Полнолуние так действует. И за это приходится расплачиваться. Мне нужно время, чтобы перевести дух и подвести итоги. Иван заставляет меня вспоминать каждый шаг моих похождений чуть ли не поминутно. Ему это нужно для его изобретений. Он делает какие-то пометки в блокноте. С особенным тщанием Иван отнёсся к рассказу о своей вспышке. Огорчился, что она сработала всего единожды. Потом очень радуется, когда находит разрыв проводов.

– Смотри, – его смуглое лицо с маслинами глаз сияет, – видишь, где порвалось? Мне не хватало целого куска провода, и я срастил два отрезка. Наверное, порвался, когда ты вырубил первого.

– То есть сразу после использования.

– Да. Когда ты перекатывался к тому уроду, провод и порвался. Я ещё тогда должен был предвидеть это. Хорошо, что все хорошо кончилось. Теперь сделаем цельный провод, запаяем, как следует и у тебя будет хороший световой шокер. А если добавить конденсаторов и поставить мощные аккумуляторы, то на зарядку хватит пяти секунд!

Его лицо расплывается в улыбке:

– Блин, да ты, в самом деле, Бэтмен! Как в кино! Десятерых!

– И собаку, – добавил я.

Его улыбка становится ещё шире:

– Я нашёл улику.

На его протянутой ладони лежит мой кастет. Я рад видеть старого друга.

– По твоему рассказу я нашёл место, где ты катапультировал добермана, очень смешной эпизод.

– Когда ты успел?

– Пока вы спали.

Алиса. Девушка с венецианской маской. Алиса – очень сильная и крепкая представительница прекрасного пола. Мне не нужен рентген, чтобы видеть перелом её седьмого правого ребра, ушибы и контузию почек, особенно, правой, она даже немного опустилась. Плечи – сплошной кровоподтёк: она прикрывала ими бока, пока сволочи буцкали её «гриндерами». Ей досталось. Но она стойко переносит боль. Забилась, как кошка в угол дивана и лежит. Мои настоящие кошки тоже рядом с ней, помогают.

В зале, где обосновалась Алиса, где раньше текла люстра, все чинно и прилично, а в нашей с Иваном комнате – каждый час трёхминутный грохот. Такой, если бы поезд метро удирал от волны землетрясения настигавшей его. А в прихожей очаг низкой температуры. Очень-очень низкой температуры. Я, во избежание несчастных случаев, отметил эту зону, разлив на пол воду. И теперь в прихожей у нас есть мини-Антарктида с очертаниями лежащего человека. За три дня сконденсировалось из воздуха и наросло пять сантиметров льда в пуху инея. Снежный человек. Так что в прихожей у нас прохладно. Не смотря на ковёр и шубу, наброшенные сверху. Насколько я понимаю, боль Алисы что-то сдвинула в тонких мирах, и полтергейст вырвался наружу. А я настолько утомился в прошедшее полнолуние, что не мог справиться с духами.

Я часто подхожу к Алисе, прикладываю руку к больному месту и высасываю часть боли. Ведь человеческие руки не только физиологический, но и энергетический инструмент. Когда что-то болит, человек подсознательно прикладывает руку к очагу боли. В результате человеческое тепло, вибрации его тела от дыхания-сердцебиения, и энергетический «скафандр» делают своё дело и унимают болевые ощущения.

Состояние моё тоже не из лучших, так что я отменил всех посетителей или пациентов и лежу в полузабытьи, восстанавливая силы. Каждый час меня будил грохот, но к концу третьего дня я уже не замечаю этих звуков, как не замечает столяр-станочник шума деревообрабатывающего цеха.

Раздался звонок. Иван вздохнул и вышел выпроваживать непрошеных гостей, а я снова начинаю думать об этой проклятой маске. Она выбивает все случившееся из стройной колеи событий. Очень уж не случайна эта случайность – наша встреча на мосту. Почему мост? Не знаю. Ноги сами вынесли меня туда. Вам случалось когда-нибудь крепко задумываться во время ходьбы? Воображение рисовало перед вашими глазами картины с ваших мыслей? Яркие образы, бешено работающий мозг, а ноги сами идут по выбранному маршруту. Только иногда оказывается, что ты этот маршрут не выбирал. Шёл, думал и оказался там. А там девушка попала в беду. Бывает. Ей повезло, что я оказался рядом. Слава Богу. Но маска!!!

Входит Иван.

– К тебе посетители.

– Я же просил…

– Увы, мессир, я бессилен, – ухмылочка его эта, – Милитоны пришли с пестиками. Тебе придётся выйти.

– Но у тебя же с ними всё решено, – Иван сам взвалил на себя обязанности моего секретаря. Он сирота. Родители погибли в авиакатастрофе, когда он был студентом третьего курса местного университета. Университет он так и не окончил, зато успел подсесть на наркоту. Я успел встретить его и избавить от героиновых бесов. И по своему кодексу чести Иван стал помогать мне. Он вёл всю бухгалтерию, и договариваться с властями была его задача.

– Решено-то, решено, но просят тебя выйти.

– Просят?! – я чувствую, как мои брови удивлённо ползут вверх, они, обычно, требуют.

– Да, там младший сержант как Эдика увидел, обомлел весь, испариной покрылся.

– Ты показал им Эдика?

– Они сами попросили, – Иван улыбается, смешно ему, – они даже потребовали, чтобы я им показал «что это у вас под ковром».

Эдиком Иван называет наш мини-ледник на месте гибели несчастной изменщицы. Я его постоянно журю за неуважение к смерти, на что он неизменно отвечает, что настолько уважает смерть, что позволяет себе над ней смеяться. «Осмеяние суть индикатор признания авторитета, осмеиваемого». Эх, Ваня! Но выйти всё-таки придётся. Я нехотя встаю с кушетки и бреду в прихожую. Там, прижавшись к входной двери, стоят люди в форме: младший лейтенант и младший сержант. Лейтенант мелкий с крысиной мордочкой, а сержант здоровый шкаф, даже двери из-за него не видно. Одногодки. Не больше двадцати пяти. Я совсем не удивлюсь, если мне скажут, что они одноклассники, мелкий всегда был под влиянием здорового, а сейчас он старше по званию… тут, прямо, сюжет.

– Чем могу быть полезен, господа офицеры?

Уровень сарказма зашкаливает, но я не могу сдержаться – не выношу никакой власти, кроме Божьей. Они наверняка знают про эту квартирку, там у них, конечно, ходят всякие легенды о ней, как обо всём необъяснимом. И боятся. Правильно делают. Пусть знают своё место.

– Младший лейтенант полиции Костриков, – представляется плюгавенький младшой, – Помощник участкового. Это младший сержант Волосовин, – кивок в сторону здоровенного напарника, таращащего глаза на Эдика. Эти ещё молодые, все «младшие», и я уже не вижу на них бесов. Может, ещё не нагуляли, а может, прошло полнолуние.

– И что же вы хотите, лейтенант?

– Нам желательно осмотреть вашу квартиру, – вежливо со скрытым раздражением цедит плюгавый. Он видит моё презрение к нему, но ему не хватает смелости заявить свою власть. Он в моей берлоге. С невероятным Эдиком посреди прихожей.

– Минуточку, по-моему, у нас есть договорённость с капитаном…

– Это он нас сюда направил. И наделил всеми полномочиями.

– И что же случилось? Может, мы поможем, да, Иван?

– Какие-то маньяки напали на молодёжь. Десять пострадавших. Куча черепно-мозговых и переломов…

– Ну, ни фига себе! – театрально удивляется Иван, – наверное, стенка на стенку бились!

– В смысле? – непонимающе хлопает глазами плюгавый.

– Ну, десять же пострадавших! Это неслабая куча мала была.

– Нет. Говорят, их было двое. Одна женщина.

– Двое?! Десятерых?! Да ещё и женщина?!!

Плюгавый видит, что Иван издевается над ним, и, игнорируя его вопросы, обращается ко мне:

– Злоумышленники взяли такси и последовали в этот район. Вы не видели никого подозрительного с четырёх до пяти утра двадцать четвёртого августа?

– Нормальные люди в это время спят, что мы и делали, как и все нормальные люди.

– Значит, ничего не видели?

– Ничего.

– Так и запишем. Позвольте взглянуть на ваше жилище.

– Знаете, лейтенант, у нас в квартире сейчас нежелательно присутствие посторонних. У нас сейчас пациент, а обитатели не этого мира весьма чувствительны к болезням. Слетаются, – я кивнул на Эдика, – Поэтому я не советую вам заходить сюда. Рискуете. Особенно вы, лейтенант.

Плюгавый выдерживает мой взгляд, а я вижу, что очень скоро у этого парня будет выход камня из почки, и он уже чувствует его приближение ноющей тяжестью то ли в желудке, то ли ниже. Это видно и по его унылой гримасе, и по его раздражению. Всё это я вижу на дне его глаз, пока он выдерживает мой взгляд.

– Ничего, мы рискнём, – цедит плюгавый, – Служба такая, правда, сержант? Мы сейчас пойдём и посмотрим. Сержант?

Младший сержант, не отводя застывшего взгляда с мини-Антарктиды, быстро отрицательно вертит головой.

– Я… – скрипит он пересохшим горлом, прокашливается, – Я тут за путями отхода послежу.

– Что ж, милости прошу, лейтенант. Начнём с кухни, – я беру плюгавого под локоток.

– А почему в кухню? – плюгавый вырывает свой локоть из моей руки. Он боится. Он видит, что его напарник в прострации. У себя в долгих рейдах рассказывают патрульные друг другу истории про эту квартиру. Он тоже слышал эти байки. Дивился человеческой фантазии, и, прямо скажем, не верил до конца. И вот она эта квартирка. «Ледяной человек в прихожке. – думает он, – Для эффекта можно самому такого сделать. Он же тут пациентов принимает, дурачит их. Целитель, блин. Все они жулики, экстрасенсы».

– Мне нужно подготовить вас.

– К чему? – опять настораживается плюгавый.

– К вечным мукам в аду! – загробным голосом вмешивается Иван, но тут же улыбается, – шутка, шучу я.