Рыжий клоун. Роман
Он зашагал вперёд, насвистывая «сердце красавицы склонно к измене…»
Семь лет пролетело, промчалось, пронеслось стремительно, молниеносно. Симона выросла. Получила прекрасное образование. А он, Шарль, продолжал смешить достопочтеннейшую публику, надеясь, что однажды сучится чудо – в рыжем клоуне увидят принца датского. Кто увидит?
Шарль поднялся, отшвырнул цветы носком клоунского ботинка, шагнул в балаганчик, взял письмо Симоны. Почерк у неё почти не изменился. Буквы стали потоньше и помельче. Экономила бумагу. Хотела сказать много. Сказала даже больше, чем хотела.
– Малыш Бенош решил засыпать пол цветами илию..? – голос Лелэ ударился в спину Шарля. – О, ля-ля! По-моему, здесь нужна моя помощь.
– Да, – сказал Шарль, протянув ей письмо. Лелэ углубилась в чтение, а Шарль принялся лихорадочно стирать с лица грим.
– Поможешь мне выбрать костюм? – спросил он, глянув на Лелэ через зеркало.
– Конечно, – ответила она. – Что думаешь делать?
– Поеду в дом банкира, – ответил Шарль, сбрасывая наряд клоуна.
– Зачем? – поинтересовалась Лелэ.
– Понимаешь, Лелэ, – взяв её за плечи, сказал Шарль, – Симоне исполнилось двадцать лет. Она не может больше жить в пансионе мадам Ля Руж. Она отправится в дом своего опекуна банкира Штанцера. А он…
– Может придумать всё, что угодно, – нахмурилась Лелэ. – Хочешь мы поедем с тобой?
– С банкиром я справлюсь сам, – поцеловав её в щёку, сказал Шарль. – А вот с костюмом – нет.
Лелэ рассмеялась.
– Прошлый костюм ты заносил до дыр. Интересно, на сколько хватит нового?
– На всю оставшуюся жизнь, – ответил Шарль. – А если серьёзно, то я намерен купить не один, а…
– Пять костюмов, – вставил свое слово Бебэ. Он стоял в дверях, не решаясь войти, и ждал удобного момента, чтобы вклиниться в разговор.
– Пока хватит двух, – деловым тоном проговорил Шарль.
– Тогда мы купим тебе чёрный и белый костюмы, – сказала Лелэ.
– Нет, лучше рыжий и белый, чтобы все сразу видели, что идёт настоящий клоун, любимец публики Бенош! – воскликнул Бебэ.
– Я не хочу, чтобы во мне видели клоуна, – нахмурился Шарль. – Я должен выглядеть, как молодой аристократ, решивший жениться. Сегодня я играю новую роль.
– О, ля-ля! Наш Бенош решил жениться? – густые брови Бебэ взлетели вверх.
– Мальчику – тридцать, самое время подумать о семье, – Лелэ улыбнулась.
– Я сказал, что играю роль, – повысил голос Шарль. – Или вы оглохли?
– Да, – хором воскликнули Бебэ и Лелэ. Шарль рассмеялся, чтобы скрыть подкативший к горлу комок. Ни к чему все эти вздохи, охи, сантименты. Ни к чему слова, что время упущено. Кто его упустил? Шарль? Нет, он считает, что никогда не поздно сделать шаг вперёд. Правда, он слегка погряз в повседневности, в привычности. Он стал щепкой, плывущей вниз по течению. А ему нужно вверх. Нужно всё изменить. Но… сказать, проще, чем сделать.
– На что я буду жить, если уйду из цирка? – проговорил Шарль, став серьёзным.
– Ты можешь найти любую работу, – ответила Лелэ. – Вопрос в другом, хочешь ли ты её найти?
– Да, Лелэ, ты, как всегда, права, – вздохнул Шарль. – Если есть цель, то к ней следует стремиться.
– Если бы ты поступил в театральную Академию семь лет назад, всё могло бы быть по-иному, – проговорила она, вспомнив, как огорчился Шарль, вернувшись с экзаменов.
Его не приняли, сказали, что набирают характерных актеров-злодеев, а он больше похож на шута. Ему посоветовали попытать счастье в цирке.
– Правда, я не могу ручаться за то, что вас возьмут, – сказал самый главный экзаменатор. – Смешить публику дело не простое. Нужен талант.
– Я смотрел в его поросячьи глазки и едва сдерживался, чтобы не выкрикнуть всем им, что я – любимец публики Бенош! Что я уже тринадцать лет смешу народ без всякого диплома. Что меня знают и любят не только в нашем городке, но далеко-далеко за его пределами, – Шарль мерил балаганчик широкими шагами, возмущаясь произошедшим. – Всё внутри меня кипело. Всё клокотало. Огненная лава готовилась вырваться наружу. Но я вспомнил, что играю роль аристократа, решившего узнать, что такое – театр. Узнать просто так из-за скуки. Я улыбнулся клоунской улыбкой, свысока глянул на людей, сидящих за длинным столом и проговорил:
– Благодарю за аудиенцию, господа. Все свободны. Прощайте. Не смею вас больше задерживать, – повернулся и вышел, тихонько прикрыв дверь.
На лестнице меня догнал седовласый человек, который сидел особняком от других экзаменаторов.
– Вы очень интеллигентный молодой человек, – сказал он. – Вы мне очень понравились. В вас есть что-то неуловимое, что-то…
– Клоунское, – подсказал я.
– Нет, нет, – покачал он головой. – В вас есть харизма, привлекательность, притягивающая собеседника. Вы всегда будете выглядеть лучше партнера. Всегда. В этом ваша беда.
– Прикажите изуродовать свое лицо? – рассердился я.
– Нет, – сказал он, вздохнув. – Я понимаю ваше негодование. Я его вам прощаю. Поймите, молодой человек, я пытаюсь утешить вас, объяснить, что вас не взяли, не приняли из-за того, что вы слишком неординарная личность. А им, – он махнул рукой в сторону приёмной комиссии, – нужная серая масса, глина, из которой они будут лепить себе подобных серых людишек. Вы им не подходите. Вы особенный. Кто ваши родители?
– Я – сирота, выросший среди беспризорников, – ответил я. – Сейчас я служу в цирке Шапито рыжим клоуном.
– А манеры у вас – аристократические, – улыбнулся он. – Вы так замечательно произнесли свою финальную речь, что мне захотелось встать и поклониться. Позвольте пожать вашу руку.
Я протянул ему руку. Он пожал её обеими руками и убежал, шепнув на прощание, что удача мне обязательно улыбнется. Мне стало легче. Захотелось совершить что-нибудь этакое, клоунское. Я громко свистнул, съехал вниз по перилам и толкнул ногой входную дверь. Стайка барышень разлетелась в разные стороны с оглушительным визгом. Я поклонился им и зашагал прочь.
– Всё. С Академиями покончено! – решил я.
– Может быть, тебе стоит попытать счастье ещё раз? – неуверенно спросила Лелэ.
– Ни за что, – отрезал Шарль. – Я всё понимаю с первого раза.
– Это уж точно, – улыбнулась она. – Такого смышленого ученика у нас с Бебэ никогда не было и не будет. Зачем нам новые ученики, если у нас есть Бенош?
– А почему у вас нет детей? – спросил он. Лелэ отмахнулась, схватила пустое ведро и выбежала из балаганчика.
– Ах, какой же я болван, забыл предупредить тебя, чтобы ты не заводил разговор о детях, – стукнул себя по лбу Бебэ. Прикрыл дверь, достал из сундука пачку пожелтевших фотографий, протянул Шарлю.
– Это Лелэ. Она была воздушной гимнасткой. Несравненная Мари Калиш – было написано на афишах, – голос Бебэ стал нежным, глаза увлажнились. – Танцы на проволоке, полёты под куполом цирка, головокружительные пируэты на трапеции… она блистала. Её любили. Ею любовались. Богатые кавалеры осыпали её цветами и драгоценными подарками. А она любила глупого рыжего клоуна Бебэ, который выходил на арену цирка в стоптанных башмаках и потрепанной одежде. Клоуна, которого никто не называл по имени. Никто, кроме Мари, не знал, что клоуна зовут Михаэль, – Бебэ сел на табурет напротив Шарля, вздохнул.
– У тебя красивое имя, – улыбнулся Шарль.
– Да. Лелэ оно тоже нравится. Но разговор сейчас не обо мне, а о ней, – он перешёл на шёпот. – Однажды в вагончике Лелэ появился богатый господин. Они долго о чём-то беседовали, а потом он широко распахнул дверь и крикнул:
– Я это так не оставлю. Вы поплатитесь за свою дерзость. А через три дня Лелэ сорвалась с трапеции. Кто-то перерезал страховочные ремни… – Бебэ поднялся, отвернулся к окну. Голос его стал глухим. – Мы думали, она не выживет. А она… – Бебэ повернулся, смахнул слезу. – Она утёрла всем нам носы. Лелэ – молодчина. Она – настоящий боец, герой. Вот только… она никогда не будет матерью. Мы постепенно свыклись с этим. Потом появился ты. Лелэ предложила считать тебя нашим сыном. Я согласился. Ты, Бенош, наш сын. Других детей у нас не будет. Всё, что есть у нас, мы готовы отдать тебе. Так что ты уж нас не подводи, сынок.
– Не подведу, Бебэ, – обняв его, сказал Шарль. Они спрятали фотографии в сундук и сели у окна.
– Скажи, Бебэ, а ты не думал о том, что страховку перерезал директор цирка, – спросил Шарль.
– Рудольф? Нет. Он слишком труслив, – покачал головой Бебэ. – К тому же он без ума влюблен в Мари. До сих пор влюблен. До сих пор без ума, – Бебэ рассмеялся. – Ты думал, я не знаю? Знаю. Я всё, всё, всё знаю, сынок. У нас с Мари нет секретов друг от друга.
– Я буду мыть полы, – громко сказала Лелэ, распахнув дверь. – Мне надоел ваш беспорядок.
– Дорогая, беспорядок в нашем балаганчике должен быть всегда, иначе он не сможет носить свое звонкое цирковое имя Балаганчик, – добродушным голосом проговорил Бебэ. – Оставь ведро, пойдём лучше бродить среди подсолнухов. Бенош, ты с нами?
– Нет, я останусь мыть полы. Не зря же Лелэ притащила это тяжёленное ведро, – сказал Шарль. Лелэ поцеловала его в лоб, подмигнула:
– Смотри не замочи барабан.
– А то что? – спросил Шарль, глянув на стоящий в углу пузатый барабан с отполированными палочками.
– А то прибегут гренадеры и заберут тебя с собой на бой, – ответила она, выходя.
Потом в балаганчике появились подсолнухи, которые стояли в ведре, источая сладковато-пряный аромат. Бебэ вышелушивал семечки, нахваливая директора, выбравшего это замечательное место для циркового шатра. Где бы они ни бывали, поле подсолнухов словно следовало за ними. Шарль всегда видел подсолнухи в окно своего балаганчика. Всегда…
Лелэ выбрала для Шарля два костюма: светло-фиолетовый и светло-золотой. Приказала вначале примерить золотой.
– Да, – одобрительно кивнула, когда Шарль вышел из-за ширмы. – Именно так должен выглядеть безумно влюбленный юноша.
– Ты считаешь, что я безумно влюблен в эту девочку? – нахмурился Шарль.
– Не безумно, – скрестив на груди руки, ответила она. – Но влюблен. Моя женская интуиция меня ни разу ещё не подводила. Скажешь, я не права?
– Симона мне нравится, – сказал Шарль. – Очень нравится, но… Она выросла у меня на глазах. Я играл с ней в куклы. Считал её сестрой. Да, да, да она – моя младшая сестра, которую я не имею права любить, как мужчина. Но… – Шарль развел руками, – беда в том, что я не могу совладать со своими чувствами, хотя честно пытаюсь от них избавиться.
– Беда не в этом, – покачала головой Лелэ. – А в том, что ты пытаешься уничтожить в себе самое лучшее, самое светлое, не задумываясь о том, что ты уничтожаешь себя. Зачем?
– Чтобы ни за кого, кроме себя, не отвечать, – ответил Шарль, повернувшись к зеркалу.
– Молодец, – похлопала его по плечу Лелэ. – Жить так, как ты, проще, беззаботнее. Но скажи, зачем тебе тогда этот костюм? Зачем ты собрался в дом банкира? Неужели, ты хочешь отшлепать бессовестную девчонку?
– Лелэ, ты всегда задаешь вопросы, которые заводят меня в тупик. Я теряюсь, не знаю, что ответить, – признался Шарль.
– Я готовлю тебя к неожиданностям, – улыбнулась она, щёлкнув его по носу. – Иди, не теряй драгоценных минут. Помни, ты – человек, достойный уважения. Даже Симона сказал, что многим обязана тебе, Шарль Бенош.
– Спасибо, Мари, – поцеловав ей руку, сказал Шарль. Она обняла его, подтолкнула к двери.
– Я за всё заплачу сама. Иди.
– Девочка Вас чем-то огорчила?
– Какая девочка? – удивился Филипп.
– Алисия, – улыбнулась Оливия, подсказав молодому королю, о ком идёт речь.
СИМОНА
Привратник распахнул дверь, улыбнулся:
– Прошу-с. Вас давно ждут-с. Поднимайтесь наверх.
Слуга в дорогой ливрее поклонился, пропуская Шарля в зеркальную комнату-зал со сверкающим паркетом.
– Рад вас видеть, господин клоун, – раздался сдержанно-холодный голос. Банкир Шварц Штанцер отразился сразу в нескольких зеркальных коридорах. Шарль растерянно смотрел в отражения, не понимая, какое из них основное.
– Хорошо, что вы пришли сегодня, – сказал банкир, выйдя из-за спины Шарля. Он растерялся. Банкир улыбнулся, указал на белое кресло в позолоте.
– Присаживайтесь. Я должен вам кое-что поведать. Открыть тайну, которую я свято хранил двадцать лет, – он сел напротив Шарля в точно такое же кресло-близнец, хлопнул в ладоши. Слуга, появившийся из зеркала, подал ему красную бархатную папку с большим гербом и вышел. Банкир посмотрел на сосредоточенного Шарля, раскрыл папку, проговорил:
– Это завещание Джорджа Стовассера – мужа моей сестры Евгении, матери Симоны. Джордж был прозорливым человеком. Он составил это завещание, когда Симоне было пять лет. А через два года произошла ужасная трагедия. Столкнулись два поезда. Погибло триста пятьдесят человек.
– Трагедия произошла шестого ноября, – проговорил Шарль, глядя на банкира. Он запомнил эту дату, потому что трагедия произошла в день его рождения. Лелэ и Бебэ украсили балаганчик шарами, устроили стрельбу из хлопушек. Семнадцать раз в честь семнадцати лет. А когда залпы отгремели, из репродуктора донесся трагический голос: «Сегодня…»
– У вас прекрасная память, – сказал Шварц Штанцер. – Да, это случилось шестого ноября. Среди погибших были родители Симоны Джордж и Евгения Стовассер. Мы долго скрывали от Симоны причину отсутствия родителей. Накануне трагедии девочка сильно болела. Её организм был так ослаблен, что доктор посоветовал отсрочить печальную весть. Но горничная забыла спрятать портреты Джорджа и Евгении, помещенные в траурные рамки. Симона растерянно на меня посмотрела, прижала обе ладошки к губам, закрыла глаза и упала навзничь. В себя она пришла через два часа. Всё это время я находился в безвоздушном пространстве безвыходности… – он прикрыл глаза рукой, вздохнул. – Но, слава Богу, всё позади. Всё в далеком прошлом. Впереди – будущее, которое занимает нас больше.
Итак. Завещание Джорджа Стовассера, которое он оставил пятнадцать лет назад, потрясло меня. Но сейчас, оно не кажется мне безрассудством. Это завещание вполне осмысленно, как, впрочем, и всё, что делал Джордж. Я преклоняюсь перед ним, перед его умением с честью выходить из любой ситуации, горжусь этим человеком, стараюсь быть на него похожим, насколько это возможно. Джордж был человеком слова. Его «да» всегда было «да». Его «нет» означало бескомпромиссный отказ. Он никогда не балансировал на грани «да» и «нет», не подличал, не лгал, не юлил.
– Что звания? Что чины? Простой звук. Убери их – пустота, – усмехался Джордж. – Я ни за что не пойду к придворному портному. Не стану переплачивать ему за слово «двор». Лучше выйду во двор и отыщу портного самоучку, мастера по призванию, а не по при-смыканию с двором!
– Как похоже это высказывание на то, о чём говорила ему мадам Ля Руж, – подумал Шарль улыбнувшись. Банкир тоже улыбнулся и проговорил:
– Джордж Стовассер хотел дать Симоне хорошее образование. Он потратил много времени для того, чтобы найти хорошую школу. Он отыскал пансион мадам Ля Руж совершенно случайно. Знаете, так бывает в жизни: сбился с дороги и попал туда, куда нужно, – Шварц усмехнулся. – Джордж нашёл пансион, вызвал меня к себе, сказал, что только мадам Ля Руж он может доверить воспитание дочери, а потом повез меня в удивительное место – пансион Ля Руж, – Шварц прикрыл глаза, помолчал минуту, заговорил:
– Мадам Аспазия очаровала меня с первой же минуты. Я был сражен наповал. К её ногам я был готов бросить целый мир.
– О, милый Шварц, мой дорогой банкир, – пропела она своим нежнейшим голоском. – Мне ни к чему богатства ваши. Отдайте их своей супруге….
– Да, господин клоун, я был женат. Женат, к моему величайшему сожалению, – он вздохнул. – Я попросил у Аспазии разрешения быть её другом, другом пансиона, меценатом, помощником, быть тем, кем она сочтет нужным меня считать.
– Я буду считать вас хорошим человеком, – улыбнулась она и через паузу добавила:
– Возможно, мы подружимся.
Когда я привез Симону в пансион, Аспазия приняла её, как родную дочь, окружила заботой. Джордж оставил достаточно средств, чтобы Симона могла получить достойное образование… За тринадцать лет, которые Симона провела в пансионе, Аспазия не приняла от меня ни одного подарка. Адресованные ей коробочки и свертки, возвращались обратно даже не распакованными. Единственное, что связывало нас с мадам Ля Руж – письма, – он улыбнулся. – Аспазия – мастер слова. В двух-трех её предложениях порою столько смысла, сколько нет в многословном высказывании. Я знаю, что порой бываю слишком болтлив. Но вы, господин клоун, должны простить мне этот грех. Я так долго молчал, так долго хранил тайну, что слова просто льются из моего рта, как вода из источника.
Итак… Джордж хотел, чтобы Симона воспитывалась в пансионе до тех пор, пока ей не исполниться двадцать лет. Он составил перечень необходимых наук, которые она должна усвоить. Мы выполнили все его пожелания, всё, что он просил. Да, да, просил, вы не ослышались. Джордж Стовассер никогда ничего не требовал. Он никогда не кричал, не приказывал. Он чуть менял интонацию и говорил:
– Прошу вас, сделать то-то. Он так разговаривал даже с прислугой. А провинившихся журил негромким голосом:
– Как вам не совестно. Я же просил вас, надеялся на вашу порядочность, а вы…
После такой проволочки, люди не смели больше не выполнять его просьб – повелений.
Я обещал Джорджу выполнить всё, о чём он меня просил. Я выполняю обещание…
Он склонил голову и погрузился в чтение завещания. Читал он медленно, расставляя ударения на нужных словах. Шарлю представилось, что завещание читает ему сам Джордж Стовассер.
– В случае нашей смерти, дочь наша Симона Стовассер, становится прямой наследницей всего состоянии. До двадцатилетия Симоны право распоряжаться имуществом возлагается на родного брата моей жены Евгении Стовассер Шварца Штанцера.
В двадцатый день рождения Симона должна привести в дом рыжего клоуна из цирка Шапито. Но не простого шута для развлечения, а человека, полюбившего её маленькой воспитанницей пансиона в строгом чёрном платье-капкане. Клоун не должен знать о том, что Симона богатая наследница. Ему должно быть не больше сорока лет.
Если такого человека не найдется, значит вы, Шварц, плохо искали. Симона сможет вступить в права наследования пятой частью состояния после того, как в дом войдёт рыжий клоун.
Три части состояния я завещаю Шварцу Щтанцеру.
Одну часть Аспазии Ля Руж.
Одну часть рыжему клоуну по имени, – банкир поднял голову, посмотрел на Шарля поверх стёкол, спросил:
– Как ваше имя, господин клоун?
– Шарль, – прошептал он. Банкир кивнул, опустил голову и громко прочёл:
– По имени Шарль Бенош!
Женится этот господин на Симоне или нет, не важно. К сорока годам он может уже быть отцом многочисленного семейства. Если так, я его поздравляю. Я прошу, я умоляю его об одном: относиться к моей девочке, как к сестре, не оставлять её в трудную минуту.
Я надеюсь, что Шарль Бенош человек порядочный, он поймёт, что я не покупаю его любовь, его преданность, его дружбу.
Если, Шарль Бенош человек иной, то он может взять деньги и исчезнуть из жизни Симоны Стовассер навсегда. Это его право, – банкир поднял голову, посмотрел на Шарля. – Но я верю, что рыжий клоун – человек чести. Иначе бы он не сидел в моём доме, где в сотнях зеркал чёрными привидениями отражаются злые помыслы непорядочных людей. Только чуткий, отзывчивый человек с нежным ранимым сердцем может спокойно слушать трехчасовую болтовню Шварца Штанцера, не пугаясь теней прошлого, пляшущих в зеркальных коридорах.
Любите мою Симону. Да хранит вас Бог. Жаль, что не могу пожать вам руку. Пусть это сделает за меня Шварц. С уважением, Джордж Стовассер.
Банкир закрыл папку, улыбнулся, поднялся, шагнул к Шарлю, протянул ему руку. Шарль поспешно поднялся, пожал протянутую руку, улыбнулся растерянно.
– Поздравляю вас, господин Шарль Бенош. Только что вы стали миллионером. Кстати, вам к лицу этот цвет тёплого золота.
– Позвольте узнать, господин Штанцер, как отец Симоны узнал моё имя? – поинтересовался Шарль, чувствуя, как дрожат колени, а по спине катятся капли пота.
– Джордж был прозорливцем, – улыбнулся банкир. – Присядьте, господин Бенош, я должен вам поведать ещё кое-что, – он отложил завещание, уселся в кресло, закинул ногу на ногу. – Хочу вам рассказать историю о том, как мы с Симоной искали рыжего клоуна, – усмехнулся. – Шесть лет мы потратили на то, чтобы отыскать вас. Шесть! Слово «цирк» вызывало у меня приступ мигрени. Меня трясло от вида разрисованных физиономий и дурацкого смеха. Все рыжие клоуны оказывались подсадными утками. Кто-то был слишком старым, кто-то слишком глупым, слишком чванливым, слишком великим и так до бесконечности. Ни один из них не захотел навестить малышку в пансионе. Мы с Аспазией начали паниковать, а Симона – детская непосредственность, сказала:
– Своего рыжего клоуна я узнаю сразу же. Давайте прекратим ненужные беседы со всеми этими уважаемыми людьми.
– Хорошо, – сказал я. – Давай сегодня сходим в цирк на окраине города, а потом устроим годовую передышку.
Симона согласилась. Выбрала белое платье, спрятала волосы под большими вишневыми бантами, написала записку.
– Сегодня я его увижу, – заявила она. – Говорю вам об этом заранее, чтобы вы не подумали, что я жульничаю. Я даже знаю, что он выберет меня для своего клоунского трюка. И ещё.. – она закрыла глаза, словно, разглядывала только ей видимую заранее картину. – Он поднимет меня на руки и отнесет на арену. Всё так и произошло. Вы помните? – Шарль кивнул. – Когда Симона отдала вам записку и уселась в экипаж, я сказал ей, что вы такой же чванливый глупец, как все предыдущие клоуны. Вы мне совершенно не понравились. Ваш грим был ужасен. Слишком большой вишневый нос, преувеличенные глаза на белом лице, огромный рот от уха до уха, – Шварц поморщился. – А потом, когда мы беседовали с вами возле вагончика, я готов был влепить вам пощёчину, но не решился огорчать Симону. Она, кстати, сразу сказал, что вы – очень милый человек.
Теперь я это тоже вижу. Вы умны, неплохо воспитаны, научились слушать собеседника. Теперь вас не стыдно приглашать в приличное общество. А тогда, сидя в экипаже, я негодовал. Сказал, что вы ни за что не приедете в пансион. Симона улыбнулась и сказала, что вы непременно придете, потому что пообещали ей. Тогда я пообещал заплатить сто дукатов тому, кто принесет мне такую счастливую весть. Симона смерила меня холодным взглядом, проговорила:
– Можете попрощаться со своими дукатами прямо сейчас. Рыжий клоун обязательно приедет ко мне в понедельник.
– Через сто лет? – усмехнулся я.
– В ближайший понедельник, который будет завтра, – ответила она, глядя вперёд.
– А если он не приедет, у тебя найдется сто дукатов, чтобы расплатиться со мной? – спросил я.
– Мне не придется тратить свои деньги, потому что рыжий клоун приедет. Приедет обязательно! – она закрыла глаза и не открывала их до самого пансиона.
Симона была в вас уверена, а вот мы с Аспазией не ожидали, что события начнут развиваться с такой стремительной скоростью. К тому же, мы ждали не элегантного денди, а клоуна в шутовском наряде, – он улыбнулся. – Наши тайны вас ещё не утомили? Вы чересчур бледны. Может быть, хотите воды?
– Нет, спасибо, всё в порядке, – проговорил Шарль, расслабляя шейный платок. – Я просто не привык так долго сидеть на одном месте, в одной позе.
– Вы можете встать, если хотите. Только я посоветовал бы вам не вставать, чтобы не упасть в обморок от следующей тайны, которую…
– Дядя Шварц, позволь пригласить вас на чай, – голос Симоны раздался из глубины зеркального коридора. Шарль увидел её отражение и улыбнулся. Она вновь была одета в чёрное платье-капкан.
– Пожалуй, тайны подождут, – проговорил Шварц, поднявшись. – Пойдёмте на террасу. Глоток свежего воздуха вам не помешает. К тому же пришло время послеполуденного чая и неспешных бесед о погоде. Надеюсь, вы никуда не торопитесь?
– Не тороплюсь, – сказал Шарль, понимая, что торопится увидеть Симону, услышать её голос, заглянуть в глаза. Ему не терпится спросить про толстого трехлетнего Ангела с гипсовым лицом, про ручеёк в двойной ивовой оправе, про их заветную беседку, где она учила его разным наукам, а он рассказывал ей о своем беспризорном детстве. Разве можно это утратить? Разве можно это забыть, променять на дукаты? Ему не нужно богатство Симоны Стовассер. Ему не важно во сколько оценивается этот дом, этот огромный сад, эта мебель с позолотой. Он готов странствовать по свету в старом разрисованном яркими красками балаганчике, смотреть из окна на меняющиеся пейзажи и слушать скрипучую песню колёс…
– Добрый день! – виолончелью голос мадам Ля Руж. – Вы так элегантны сегодня, мосье Шарль, словно приехали свататься.
– Да, вы правы, я приехал свататься, – ответил он, глядя на Симону. Она чуть не выронила из рук чашку.