Рыжий клоун. Роман

– Симона, – покачала головой мадам Аспазия.

Симона поставила чашку на стол, присела на краешек стула, опустила голову так низко, что подбородок упёрся в грудь.

– Похвально, – улыбнулась мадам Аспазия, взяла в руки чашку, спросила:

– Скажите, мосье Шарль, вы думали о том, как отнесётся святая церковь к браку между родственниками?

– Нет, – ответил он, заметив, как вздрогнула Симона.

– Жаль, – проговорила мадам Аспазия, сделав глоток.

Банкир забарабанил кончиками пальцев по столу и, крякнув: «н-да», отвернул голову. Аспазия и Шарль сидели за столом напротив друг друга. Она – свободно откинувшись на спинку высокого стула, позади которого блестела водная гладь небольшого пруда. Стая диких уток неспешно проплывала вдоль берега, делая короткие остановки, чтобы просушить крылья. Взмахи крыльев были похожи на вздохи, на крики отчаяния, на растерянное непонимание, возникшее в груди Шарля. Он сидел на краю стула, готовый в любую минуту сорваться с места и бежать, бежать без оглядки к горизонту. Зачем? Чтобы очутиться в другом месте, где его никто не знает, где он сможет начать всё сначала. Всё, всё, всё. Зачем? Чтобы доказать Симоне, что, написав ему обвинительное письмо, она ошиблась. Он вовсе не пасует перед трудностями. Он не трус, а…

Шарль поднялся. Мадам Ля Руж улыбнулась, поставила чашку, красиво сложила на коленях свои тонкие руки с длинными музыкальными пальцами.

– Я должен признаться вам, мадам Ля Руж, что Симона мне вовсе не сестра, – проговорил он, глядя сверху на улыбающуюся Аспазию. – Я назвался её кузеном для того, чтобы вы не прогнали меня из пансиона.

– Браво, мосье Шарль, – проговорила она. – Скажите, а вы не думали о том, что Симона, оставшаяся без родителей, может быть вашей сестрой? Вы ведь тоже выросли без родителей. Я права?

– Да, – ответил Шарль. – Я – круглый сирота. Моих родителей не стало задолго до рождения Симоны, поэтому отыскивать связи в нашем сиротстве было бы глупо.

– Было бы глупо, – повторила она, поднявшись. – Но, тем ни менее, связь между вами существует.

– Вы шутите? – растерянно улыбнулся Шарль. Симона подняла голову. Взгляд полный отчаяния. Ещё миг и слёзы польются из глаз.

– Аспазия не шутит, – перестав барабанить по столу, сказал Шварц.

– Симона, ты знала, знала об этом? – прошептал Шарль, побледнев. Она прикусила губу, отрицательно мотнула головой.

– Она не знала, – сказал Шварц, поднявшись. Симона осталась сидеть. Её тело, облаченное в траурно-торжественное платье, напоминало памятник скорбящей. Шарлю показалось, что она окаменела. Слеза, текущая по щеке, говорила о том, что Симона живая, что для неё это сообщение такая же неожиданность, как и для него. Шарль опустился перед ней на колени, взял руки в свои, проговорил:

– Симона, не плачь, умоляю. Быть может, господин Шварц ошибается. В завещании твой отец ничего не говорит о нашем родстве. Он просто называет мое имя. Но Бенош – вовсе не фамилия. Это – мой сценический псевдоним. Я – рыжий клоун Бенош. Кроме имени Шарль и смутных детских воспоминаний у меня от родителей ничего не осталось.

– А как быть с родинкой в виде запятой на правом предплечье? – спросила Аспазия.

Шарль повернул голову, посмотрел на неё снизу вверх, спросил:

– Откуда вы знаете?

– Джордж Стовассер рассказывал мне, – ответила она и глянула на Шварца. – Пора показать им письмо Джорджа. Проводите их в кабинет. Я больше не могу наблюдать за тем, что здесь происходит, – она повернулась и, шурша своей шоколадной атласной юбкой, удалилась.

– Пойдёмте в кабинет, – сказал банкир, взяв Симону за руку. Шарль пошёл следом.

– Когда я говорил Лелэ о том, что отношусь к Симоне, как к младшей сестре, – думал он, – я пытался скорее убедить себя, а не её, что так оно и есть. Но сейчас, когда нам приписывают родство, я вне себя от ужаса. Я раздавлен осознанием того, что безумно влюблен в собственную сестру. Я только сейчас понял, что все мои чувства настоящие. Настоящие! Смогу ли я когда-нибудь испытать что-то подобное, или у меня возникнет боязнь нового разочарования? Зачем любить, зачем? Офелия у принца одна – Симона Стовассер. Но…

– Проходите. Присаживайтесь, – сказал Шварц, распахивая двери кабинета.

Шарль вошёл, осмотрелся. Вдоль стен от пола до потолка – книжные шкафы со стеклянными дверцами. Большой кожаный диван. Напротив неполированный письменный стол с одним большим ящиком, из которого Шварц достал папку с гербом. Водрузил на нос пенсне, откашлялся, прочёл:

– Дорогие дети! – посмотрел на Симону и Шарля, сидящих на краю глубокого дивана, усмехнулся. – Вы похожи на испуганных птенцов, выпавших из гнезда.

– Мы похожи на узников, ждущих смертного приговора, – проговорил Шарль, крепко сжав руку Симоны.

– Люблю, – прошептала она и закрыла глаза.

– Дорогие дети, я рад, что вы нашли друг друга! – весело воскликнул Шварц. А Шарль почувствовал, как к горлу подкатился комок, и захотелось разрыдаться. Впервые за много лет, ему хотелось кричать от боли и отчаяния. Но он сидел на диване, немигая смотрел на книги за спиной банкира, слушал. Ждал, когда же прозвучит приговор, когда опустится гильотина.

– Симона, рядом с тобой сидит мальчик, которого ты, пятилетняя, хотела спасти, – Шварц улыбнулся, посмотрел на Симону. Она открыла глаза, задумалась, припоминая, кивнула.

– Помнишь, мы зашли в цирк Шапито на окраине города, – голос Шварца зазвучал бодрее. – Сначала под куполом летали гимнасты, а потом вышли клоуны, рыжий и белый. Они вывели на арену мальчика и принялись заталкивать его в пушку вместо снаряда. Ты схватила меня за руку и потребовала:

– Папа, спаси его! Спаси его немедленно.

– Погоди, – обняв тебя за плечи, проговорил я. – Это цирк, дорогая, с мальчиком ничего плохого не случится, вот увидишь.

– С ним уже случилось плохое, – нахмурилась ты. – Зачем он здесь, а не в гимназии, как кузен Лео? Где его родители? Почему они позволяют мальчику пропускать занятия?

– Наверное, его родители тоже работают в цирке, – предположил я. В это время грянул выстрел, пушка развалилась, на публику посыпались разноцветные бумажные звездочки. Мальчик поклонился и убежал за кулисы вместе с клоунами.

– Папа, прошу тебя, спаси его, – прошептала ты, глядя на меня полными слёз глазами.

– Симона, этот мальчик счастлив. Ты же видела, как он радостно улыбался, – сказал я.

– Прошу тебя, папа, – еле слышно вымолвила ты. – Я знаю, знаю, что ему нужна помощь.

– Ну, хорошо, – пожав твою руку, сказал я. – Мы спасем твоего мальчика.

Я усадил тебя в ландо, а сам пошёл к директору цирка.

– Как зовут мальчика, помощника клоунов? – спросил я, представившись.

– Бенош, – ответил он. – Этот мальчик не так мал, как вам показалось. Ему уже пятнадцать. Он подает большие надежды. В новой программе у него будет свой номер. Он станет самым юным рыжим клоуном.

– Скажите, а Бенош – это имя мальчика?

– Нет, нет, его зовут Шарль, – улыбнулся директор. – Бенош – это сценический псевдоним, который придумали клоуны.

– А кто родители этого мальчика? – поинтересовался я.

– Он сирота, – проговорил директор.

– Мальчик-сирота по имени Шарль, – задумчиво проговорил я и поднялся. – Господин директор, могу я попросить вас об одном одолжении? – он вытянулся в струну. Я положил на стол несколько крупных купюр и сказал:

– Я буду поддерживать ваш цирк, а вы маленького клоуна. Пусть он не меняет свой сценический псевдоним. Пусть он всем представляется – Шарль Бенош.

– Обещаю, что в новой программе, мы так и объявим: рыжий клоун – Шарль Бенош! – пообещал директор. Я поклонился и вышел.

На улице меня чуть не сбил с ног вихрастый паренек. Он удирал от толстой девочки, которая кричала что-то грубое ему в спину.

– Простите, ваша честь, – улыбнулся мальчик, собираясь прошмыгнуть. Я задержал его, желая расспросить про мальчика-помощника клоунов, но, увидев на правом предплечье родинку в виде запятой, онемел. Передо мной стоял малыш, которого мы искали десять лет.

– Тебя зовут Шарль? – спросил я.

– Нет, меня зовут Бенош, – ответил он гордо, вырвался и убежал.

– Мой дорогой мальчик, мой милый Шарль, прости, что я сразу не рассказал тебе обо всём, что сразу не забрал тебя с собой. Я растерялся. Да, да, растерялся. Впервые я не знал, что делать, как поступить. Я пошёл искать тебя среди пестрых цирковых вагончиков. Меня остановил добродушный толстяк, поинтересовался, что я здесь ищу, и усмехнулся.

– Легче поймать ветер, чем нашего Беноша.

Я повернулся и побрел к экипажу, поджидавшему меня у выхода.

– Симона, ты была права, – сказал я, усаживаясь напротив. – Это тот самый мальчик, которого мы должны спасти.

Шварц посмотрел на Шарля, улыбнулся.

– Вы помните этого господина?

Шарль кивнул. Картинка прошлого так ясно всплыла в его памяти, словно всё происходило пару минут назад. Высокий господин смотрит на него добрыми глазами и улыбается. А ведь он, Шарль, чуть не сбил его с ног, убегая от Матильды, дочери директора. Господин, почему-то говорит с ним шёпотом. Это веселит Шарля. Он показывает ему язык и мчится прочь. Он увлечён игрой, ему нет дела до господина, расхаживающего по задворкам цирка. Пусть волнуются и переживают взрослые. А ему, Шарлю, нечего бояться. Он давно не бродяжничает. Он обрёл надежную защиту в лице Лелэ и Бебэ. Теперь он – клоун, рыжий клоун Бенош. Шарль улыбнулся:

– Я помню этого господина.

– Прекрасно, – проговорил Шварц и продолжил чтение письма.

– Мама, мама, мы нашли мальчика, которого надо спасти! – закричала Симона, вбегая в дом. Евгения подняла на меня испуганные глаза.

– Да, дорогая, Шарль нашёлся, – улыбнулся я.

– А где, где он? – воскликнула она.

– Он служит в цирке рыжим клоуном, – ответил я.

Евгения прижала ладони к губам, воскилнула:

– Слава Всевышнему, сын Натали и Эдуарда жив!

– Да, Шарль, ты не наш сын… – Шварц сделал паузу.

– Что? – спросила Симона.

– Что? – выпрямил спину Шарль.

– Ты не наш сын, Шарль, – ещё раз повторил банкир. – Ты сын женщины, в которую я был безнадежно влюблен. Так же безнадежно, как Шварц Штанцер в Аспазию Ля Руж… Я впервые увидел Натали на балу и потерял рассудок. Я пошёл к ней через весь зал, забыв о правилах приличия, забыв обо всём на свете. Она показалась мне эфемерным созданием. Я боялся, что её сейчас не станет, что я не смогу поговорить с ней. Не знаю, почему мне захотелось сказать ей несколько слов? Я даже не подумал о том, что могу скомпрометировать её, что мой поступок могут неверно истолковать.

– Что вам угодно? – загородив Натали собой, спросил человек в дорогом мундире, украшенном орденами.

– Позвольте засвидетельствовать своё почтение, – проговорил я, понимая, что совершил непоправимую глупость.

– Эдуард Бенош, – протянув мне руку, представился он. Шварц посмотрел на Шарля поверх стекол, сказал:

– Да, да, молодой человек, Бенош – это фамилия ваших родителей.

– Удивительно, – проговорил Шарль. – Это имя придумала Лелэ. Почему она так меня назвала? Я никогда не задавал ей этот вопрос. Я просто принял своё новое имя, как подарок. Я с гордостью носил его все эти годы, не подозревая, что это – моя фамилия, – он улыбнулся. – Приятно вновь обрести потерянное родство. Вот только мне не ясно, куда подевались все мои многочисленные родственники? Неужели они не хотят воспользоваться частью предназначенного мне наследства? Или они ни о чём не подозревают?

Шварц Штанцер пожал плечами, опустил голову, продолжил чтение.

– Эдуард Бенош оказался удивительным человеком. Мы с ним подружились. Я стал бывать в их доме, большом красивом доме, где собиралось много удивительных людей. Там я познакомился с Евгенией Штанцер – матерью Симоны…

Если бы я знал о том, что Эдуард Бенош возглавлял тайное общество товарищей по оружию, я бы попытался что-то предпринять, как-то помочь Натали и Шарлю. Но… я обо всём узнал слишком поздно, когда дом Бенош был превращен в груду развалин, в свалку разбитых надежд.

– Прошу тебя, отыщи моего Шарля, – прошептала умирающая Натали. – Прислуга увела его куда-то, когда начался этот погром. Я знаю, знаю, он жив. Он не должен погибнуть. Он не виноват ни в чём. Найди его, Джордж. Спаси его…

– Десять лет прошло, прежде чем мы отыскали тебя, Шарль Бенош. Но… – Шварц откашлялся. – Когда мы приехали в цирк, чтобы забрать тебя с собой, мы увидели лишь обрывки афиш, полощущиеся на ветру. Цирк уехал. Евгения залилась слезами. Я, как мог, утешал её. А она плакала всё громче и сильнее. Тогда я побежал на поле, нарвал ей подсолнухов и, опустившись на колено, проговорил:

– Мы отыщем его непременно.

Евгения прижала подсолнухи к лицу, затихла. Мы вернулись домой, пригласили Шварца, составили завещание. Это письмо я написал через пару дней один. Мне нужно было собраться с мыслями, успокоить своё рвущееся из груди сердце. Это письмо – моя исповедь. Если её читает Шварц Штанцер, то значит, что дурной сон Евгении сбылся. Нас нет… А вы – есть! Будьте счастливы. Любите друг друга, как брат и сестра. Будьте лучшими друзьями. Будьте кем хотите, только будьте, будьте…

Ваш Джордж Стовассер.

P.S. Да, совсем забыл сказать, что Натали Бенош родилась на краю земли, в городке Шарлоттенберг. Может быть, вам, Шарль, захочется отыскать это место. Удачи.

Шварц снял пенсне, закрыл папку, улыбнулся:

– Теперь вам известно всё.

– Спасибо, дядя Шварц, – проговорила Симона, облегченно вздохнув. – Какое счастье, что Шарль мне никто. Потому что никто – это значит всё, целый мир, целый земной шар, который я могу обнять, прижать к груди.

Она поднялась, обхватила себя руками за плечи, зажмурилась. Ждала, что Шарль поднимется, поцелует её. А он сидел каменным идолом и смотрел на книги за спиной Шварца.

– Что с тобой, Шарль? – спросила Симона, открыв глаза. – Ты не рад? Ты испугался того, что я захочу стать твоей женой, да?

– Нет, нет, – проговорил он, потерев виски. – Просто… Могу я взять книгу?

– Книгу? – Шварц посмотрел на него с досадой. – Зачем она вам?

Шарль поднялся, подошёл к книжному шкафу, взял книгу в старом переплете, раскрыл, улыбнулся.

– Да, именно эту книгу читал мне перед сном добрый сказочник. А чтобы я не забыл его сказки, он положил между страниц цветок – незабудку, – Шарль повернулся, показал Симоне цветок.

– Какое чудо! – воскликнула она. – Сколько лет этому цветку?

– Вечность, – ответил Шарль, вдохнув аромат книжных страниц.

– Теперь я понимаю, что тогда, перед сном твой отец рассказывал мне сказку своей любви, – закрыв книгу, сказал Шарль. На обложке было написано «Справочник по астрономии». Симона рассмеялась.

– Да, папа любил читать сказки из словарей и научных трактатов по банковскому делу. Он хотел, чтобы его дочь была самой образованной девушкой на планете. И вот я…

Шарль обнял её и поцеловал в губы. Первый раз. Симона не ожидала. Она посмотрела на него растерянно.

– Люблю, – прошептал Шарль и чуть громче повторил, – Я люблю тебя, Симона.

Она зажмурилась, подняла голову. Шарль коснулся губами её лба, глаз, щёк, припал губами к губам, как к источнику.

Они не видели, как Шварц Штанцер тихонько вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь. Он прошёл на террасу, где поджидала его Аспазия Ля Руж. Она поднялась ему навстречу и спросила:

– Ну, как?

Вместо ответа, Шварц обнял её, принялся кружить.

– Что вы делаете? Прекратите немедленно. Я сейчас упаду. Пощадите меня, Шварц, – простонала Аспазия. – В моём возрасте нельзя делать таких резких движений.

– В вашем возрасте, дорогая, самое время делать такие движения и совершать безрассудства, – расцеловав её в обе щеки, проговорил Швар.

– Что вы себе позволяете? – воскликнула она, вырвавшись из его объятий.

– Выражаю радость, – улыбнулся он. – Вы были правы, Аспазия, Шарль любит Симону. Любит по-настоящему. Вы победили!

– Если я – победила, значит, вы – проиграли. Неужели вас так радует проигрыш? – спросила она.

– Нет, – мотнул он головой, продолжая счастливо улыбаться. – Меня радует ваша прозорливость, ваша женская интуиция, ваша неприступность, ваша… мадам Ля Руж, позвольте вас поцеловать.

– Нет, – гордо вскинув голову, сказала она.

– Я так и знал, – вздохнул Шварц, порывисто обнял Аспазию и поцеловал в губы.

– Вы… вы… – она растерянно на него посмотрела, отвернулась.

Шварц обнял её за плечи, сказал:

– Простите. Простите, милая Аспазия. Считайте мой поступок глупым ребячеством. Отругайте меня. Только не молчите, умоляю.

Она повернулась и поцеловала его в губы. Отстранилась, покраснела, потупила взор, проговорила:

– Если бы вы знали, как давно я ждала от вас этого глупого ребячества, Шварц.

– Но, почему же вы..? – воскликнул он. Она подняла голову, посмотрела в его округлившиеся от удивления глаза, призналась:

– Я играла роль неприступной гордячки, чтобы скрыть свою беззащитность. Я ведь не умею справляться со своими чувствами. Не умею. Вот что я сейчас наделала? Что наделали мы с вами? Как мы после всего произошедшего будем смотреть друг другу в глаза?

– С любовью и нежностью, – проговорил Шварц, взяв её руки в свои.

– А как мы будем смотреть в глаза вашей жены? – спросила Аспазия, высвобождая руки.

– У меня давно нет жены, дорогая мадам Ля Руж, – улыбнулся Шварц. – Я – вдовец.

– Что вы говорите? – нахмурилась она. – Нынче утром я беседовала с мадам Штанцер в саду.

– Аспазия, – рассмеялся он. – Женщина, которую вы считаете моей женой – моя экономка. Я овдовел семь лет назад.

– Шварц… – Аспазия прижала руку к груди. – Но почему, почему вы ничего не сказали мне? Почему?

– Боялся, что вы прогоните меня, – признался он.

– Как глупо, – вздохнула она. – Почему вы решили, что я вас прогоню? Разве я могу прогнать человека, который мне дорог, которого я… – она прижала ладонь к губам, испуганно посмотрела на Шварца.

– Так, так, так, Аспазия, почему вы замолчали? – спросил Шварц, убирая руку Аспазии ото рта. – Прошу вас, договорите то, что хотели сказать.

– Которого я… люб-лю, – прошептала она. Он крепко обнял её, прижался к пылающей щеке, сказал:

– Аспазия, вы сделали меня самым счастливым человеком на планете. Подумать только, пятнадцать лет потребовалось, чтобы услышать единственные нужные слова, в которых заключен смысл моей жизни, смысл нашей будущей жизни, Аспазия…

Симона и Шарль подъехали к цирку в кожаном ландо, запряженном четвёркой шоколадных лоснящихся лошадей. Матильда выронила из рук ведро с водой, замерла, наблюдая, как, одетый в светло-золотой костюм, Шарль поддерживает под локоток девушку, одетую в чёрное платье-капкан. Как они неспешно идут к балаганчику клоунов, как приплясывают Лелэ и Бебэ, как они хлопают по спинам лошадей, усаживаются в коляску и уезжают.

– Папа, папа, ты видел? – запоздало крикнула Матильда, со злостью отшвыривая ведро.

– Что случилось? – выбежав на её крик, спросил директор цирка. Матильда махнула рукой в сторону удаляющегося ландо и затопала ногами.

– Что всё это значит? Что за самоволие в твоем цирке? Они что, хотят сорвать представление?

– Не волнуйся, дорогая, – Рудольф Велзер попытался улыбнуться. – Они вернутся. До представления ещё четыре часа.

– Всего четыре часа! – крикнула Матильда. – Что ты будешь делать, если они не вернутся? Если они вообще не вернутся в твой цирк?

– Я что-нибудь придумаю, – неуверенно проговорил директор, направившись к балаганчику клоунов.

Он понимал, Матильда права – случилось непоправимое: он потерял своих лучших клоунов. Он знал, что это произойдёт рано или поздно. Он был готов к этому с того самого момента, когда к нему зашёл высокий господин и оставил годовую выручку только за то, чтобы малыш Бенош не менял свой сценический псевдоним. Если бы они не сорвались с места в тот же день, то он мог бы остаться без клоунов уже пятнадцать лет назад. Немалый срок – пятнадцать лет. Где они только не побывали за это время…. Он сколотил себе приличное состояния, выдал замуж Матильду. Что ещё нужно?

Рудольф Велзер уселся перед зеркалом, нацепил на голову рыжий парик, улыбнулся:

– Мне нужен цирк, потому что он – вся моя жизнь. Без него я умру. Только здесь в цирке я чувствую себя нужным. Только здесь.

Он прикрепил себе большой красный нос, провёл белилами по лицу, подмигнул своему двойнику в зеркале?

– Проблема решена, приятель! Сегодня на арену цирка выйдет непревзойденный клоун – Руди – красный нос! Наконец-то исполнится моя заветная мечта стать клоуном. Наконец-то никто не посмеет осуждать меня за тот выбор, который я сделал. Все будут считать меня героем, потому что я спасаю программу.

Лошади дружно бежали по дороге. Лелэ восторженно восклицала и всплескивала руками. Бебэ снисходительно улыбался и кивал прохожим. Симона и Шарль беззаботно смеялись. Всем было весело.

– Лелэ, скажи, а почему ты назвала меня Бенош? – поймав её взлетевшую вверх руку, спросил Шарль.

– О-о-о, – закатив глаза, пропела она. – Однажды я услышала… Нет, дело было не так. Однажды я шла по улице, а мимо медленно ехал экипаж, чем-то похожий на наш, на этот экипаж. Там лошадей было меньше, поэтому он и ехал не очень быстро. А может быть не поэтому, а потому, что в экипаже сидела сахарная красавица. Нет, она не была сахарной, она была очень-очень красивой и какой-то ненастоящей. Она сидела вот так, – Лелэ приняла позу, в которой сидела сахарная красавица, прикрыла глаза, пару минут помолчала, а потом затараторила:

– Барышня была одета во что-то воздушное. Белая кружевная пена окутывала её шею и руки, возвышалась над волосами. А волосы у нее – медь, сверкающая медь начищенных труб. На висках завитки. Глаза спрятаны за чёрным бархатом ресниц. А рядом с нею – мальчик. О-о-о-о… – Лелэ закрыла глаза. – Видение этого мальчика до сих пор будоражит моё воображение. Это был не ребенок, а трехлетний ангелочек с пухлыми румяными щёчками и крупными, как вишни, глазами. Он тоже был одет во что-то кружевное. Увидев это сахарное семейство, я замерла, – она замолчала, показав, в какой позе она остановилась на тротуаре. Шарль с Симоной переглянулись, подумав о своём гипсовом Ангеле из пансиона.

– Я стояла и смотрела на видение сахарного семейства, а вокруг меня кричали: Бенош, Бенош, Бенош! – продолжила Лелэ восторженно таинственным голосом.

– Бенош, – повторила я, решив назвать этим именем своего малыша. – Имя досталось тебе, Шарль.

Лелэ улыбнулась, подумав о том, что впервые спокойно сказала о ребенке, которого у неё никогда не будет. Зато у неё есть взрослый Бенош и не очень взрослая Симона, которые везут их с Бебэ в гости к богатому дядюшке.

– А знаешь, Лелэ, ведь я – тот самый сахарный трехлетний мальчик, которого ты тогда видела, – сказал Шарль.

– Ты? – она отмахнулась. – Да ну тебя.

– Лелэ, Шарль Бенош – моё настоящее имя, – улыбнулся Шарль. – Бенош – это фамилия моих родителей.

Лелэ побледнела, вдавилась в сиденье, ушла в себя.

– Мы ценим шутки, сынок, – проговорил Бебэ. – Но мы никогда никого не дурачили.

– Он вас не дурачит, – воскликнула Симона. – В нашем доме есть портрет маленького Шарля и Натали Бенош в белоснежных кружевных одеждах. Лелэ очень точно их описала. В тот день, о котором рассказывала Лелэ, семейство Бенош ехало от художника Бодлера, который писал портрет Натали по просьбе моего отца.

– Правда? – с надеждой посмотрев на Симону, спросила Лелэ.

– Да, да, Лелэ, дав Шарлю имя – Бенош, вы вернули ему его фамилию, – проговорила Симона. – Если бы вы назвали его по-другому, мы бы никогда не отыскали его. Спасибо вам, дорогая Лелэ.

Лелэ замахала на неё руками, уронила голову на колени. Бебэ погладил её по спине.

– Ну, вот, новый номер – клоунесса залилась слезами. Так дело не пойдёт. Нам ещё вечером веселить почтеннейшую публику. Соберись, возьми себя в руки.

– Сегодня вечером мы вас никуда не отпустим, – сказала Симона. – Мы вас похитили, чтобы пригласить вас на званый ужин с лучшими людьми.

– Нет, нет, – встрепенулась Лелэ. – Я не останусь ни на какой ужин.

– Останетесь, – с нажимом проговорила Симона, – потому что лучшие люди – это вы с Бебэ, мой дядюшка Шварц, мадам Ля Руж и мы с Шарлем. Сегодня наш день. День счастья, день исполнения желаний и надежд. Вы же давно хотели сбежать из цирка и отправиться в путешествие по миру, – Лелэ кивнула. – Так вот, Мари, считайте, что ваше путешествие уже началось.

– Ах, душа моя, ты знаешь моё имя, – прошептала Лелэ, прижав ладони к груди.

– Да, – улыбнулась Симона. – Теперь я вас всегда буду звать – Мари. А вас – Михаэлем.

Бебэ крякнул, потер нос, улыбнулся, проговорил:

– Умеете вы растрогать даже самых бесчувственных, дорогая Симона.

– Вы не бесчувственные, – нежно посмотрев на него, сказала Симона. – Вы – самые замечательные люди, умеющие раздаривать своё душевное тепло, свою доброту и сердечность, ниспосланную нам с небес.