Блад: глубина неба
Из ненавистного отцовского дома он сможет уйти сразу, как поступит в академию. Он будет жить в этом прекрасном общежитии с высокими потолками и крутыми лестницами, и отец уже ничего не сможет ему сделать…
Мало-помалу бокал Винтерсблада пустел. Так хорошо и спокойно, как в этот вечер, Шентэлу не было уже много лет. С тех пор, как он, пятилетний, засыпал в своей маленькой кроватке под мамину колыбельную, а отец ещё не пил и неплохо зарабатывал на хорошей работе.
***
Спустя несколько дней Винтерсблад возвращался домой из конюшен поздно и надеялся, что отец уже спит. Но тот встретил его на пороге. Из-за его плеча выглядывала встревоженная мать, заранее сложившая ладони в умоляющем жесте: «только не перечь!»
– Что. Это. Такое? – негромко спросил отец, но по его голосу чувствовалось, что внутри у него всё давно уже кипит и клокочет: ещё чуть-чуть, и предохранительные клапаны сорвёт, а наружу вырвется сокрушительный гнев.
Сперва Шентэл подумал, что тот всё-таки раскрыл его секрет со скачками и тайным заработком. Но нет, – отец извлёк из-за спины толстенный том «Естественных наук» и ткнул им ему в лицо, повторив свой вопрос.
– Книга, – как можно спокойнее ответил Шентэл.
– Зачем тебе эта книга? Ты её украл?
– Мне дал её мой друг, он учится в медицинской академии.
– Зачем. Тебе. Читать. Эту. Книгу? – с большими паузами спросил отец.
Он дышал тяжело, с присвистом, обдавая Шентэла алкогольными парами, едва сдерживая свою злость, но казалось, что он специально генерирует её в себе побольше да погуще, чтобы наброситься на сына со всей яростью, на которую способен. Шентэл почувствовал, как его тело против воли будто уменьшается в размерах, съёживается под отцовским натиском, и вот он готов уже испариться, исчезнуть, бежать, поджав хвост, забиться в самую узкую, самую тёмную нору и просидеть там ближайшие годы. Нет, так дело не пойдёт! И Шентэл будет отстаивать свою правду, должен отстаивать, если не хочет провести остаток дней под отцовским сапогом! Он до хруста в пальцах сжал кулаки и выпрямил спину, посмотрел прямо в пьяные, полубезумные отцовские глаза.
– Я буду поступать в медакадемию.
Он не успел понять, что случилось, почему его с силой мотнуло в сторону и приложило к косяку, а в глазах вспыхнули фиолетовые искры. Отец наотмашь врезал ему по лицу книгой.
– Ты будешь делать, что я тебе скажу, щенок! Пойдёшь на нормальную работу с нормальными деньгами! Я не позволю тебе страдать всякой хренью на мои кровные! А эту дрянь вернёшь, где взял! – Он ткнул учебник под нос Шентэлу с такой силой, что разбил ему губу.
– Не верну.
Мама отчаянно замахала руками, жестами умоляя взять слова назад.
– Не вернё-о-о-ошь?! Тогда я её спалю! – и Шилдс решительно направился на кухню.
И тут что-то случилось с Винтерсбладом.
– Не смей! – крикнул он и кинулся на отца, чтобы отобрать книгу.
Силы были неравны, но ни заведомое поражение, ни страх перед отцом, сдерживавшие Шентэла столько лет, в этот раз его удержать не смогли. А дальше всё произошло словно во сне: отец свалил его на пол, Шентэл намертво вцепился в книгу и сумел вырвать её из рук отца, прижал к себе. Отец впал в неистовство, стал бить его ногами, но каждый раз попадал в твёрдый книжный переплёт, которым Шентэл пытался защититься. Мать отчаянно кричала и хватала мужа за плечи, пытаясь остановить, оттащить. Он развернулся и ударил её по лицу, и Винтерсбладу хватило этого времени, чтобы пнуть отца под колени.
– Не трогай её, упырь проклятый, горжерет ты литотомический! – сорвавшимся голосом закричал он.
Отец рухнул посреди кухни, ударившись об угол стола, из его рассечённого лба брызнула кровь. Винтерсблад вскочил, сел на него верхом, придавив его плечи коленями, и ударил по лицу томом «Естественных наук». Потом ещё раз и ещё, пока голова отца не мотнулась безвольно по полу, а пальцы, вцепившиеся в штанины Шентэла, не разжались. Только тут Винтерсблад услышал, что ему всё это время кричала захлёбывающаяся рыданиями мать:
– Не надо, Шентэл, перестань, ты его убьёшь!!!
Он замер. В его руках была скользкая от крови книга, под ним лежало тело отца с размозжённой головой. Замер в ужасе, но не от того, что наделал, а от того, что испытал. Острое чувство облегчения прорезало его грудь, словно глоток чистого морозного воздуха после затхлого подвала.
На скуле матери наливался сочный синяк, она плакала и причитала на коленях перед телом Шилдса, целуя его окровавленный лоб, гладя его по голове. Она жалела, искренне жалела своего мучителя! Шентэл с трудом сглотнул вязкий ком, застрявший в горле. Он был потрясён и этой картиной, которая сейчас разворачивалась на его глазах, и тем мимолётным счастьем от мысли, что он действительно убил его. Губы его презрительно скривились.
– Он не заслуживает ни твоей любви, ни твоей жалости, – прошептал Винтерсблад. – Нам было бы лучше… без него. Тебе и мне.
– Нет, Шен, он мой муж! Ради него я ушла из семьи, и я люблю его! – со слезами выкрикнула мать. – И не смей причинять ему вред, он твой отец!
Шентэл перевёл взгляд на шею отца: над его воротником заметно пульсировала жилка.
– Он жив, – бесцветным голосом уронил Винтерсблад. Поднялся на ноги, до боли в пальцах вцепившись в «Естественные науки», словно в единственный предмет, за который можно удержаться в стремительно вращающемся мире. Спустя несколько секунд за ним хлопнула входная дверь.
Дома он не появлялся три дня. Под предлогом приближающихся скачек задерживался на конюшнях допоздна, а потом тайком оставался там на ночь. Эти скачки они с Полночью проиграли, и Шентэл не получил денег. На четвёртый день на конюшнях появился отец. О чём-то переговорил со старшим конюхом, потом зашёл в кабинет Нормана. Винтерсблад тайком наблюдал за ним, и сердце тоскливо и глухо стучало под самым горлом. Он не сомневался, что отец захочет поквитаться с ним за прошлую драку. И вряд ли в этот раз Шентэлу повезёт так же, как в предыдущий. Через некоторое время отец вышел вместе с Норманом и они направились к стойлам. Бежать Шентэлу было некуда, он лишь покрепче перехватил вилы, готовый в этот раз защищаться до последнего. Шилдс выглядел хмурым, трезвым и на удивление спокойным.
– Твоя мать очень больна, – с порога начал он, – и хочет тебя видеть.
Повисла напряжённая пауза. Винтерсблад сжимал в руке вилы, Шилдс молча ждал. Было не похоже, что он лгал.
– Я даю тебе три выходных, Шентэл, – нарушил тишину Норман, – уладь свои дела и возвращайся.
– Позвольте мне остаться, сэр! – осипшим голосом попросил он Нормана, не сводя глаз с хмурого отца.
– Мальчик, – Норман несколько растерялся, – сейчас ты нужен дома больше, чем здесь. Твой отец просит отпустить тебя на пару дней, и я не вижу причин отказывать ему. Иди домой.
– Вы просто ничего не знаете! – Голос Винтерсблада взлетел до фальцета. – Это он виноват! Это он забил её! И меня убьёт!
– Что ты несёшь?! – повысил голос отец. – У твоей матери больные лёгкие. Закрой рот и иди домой!
– Я никуда с тобой не пойду!
– Пойдёшь, – твёрдо, но без привычной ярости сказал отец, – ты должен. – Сегодня он на удивление хорошо владел собой, и это пугало Шентэла ещё больше, напрочь лишая самообладания.
– Я никуда с тобой не пойду! – Он отступил на шаг, обеими руками перехватывая вилы.
Отец кисло усмехнулся, засунул руки в карманы. Сейчас перед Шентэлом стоял словно другой человек.
– Вот ведь зверёныш растёт! – с горечью обратился он к Норману. – Мать его забаловала, так он теперь позволяет себе и с ней, и со мной, как с последним отребьем разговаривать. Вон, вилами в меня тычет! А на днях лоб мне разбил, видите? – Он указал на рассечённый лоб.
Шентэл застыл, уставившись на отца. Стиснул зубы так сильно, что свело челюсти. Руки, по-прежнему сжимающие вилы, мелко задрожали.
– Видите, – продолжал Шилдс, – аж побагровел весь, того и гляди – порвёт голыми руками.
– Не верьте ему, сэр! – едва слышно, почти не разжимая побелевших губ, прошипел Винтерсблад. – Это он забил её! – Он умоляюще посмотрел на Нормана. – Он и меня убьёт. Я разбил ему лоб, когда защищал свою мать! Спросите у конюхов, как часто они видели на мне синяки!
– Потому что ты горазд подраться с кем ни попадя, – ввернул отец. – А я ни тебя, ни жену пальцем не тронул.
– Прошу вас, сэр! Позвольте мне остаться. – Голос Шентэла совсем потерял краски.
Лицо Нормана сложилось в сложную гримасу, будто в рот ему попало что-то отвратительное, но этикет не позволял ему это выплюнуть.
– Мальчик, – начал он, явно подбирая слова, – во-первых, опусти вилы. А во-вторых, не знаю, что между вами происходит на самом деле, но то, что я здесь вижу… м-м-м… Шёл бы ты домой и слушал, что тебе говорит твой отец. Скандалы мне тут не нужны.
***
Небо в тот день было серое и низкое, будто застеленное старой драной простынёй. В воздухе стояла дождевая пыль, и кожа от неё становилась противно-липкой, словно в холодном поту после ночного кошмара. Я плёлся за повозкой, в которой лежала мама. В деревянном, грубо сколоченном ящике. Время от времени нагонял её, шагал вровень, касаясь ладонью занозистых досок гроба. На что-то получше у меня не хватило денег.
Отец не дал на похороны ни монеты. Он тащился где-то позади, и я старался не оглядываться на него, но голова поворачивалась сама. Я видел, как он останавливался каждые два шага; расставив ноги шире плеч, чтобы не потерять равновесие, присасывался к бутылке. Его голова запрокидывалась до самых лопаток, тело опасно кренилось, а я ждал, когда он наконец упадёт и не сможет подняться. Тогда, возможно, его переедет следующая телега, которая покатит по разбитой дороге, ведущей к кладбищу. Но отец так и не упал – пойло в его бутылке закончилось раньше, и он свернул в ближайший кабак, сигналя нашей куцей процессии рукой, чтоб не ждали.
До кладбища он так и не дошёл. Ввалился домой уже ночью, рухнул на кровать прямо в сапогах. Сил его хватило лишь на то, чтобы закурить сигарету. Он уснул после второй же затяжки, и сигарета повисла в уголке его рта, почти воткнувшись тлеющим кончиком в подушку.
Я долго стоял над ним, с его вонючим куревом в руке. Помню, пожалел о том, что не дал сигарете упасть на постель. А потом аккуратно положил окурок на одеяло.
Мне показалось, что оно не загорается вечность. Но появился маленький язычок пламени, а следом вспыхнула вся постель. А вместе с ней и отец. Он был так пьян, что даже не проснулся.
Не помню, было ли мне страшно, но помню, что я впервые за много лет не чувствовал к нему ненависти.
Уходя из горящего дома, я взял с собой только том «Естественных наук».
Нарисованные звёзды
– Ой, ну ты гляди: спит себе как младенец! – насмешливо раздалось откуда-то сверху, и Шентэл вскочил на ноги раньше, чем успел проснуться. Недовольно буркнула Полночь, которую он случайно толкнул локтем.
– И часто ты здесь ночуешь?
Шентэл ошарашенно моргал, стоя посреди стойла Полночи, а от ворот на него смотрели двое конюхов. То, что вчерашние похороны, до беспамятства напившийся отец и ночной пожар случились на самом деле, а не привиделись ему во сне, он сообразил не сразу.
– Ладно, – махнул рукой один из конюхов, так и не дождавшись ответа, – давай, просыпайся, там тебя господин Норман ищет.
Винтерсблад вышел из конюшни и поплёлся к отдельной постройке, служившей хозяину кабинетом. Судя по тому, как высоко стояло солнце, он сильно проспал: должен был начать работу ещё часа два назад. Удивительно, как он вообще умудрился уснуть? Тайком пробравшись на конюшни, он добрую часть ночи провёл не сомкнув глаз в стойле Полночи. Пытался согреться, укрывшись попонами, но холод словно шёл изнутри, и, что бы он ни делал, кожа как будто покрывалась инеем. Под утро его начало сильно знобить, и Шентэл подумал, что заболевает, но сейчас, на ласковом сентябрьском солнышке, от лихорадки не осталось и следа. Лишь в голове глухо стучал тяжёлый молот, да очень хотелось пить.
В кабинете Норман нервно барабанил ухоженными ногтями по письменному столу, перед ним стояли двое безучастных жандармов. Он уже запутался, что же нервировало его больше: присутствие представителей власти или те новости, которые они ему принесли. Ночью в Грэдо дотла сгорел дом. На пепелище нашли тело взрослого мужчины, но соседи сказали, что там жил ещё мальчик. Мальчик работал на конюшнях и в этот день схоронил мать. Вернулся ли он домой после кладбища, никто не видел. А раз не видел, значит, парень мог остаться жив. На конюшнях его тоже никто сегодня не встречал, хотя его смена давно уже началась; но жандармы попросили проверить тщательнее: конюшни-то большие. И вот затянувшемуся ожиданию пришёл конец: дверь кабинета отворилась, и через порог перешагнул Шентэл.
– Ну вот, – с облегчением усмехнулся Норман, – живой! – Но тут же спохватился, напялив на лицо выражение, приличествующее ситуации. – Мальчик, тут такое дело… С тобой хотят поговорить эти господа, они тебе всё объяснят.
– Ты Шентэл Шилдс? – спросил один из жандармов.
– Винтерсблад. Предпочитаю фамилию матери.
– Где ты был этой ночью? – не обратив внимание на его замечание, продолжил жандарм.
– Я был здесь. – Шентэл виновато оглянулся на Нормана: – Простите, сэр, я пришёл повидать Полночь и нечаянно уснул в её стойле.
Жандарм вопросительно глянул на Нормана.
– Это кобыла, – пояснил тот, – он за ней ухаживает.
– Пришёл проведать лошадь среди ночи? – удивился жандарм. – Зачем?
– Она мой единственный друг, – словно через силу произнёс Шентэл. – Вчера, после похорон мамы, отец напился. Я не хотел с ним оставаться.
– И что было дальше?
– Меня только что разбудили конюхи, отправили к вам, сэр. – Он вновь обернулся на Нормана: – Вы уволите меня за то, что проспал работу? Зачем здесь жандармы, сэр?
Тот не ответил.
– Мальчик, – подключился к разговору второй жандарм, – этой ночью твой дом сгорел. Видимо, твой отец уснул с зажжённой сигаретой. Мне жаль, парень, но он мёртв. У тебя есть другие родственники?
На окаменевшем лице Шентэла не отразилось ни единой эмоции. Он лишь медленно, словно в полусне, помотал головой.
– Тогда мы должны забрать тебя в приют, – подытожил жандарм.
– Но у меня есть работа!
– Если господин Норман готов взять за тебя ответственность и предоставить крышу над головой, он должен подписать бумаги, и тогда…
– Господин Норман, сэр, – перебил жандарма Винтерсблад, – позвольте мне остаться!
– Простите, господа, можете оставить нас на пару минут? – просил Норман, вымучив вежливую улыбку. – Я не собираюсь брать на себя лишнюю ответственность, парень, – шёпотом зашипел он, как только за жандармами закрылась дверь, – мало мне своих проблем, твоих ещё не хватает!
– Но сэр, мне больше некуда идти. И я хорошо работаю!
– Что значит некуда? А приют?
– Но сэр! Вы когда-нибудь видели этих приютских?!
– Можно подумать, ты сейчас выглядишь лучше! Всё, мальчик, не дави на жалость. Вопрос решён.
Винтерсблад глянул на Нормана с недетской злостью.
– А что, если жандармы узнают, кто на самом деле выступал на скачках под именем жокея Полночи?
– Ах ты, шельмец, ещё и угрожаешь мне?! А что, если жандармы узнают о той сцене между тобой и твоим папашей, которую я лицезрел на прошлой неделе, а? Вдруг они засомневаются: отец ли виноват в пожаре, м, Шилдс?
– Не называйте меня Шилдсом! – сквозь зубы процедил Винтерсблад.
– Чтоб я тебя не видел больше, понял? Мерзавец! Угрожает мне! Мне!!! После всего, что я для него сделал! Пошёл вон!
Шентэл шёл через все конюшни как в воду опущенный. По обе стороны от него шли жандармы, словно вели преступника.
– Простите, сэр, – он вдруг остановился и обратился к одному из них, – позвольте мне попрощаться с Полночью! Я мигом!
Тот неуверенно покосился на второго.
– Мы ведь с ней больше не увидимся… – упавшим голосом заключил Шентэл.
– Пусть сходит, – уступил второй жандарм.
– Давай бегом, – нога здесь – нога там! – позволил первый.
Шентэл припустил к стойлам. Влетев к Полночи, он подхватил валявшийся на полу томик «Естественных наук», отвязал кобылу и, зажав книгу под мышкой, вскочил на лошадь.
– Давай, девочка, этот забег мы обязаны выиграть! – шепнул он ей и пришпорил Полночь пятками.
Она сорвалась с места в галоп, разметав стоявшие у ворот вёдра. Ветер засвистел в ушах, чьи-то голоса заорали вслед, кто-то из конюхов бросился наперерез, но в последнюю секунду не решился сунуться под копыта. Увидев улепётывающего мальчишку, жандармы раскорячились на дороге, словно могли поймать несущуюся на них кобылу в широко распахнутые объятия. Но, вовремя оценив свои силы, в последний момент пригнулись, закрыв головы руками. Лошадь пролетела над ними, едва не зацепив копытами, а потом перемахнула через ограду и понеслась по дороге прочь от конюшен, прочь из Сотлистона. Конечно, гнаться за ней было бесполезно. Ничего, Норман ещё спасибо скажет: кобыла застрахована на внушительную сумму, а толку от неё как от скаковой всё равно чуть, больше затрат.
Шентэл направил Полночь в сторону моря. Во всяком случае, он надеялся, что море именно там, куда они направлялись. Стоило им покинуть пригород Сотлистона, начались нескончаемые поля, и он быстро запутался, в какую сторону нужно двигаться. День перевалил за середину, солнце пекло совсем не по-сентябрьски; пустой уже больше суток желудок голодно урчал, но есть как будто не хотелось, только пить – страшно, безумно. Кружилась голова, картинка перед глазами дрожала, будто он смотрел сквозь жар от костра. Шентэл то и дело проваливался в тяжёлую душную полудрёму, тщетно пытаясь стряхнуть с себя сон. Ненароком он всё-таки задремал, а когда вновь открыл глаза, увидел тёмное вечернее небо, усыпанное звёздами.
– О, очухался!
Над ним склонилось странный человечек, которого Шентэл сперва принял за куклу с головой младенца и карикатурным лицом взрослого мужчины. Голосом человечек говорил тоже словно кукольным: пронзительным, высоким, как будто механическим. Шентэл попытался встать, но в глазах потемнело, а голова вновь пошла кругом, и ему удалось лишь сесть. Он покачивался на открытой повозке, прицепленной к крытой кибитке. Впереди вереницей ехали ещё несколько таких же кибиток, с полукруглым верхом из прочной материи. Рядом плелась привязанная к борту Полночь, вокруг по-прежнему колыхались травы необозримого поля. Подле Шентэла стоял кукольный человечек: лысый, ростом с пятилетнего ребёнка, но не ребёнок. В руках он держал томик «Естественных наук», для него, карлика, гигантский.
– Чего сидишь-таращишься? Смотри, пешком потащишься! – визгливо сказал карлик, но в голосе не слышалось злости. – Ты сейчас среди друзей, так что, парень, не робей! Зырками, как сыч, не хлопай, лучше выпей да полопай!
Он отложил «Естественные науки» прочь и протянул Шентэлу флягу с водой, которую тот с жадностью выпил сразу почти всю, и кем-то уже погрызенный, открытый пирог с вареньем. Пирог оказался засохшим, варенье – заветрившимся, с налипшим на него мелким сором, но Шентэл с голодухи съел его с большим аппетитом.
– Где я? – спросил, утирая рукавом губы.
– Я ж сказал: среди друзей! А ты сам, красавчик, чей?
Карлик говорил артистично: мало того, что в рифму, так ещё и всё с каким-то прискоком, похожим на странный танец, с широкими взмахами коротких рук и с карикатурно-яркой мимикой.
– Да ладно тебе, дядька Ник, отстань от него! – Из сгущающихся сумерек к повозке выехала девчонка лет шестнадцати на статном жеребце. – Твои рифмы у всех в печёнках! – Она рассмеялась, и чёрные кудряшки вокруг её лица запрыгали, словно пружинки.
– Меня Кэсси зовут. Кассандра. Я наездница, выполняю всякие трюки на лошадях в цирке. Там, – девчонка махнула рукой вперёд, – остальная наша труппа. А ты кто?
– Можешь соврать! – Карлик расплылся в подбадривающей улыбке, от которой всё его маленькое лицо покрылось морщинами и стало похоже на грецкий орех. – Нам наплевать, кто ты есть, просто нужно как-то тебя звать.
– Тогда я… Блад. Так вы – бродячий цирк? Ничего себе!
Кэсси снисходительно хмыкнула:
– Что, никогда не встречал циркачей?
– Так близко – нет.
– То-то на меня уставился, как на диво, – хохотнул Ник. Телега внезапно остановилась, и он покачнулся, чуть не вывалившись за борт. – Эй, у руля! – пронзительно крикнул куда-то вперёд. – Нежнее, нежнее! Ценных работников везёте, чтобы их с повозок кверху пятками сваливать!
– Да тебе-то уж невысоко и падать, Книксен, – шутливо ответили ему сидящий на козлах первой кибитки (небольшой караван из повозок замыкался в кольцо) худосочный мужчина средних лет: чёрные волосы, заплетённые в косицу, козлиная бородка – тоже в косице, в ухе позвякивает гроздь разномастных серёжек, а кошачий разрез хитрых глаз точно как у Кэсси.
– Это Мардуарру, мой отец, – сказала Кассандра.
– Можешь называть просто Мар, – подмигнул Мардуарру.
– Блад.
– Куда путь держал, Блад? Пока не рухнул посреди поля.
– К морю, сэр.
Циркачи переглянулись, Кэсси прыснула, а карлик и вовсе расхохотался. Его смех напоминал вопли чаек.
– Что такого? – растерялся Шентэл.
– Не, вы слышали это: «сэр»?! – утирая слёзы, выдавил карлик.
– Только не «сэр», Блад, к нам никогда так не обращаются, – спокойно пояснил Мардуарру, – Лучше по имени.
Циркачи спешились.
– Поможешь мне распрячь лошадей, Блад? – спросила Кассандра. – Мы тоже едем в сторону моря, могли бы подвезти тебя.
– Но только если будешь мил да любезен, да в деле полезен! – тут же ввернул карлик.
– По пути много маленьких городков, в которых ждут наших ночных представлений. Что скажешь: ты с нами?
Шентэл всё равно не знал дороги к морю, у него не было ни денег, ни еды, ни воды, а конный путь даже напрямик займёт не один день. Конечно, он согласился! Грубоватые, весёлые и немного странные циркачи уже успели ему понравиться.
В труппе была и мать Кассандры, Иштар: статная, тоже смоляноволосая, как и Кэсси с Маром. В ночном полумраке, освещённом лишь керосиновыми фонарями, развешанными на повозках, её горбоносый профиль, накрашенные чёрным глаза, пронзительный и загадочный взгляд поверх веера гадальных карт, унизанные золотом запястья и кружевная шаль с длинной бахромой производили завораживающее впечатление. А вот за её жеманные и слегка высокомерные манеры Бладу почему-то стало стыдно.
– Иштар зазнайка, – шепнула ему Кэсси. – Ты привыкнешь. Она выучит тебя льстить ей так же складно, как это делает дядька Ник.
– Ты называешь маму по имени? – удивился Блад
– И отца тоже. Мы не слишком-то показываем родство.
– Оно у вас на лицах написано.
– Ага. Иштар врёт, что я её сестра, а не дочь.
Шентэл хмыкнул себе под нос и смолчал, что принял бы Иштар скорее за бабушку Кэсси, чем за сестру.
– А это Руал. – Кэсси помахала рукой молодому человеу лет двадцати пяти, крепкому, симпатичному и на вид самому «нормальному» из всей труппы. – Силач и метатель ножей, он присоединился к нам несколько месяцев назад и отлично вписался в нашу программу.
– Он прекрасный артист, – между делом шепнул Шентэлу Ник, – хоть и утомительно скучный человек. Приходится прощать ему эту простоту. Ну да ничего, позабавится да исправится! Циркачи – народ могучий, кого хочешь переучим!
– А что делают остальные? Какие у них номера?
Кэсси хотела ответить, но Книксен загадочно закатил глаза и сделал над головой непонятный жест рукой:
– Имей терпение, малыш, всё завтра ночью сам узришь!
К вечеру следующего дня они остановились вблизи маленького городка Гринвей. Мужчины принялись ставить шатёр, а Шентэла отдали в помощь Книксену для более мелких дел.
– Как жители узнают, что вечером будет представление? – спросил он у карлика, когда они таскали от повозок к будущему шатру ящики с реквизитом. – Мы даже в город не вошли!
– О, узнают, поверь! К десяти вечера все места будут заняты. Это сила магии, тебе не понять, малыш!
– Просто мы нанимаем человека, которому с нами по пути, но едет он тремя днями раньше нас, и поручаем ему расклеить афиши, – рассмеялась Кэсси, проходившая мимо с лошадьми в поводу.
– Фе-фе-фе, – прошепелявил Ник ей в след, скорчив рожицу, – ты становишься такой же скучной, как этот простак Руал, тебе надо поменьше с ним водиться! Не слушай чепухи, малыш, – это уже опять Шентэлу, – магия – вот истинная причина всего!
– И какой он тебе малыш? – Кассандра шла обратно, уже без лошадей. – Ты своей лысой макушкой и до груди-то ему не достаёшь, дядька Ник.
– Детка, я малый человечек, но умный и сердечный! Пусть я ростом не могучий, но талантов во мне – куча!
– А умения ловко о них соврать и того больше!
– Что есть, то есть! Перед вами – эталон, одарён со всех сторон! – шутливо отрекомендовался карлик, согнувшись в лёгком поклоне.