Блад: глубина неба
Во время дневных остановок все артисты разбредались для репетиций кто куда, чтобы не мешать друг другу. Вот и сейчас Блад на Полночи ехал следом за Кассандрой, которая подыскивала подходящее место для тренировки.
– Не слишком ли далеко от стоянки? – удивился он: обычно они тренировались раза в три ближе к лагерю, чем уехали сегодня.
– А мы не на тренировку, – Кэсси оглянулась на него через плечо, лукаво подмигнув, – устроим выходной.
– С чего бы?
– Ну-у-у… Сегодня день моего семнадцатилетия.
– О, – растерялся Шентэл, – поздравляю! Я не знал.
– Никто не знает, – хмыкнула она, – Мардуарру и Иштар вечно забывают. Только дядька Ник иногда поздравляет. Где-то раз в три года.
– Мне жаль.
– А мне – нет. Не о чем жалеть. Тут уже совсем рядом – маленькая река. Давай устроим праздничный пикник! Я взяла с собой еды.
Несмотря на то, что в воздухе уже отчётливо пахло весной, речка оказалась под толстым слоем льда.
– Ну и ладно, – легонько толкнул плечом в плечо разочарованную Кэсси Блад, – мы не купаться и собирались.
Они уселись на берегу и, весело болтая, умяли всю снедь, захваченную с собой Кассандрой.
– Ты жила когда-нибудь в городе? – спросил Шентэл, глядя с высокого берега на замёрзшее речное русло.
– Нет, ни разу. Сколько себя помню – мы путешествуем.
– В Сотлистоне на главной площади зимой заливают каток, и богачи скользят по льду, надевая на ноги специальные коньки.
– И зачем они это делают?
– Они так развлекаются. Это как танцы. Весело.
– Правда?
– Наверное, – Шентэл смущённо пожал плечами.
– А ты сам-то пробовал? А-а-а! Сам и не пробовал! – рассмеялась Кэсси и поднялась с пожухлой травы. – Давай!
– Что? – не понял Блад.
– Попробуем!
– Но у нас нет коньков.
– А и шут с ними, лёд всё равно скользкий. Вставай!
Они спустились на лёд, Кэсси сразу же поскользнулась и едва не упала, но Шентэл удержал её.
– Как там говоришь, – как будто танцуют? – Она теснее придвинулась к Бладу и положила руки ему на плечи. – Держи меня, а то если я упаду и разобью голову, будешь виноват ты!
Шентэл обхватил её за талию, и они неуклюже принялись скользить по льду. Но в обычных ботинках скользить не очень-то получалось: они запинались, толкались и едва не падали. Кэсси весело смеялась при каждом их неудачном па, а Блад не мог думать ни о чём другом, кроме неё: такой близкой, что он чувствовал тепло её кожи под своими ладонями и лёгкий пар её дыхания на своей щеке. Внутри него всё стучало и вибрировало, словно сотни молоточков в охрипшей музыкальной шкатулке. Наконец Кэсси утомилась и перестала смеяться. Вечерело, и чистое февральское небо казалось совсем весенним.
– Спасибо тебе, Анхир, это лучший праздник за все годы! – тихо сказала она.
Блад улыбнулся, не зная, что ответить. Они стояли посреди маленькой замёрзшей речки, глядя друг другу в глаза, и Кассандра не убирала рук с его плеч, а он всё крепче прижимал её к себе. Казалось, даже их сердца стучали сейчас в унисон, а губы разделяла лишь пара дюймов. Он чуть склонился и потянулся к Кэсси, но она оттолкнула его так неожиданно и резко, что он чуть не упал, поскользнувшись на льду.
– Ты с ума сошёл? – рассмеялась она. – Я не стану целоваться с ребёнком!
– Что? – опешил Шентэл.
– Тебе всего четырнадцать, а мне уже семнадцать!
– Сегодня исполнилось!
– И что? Между нами ничего нет и быть не может, ты ещё дитя, хоть и ростом выше меня! Мы можем дружить, как дружили, и только! Пойдём, нам пора возвращаться. – Кассандра развернулась и зашагала к берегу.
– Тебе совсем плевать на мои чувства?
– Какие чувства, не смеши меня! – не останавливаясь, хмыкнула она. – Чувства – это вздор. Тем более – в твоём возрасте.
– Кэсси, постой!
– Ах, да, забыла сказать: я выбрала себе новое имя. Теперь зови меня Анумеш.
– К чёрту! – выдохнул Блад, нагнал её на вершине крутого подъёма, схватил за запястье и резко развернул к себе. Они оба слегка запыхались и теперь смотрели друг на друга, тяжело дыша: Шентэл со злой горечью, а Кэсси – удивлённо. – За что ты так со мной, Кассандра? – Его подростковый, ломающийся голос прозвучал сипло, но непривычно низко, совсем по-взрослому, и Кэсси слегка вздрогнула, на мгновение замялась, прежде чем ответить.
– Я же сказала: зови меня Анумеш! – холодно и твёрдо повторила она и, выдернув руку из его пальцев, пошла к лошадям. Она сделала свой выбор.
На следующую ночёвку цирк остановился вблизи Детхара. Ночь стояла тихая, полнолунная, но Бладу не спалось. Он вышел из своей кибитки подышать, потом вернулся, сложил в заплечный мешок томик «Естественных наук» и скудные пожитки, которыми успел обзавестись за месяцы жизни в цирке. В карман сунул несколько монет: он ещё не стал полноправным артистом труппы, поэтому работал в основном за еду и гостеприимство Мардуарру, но небольшую сумму всё-таки скопил. Вновь вышел на улицу. Полночь стояла с остальными лошадьми, привязанная ко вколоченному в землю колышку. Блад подошёл к ней, погладил по шее.
– Здесь тебе будет лучше, девочка. Ты ладишь с Кэсси и даже научилась кой-каким трюкам. Ты хорошая лошадь, – прошептал ей в самое ухо очень тихо, боясь, что голос дрогнет, выдаст его. – Прощай, девочка! – Он в последний раз потрепал Полночь по холке и быстрым шагом направился в сторону Детхара. Кобыла пошла за ним, но почти сразу остановилась, почувствовав натянувшуюся привязь. Потянула верёвку, пытаясь освободиться, потом ещё раз – сильнее. Не вышло. Глядя Шентэлу вслед, она тонко и жалобно заржала. Он замедлил шаг, остановился. Призывное горестное ржание за спиной повторилось. Блад глубоко вздохнул, шмыгнул носом, сунул руки в карманы и, не оглядываясь, пошёл прочь.
Ученик доктора
Детхар раскинулся на побережье Десшерианского моря и разительно отличался от серого приземистого Сотлистона: широкие, шумные улицы, большие, мощённые брусчаткой площади с фонтанами, дома из жёлтого и красного камня с покатыми черепичными крышами. Здания были все сплошь похожи на общежитие сотлистонской медицинской академии: массивные, с нарядными фасадами. То ли из-за мягкого климата, то ли из-за близости моря люди тоже отличались от столичных: улицы полнились яркими нарядами, весёлой болтовнёй и взрывами смеха. Вечером на площадях гуляли отдыхающие, музыканты пели и играли прямо возле фонтанов, и прохожие в благодарность бросали к их ногам монеты. Из узких боковых улочек в свет фонарей, словно пёстрые бабочки, то и дело выпархивали женщины, одетые и причёсанные с лёгкой манящей небрежностью. В Детхаре одиноких вечерних «жертв» куртизанки заманивали в свои объятия прямо на улице. В Сотлистоне за такое поведение и они, и их клиенты давно бы оказались в тюрьме, попадись они жандармам. Здешний губернатор не имел ничего против таких развлечений, и куртизанки охотно кокетничали с патрульными, невинно хлопая кукольными ресницами.
Весь первый день Блад бродил по городу, глазея по сторонам, а когда проголодался, найти обед оказалось не так просто: цены во всех лавках Детхара были значительно выше столичных. Тех денег, которые он успел скопить, хватит не дольше, чем на неделю, и то если сильно экономить. Придётся как можно быстрее найти способ зарабатывать.
К ночи похолодало. В поисках ночлега Блад добрёл до воздушных пристаней: высоких металлических конструкций, собранных из толстых прутьев. Наверх каждой вело несметное количество ступеней, которые заканчивались просторной площадкой с деревянным настилом и козырьком, защищавшим от дождей. К пристаням подходили небольшие пассажирские дирижабли, работники вокзала притягивали их за анкерные верёвки и надёжно закрепляли, чтобы пассажиры смогли высадиться или, наоборот, занять свои места. Внизу, под пристанями, располагалось большое одноэтажное здание: билетные кассы и зал ожидания. В последний пускали только по билетам на дирижабль, но Блад ухитрился проскочить мимо охранника, и эту ночь ему посчастливилось провести в тепле.
На следующее утро начались поиски заработка. Устроиться в Детхаре оказалось сложно: везде, даже на самые мелкие и грязные работы, просили документы, которых у него не было. Нанимать странного, явно приезжего подростка без бумаг никто не спешил.
– Вдруг ты беглый преступник, – предположил один из нанимателей, – а мне потом отвечать! Слышно же, говор у тебя резкий, не местный. Не, пацан, так дело не пойдёт. Принеси мне хоть какой документ, тогда и поговорим.
На третий день безрезультатных поисков работы Шентэл решился последовать примеру уличных артистов. Для начала выбрал не самую запруженную народом площадь, достал из заплечного мешка колоду карт и принялся показывать фокусы, которым научил его Мардуарру. Через несколько минут вокруг него собралась кучка народа, не скупящегося на смех, аплодисменты и на звонкие монетки. Он проработал часа четыре за вечер, устал, но денег выручил, как за неделю в конюшнях Нормана. Довольный таким неожиданным успехом, Блад вновь отправился ночевать на вокзал.
За представлениями на площадях и набережных Детхара прошла неделя. Ночи Шентэл по-прежнему проводил в зале ожидания. Он заметил, что в определённые часы народу там в разы меньше из-за редких ночных рейсов дирижаблей, и охранник на посту поклёвывает носом. Тогда-то удобнее всего проскользнуть внутрь, чтобы вздремнуть на лавке в самом тёмном углу зала, подложив под голову заплечный мешок. Всё шло пока вполне неплохо, но Блад не оставлял мечты о медакадемии, а для этого ему нужны были документы, учитель и деньги. Много денег, потому что учёба в академии – удовольствие не из дешёвых.
Погрузившись в размышления о том, как бы ему выправить документы, Блад возвращался после очередного позднего представления на набережной. Главные улицы Детхара не пустели даже ночью, а на боковых узких улочках, которыми он шёл, в этот час не было ни души. Однако в очередном переулке за его спиной вдруг послышались шаги. Шентэл не стал оглядываться, понадеявшись, что это просто ночной прохожий. Но, судя по шагам, число идущих за ним прибывало, словно из каждой подворотни к ним добавлялась ещё одна пара ног. Сомнений не осталось: Блада преследовали, и неспроста. Он остановился и развернулся. На расстоянии нескольких шагов замерла кучка разнокалиберных мальчишек, человек семь или восемь, лет от двенадцати до семнадцати на вид.
– Что вам надо? – спросил Шентэл.
– Долю. – Вперёд выступил самый старший из них: крепкий пацан в коротком расстёгнутом полушубке с чужого плеча, мех на котором вытерся, наверное, ещё при предыдущем хозяине.
– Какую долю?
– Три четверти от того, что ты заработал!
– Чего-о-о?! С какой это радости?
– Это наш город, – с угрозой произнёс парень, – ты работаешь на наших улицах. Знаешь, что делают те, кто работает на чужой территории? Платят аренду! А знаешь, что делают с теми, кто платить не хочет?
– Бьют мор-р-рду! – картаво пискнул из-за спин остальных самый младший, постукивая себя кулаком в ладонь, будто самый опытный здесь мордоизбиватель.
– Так что давай, отсыпь деньжат, и разбежимся добром. На следующей неделе сам принесёшь.
– Да пошёл ты, горжерет литотомический! – плюнул Шентэл и пустился наутёк: в драке против семерых ему не потянуть.
– Чё ты сказал?! – на миг опешил главарь, пытаясь разобрать незнакомое выражение. – Стой, гниль паскудная! – крикнул он в спину Бладу, и вся ватага ринулась за ним.
Шентэл петлял подворотнями. В темноте узких улочек на окраине города он быстро заблудился и теперь бежал наугад, надеясь, что на пути ему подвернётся подходящее укрытие. Но мальчишки позади не отставали, бранясь и улюлюкая ему в спину. Завернув в очередной проулок, Блад упёрся в высокий кирпичный забор, плотно примыкающий к стенам домов. Бежать было некуда. Тогда он разбежался и подпрыгнул, ухватился за край забора, заскрёб ботинками по старому крошащемуся кирпичу, пытаясь взобраться выше. Не успел. Настигшая беглеца стая мальчишек вцепилась в него, словно собачья свора, стащила вниз, повалив наземь, облепила со всех сторон. На Блада посыпались удары сапог и кулаков с железными кастетами, он извивался на земле, пытаясь от них увернуться, но мальчишек было слишком много. Чьи-то цепкие, как у мартышки, пальцы уже резали лямки его заплечного мешка и потрошили карманы, кто-то тащил с его лягающихся ног ботинки – единственный хороший предмет одежды. Мальчишки продолжали плясать вокруг своей жертвы дикий, полный яростных визгов танец, пока над их головами не засветилось чьё-то окно.
– А ну, пошли прочь, мракобесы! – раздался сверху зычный мужской голос, следом щёлкнул затвор ружья.
Этого звука оказалось достаточно, чтобы банда дружно бросилась из подворотни, оставив на земле избитого до полубеспамятства Блада в одном ботинке и куртке с оторванным рукавом.
Через пару минут открылась дверь чёрного входа и в подворотню вышел, поплотнее запахивая тёплый халат, статный седой мужчина. Он присел на корточки над пострадавшим, неодобрительно цокнул языком. На границе льющегося из окна на землю жёлтого света заметил рваный мешок, рассыпанную колоду карт и толстую книгу. Подошёл ближе, поднял увесистый том «Естественных наук». На первой странице книги стояла чернильная печать библиотеки медицинской академии Сотлистона. Седой вернулся к избитому мальчишке и с любопытством посмотрел на него.
– И кто ты, интересно, такой, молодой человек? – задумчиво пробормотал он.
***
Шентэл очнулся в маленькой чистой комнатке, полулёжа в кресле с высокой старинной спинкой. Босые ноги покалывал жёсткий ворс плешивого ковра, ноздри щекотал резкий запах чего-то больничного, напомнившего об Арни и его чемоданчике с врачебными причиндалами. Но, несмотря на запах, комната больше походила на библиотеку: все стены от пола до потолка занимали книги. Они покоились в шкафах тёмного дерева, стопками лежали на массивном письменном столе, табурете, стоявшем подле него, подоконнике и даже на полу. Столько книг сразу Винтерсблад не видел никогда! Он хотел подойти и рассмотреть их поближе, но тут за его спиной скрипнула дверь, впуская в комнату подтянутого седовласого мужчину.
– Полегчало? – Незнакомец был строг лицом, но голубые глаза смотрели спокойно и по-доброму. – Я дал тебе кое-что, чтобы унять боль, и обработал ссадины. Возможны тошнота и головокружение, так что не делай резких движений. Тебе повезло: пара мелких шрамов и сотрясение. До свадьбы заживёт.
– Вы доктор?
Тот кивнул, усаживаясь напротив Блада на табурет, стопку книг с которого пришлось снять на пол.
– У меня своя практика. Этажом ниже – приёмный кабинет. Ты там уже побывал, но, думаю, не помнишь, – усмехнулся он.
Его голос, густой, как сироп от кашля, и речь – тягучая и неспешная, успокаивали. Весь его вид, от благородной седины до добротных домашних туфель, выглядывающих из-под длинного тёплого халата, производил впечатление основательности и порядка, вызывал доверие.
– За что они тебя? Украл что-то? – В его тоне не слышалось осуждения, – лишь доброе сочувствие, но Шентэла всё равно задело такое предположение.
– Не позволил им украсть у меня, – буркнул он.
Доктор тихо и сдержанно рассмеялся, не разжимая губ, почесал длинным худым пальцем кончик носа.
– И всё-таки у них получилось, – мягко заметил он, – я прав?
Шентэл насупился ещё больше: конечно, эти ублюдки забрали все его деньги! И вещи.
– Но вот это, – доктор взял из стопки на полу верхнюю книгу, – удалось спасти. Откуда она у тебя?
Блад узнал свои «Естественные науки», и на душе чуть потеплело.
– Подарок.
– И ты её читаешь?
– Да. Третий раз.
– М-м, – с одобрительным удивлением протянул доктор. Он закинул ногу на ногу, открыл томик и пролистал несколько страниц. – И тебе нравится?
– Отдайте, пожалуйста, сэр! – Блад протянул руку за книгой.
Доктор закрыл томик, но выполнять просьбу не спешил.
– Я отдам. Просто хочу полюбопытствовать: ты хоть что-то понял из того, что прочитал?
Шентэл угрюмо глянул из-под спадающих на глаза светлых прядей и скрестил руки на груди, не собираясь отвечать. Доктор тоже молчал, настойчиво и доброжелательно на него глядя. Затянувшаяся пауза и этот немигающий взгляд начинали нервировать.
– Чего вы от меня хотите, сэр? Я благодарен вам за помощь. Верните мне, пожалуйста, мою книгу и позвольте уйти. Где мои ботинки?
– Один из них – у тех, что тебя поколотили. Там же и рукав твоей куртки, – невозмутимо ответил доктор. – Второй ботинок стоит под креслом. – Казалось, замешательство Блада доставило ему удовольствие. – Уверен, что хочешь уйти прямо сейчас?
Он явно что-то от него хотел, и Шентэл предпочёл бы не знать, что именно, а просто сбежать обратно на улицу, но не в одном же башмаке.
– Давай так, – доктор отложил книгу обратно в стопку, – я буду угадывать, а ты меня поправишь, если ошибусь. В Детхаре ты совсем недавно. Судя по говору, ты откуда-то с северо-запада, верно? Ты не похож на беглого преступника, скорее ты – сирота. Пытаешься перезимовать поближе к морю, где потеплее. Или попал сюда случайно. Ты читаешь книгу, рекомендованную для студентов медицинской академии, и читаешь не от скуки. Думаю, ты хочешь стать врачом, не так ли?
– Допустим.
– Что ж, тогда, будь я тобой, я бы не по улицам шатался, а постарался бы получить место в городском приюте, чтобы закончить школу, найти хорошую работу, что позволит накопить на обучение, а уж потом поступил бы в медакадемию.
Блад усмехнулся.
– Простите, сэр, но вы, видимо, не встречали никого из приютских. А если бы поговорили хоть с одним из них, то знали бы, что обучение там ограничивается письмом и чтением, а большую часть дня воспитанники работают на благо приюта. После семнадцати лет их выставят вон без гроша в кармане, и ни о какой хорошей работе, ни о какой дальнейшей учёбе и речи быть не может. Дерьмо бы пристроиться убирать или улицы мести – уже хорошо.
Доктор невозмутимо кивнул:
– Но и одной-единственной книги, пусть даже прочитанной трижды, тоже недостаточно. Тебе нужен учитель. И заработок, чтобы скопить на обучение.
– Я знаю, сэр.
– А мне, на твоё счастье, нужен помощник.
***
Уговор был прост: Шентэл до семнадцати лет помогает доктору Уайтхезену, выполнят все его поручения, всю грязную работу и по дому, и в кабинете, а тот подготовит его к поступлению в академию и будет платить за его обучение. Если из Блада выйдет хороший врач, то не имеющий наследников Уайтхезен оставит ему свою практику с условием, что тот будет содержать его в старости. Так Шентэл стал помощником доктора Уайтхезена, который безжалостно нагружал его делами и всевозможными поручениями, учёбой и заданиями для самостоятельной работы. Шентэл оказался толковым учеником, и вскоре доктор позволил ему присутствовать на некоторых приёмах, научил делать перевязки, промывать и штопать мелкие раны, лечить несварение и инфлюэнцию. Он выправил ему документы, по которым Шентэл Винтерсблад четырнадцати лет от роду являлся доктору Уайтхезену двоюродным племянником по отцовской линии.
– Никогда не лги по-крупному, – сказал доктор, когда в один из вечеров они обсуждали версии своего родства, – однажды ты запутаешься: невозможно упомнить все детали. Если нужно соврать, просто измени какие-то мелочи. Что-то добавь, о чём-то умолчи. В таких случаях лучше недоговаривать, чтобы твои собеседники сами сделали нужные тебе выводы, понимаешь? Тогда тебя и во лжи-то будет не уличить.
Уайтхезен и сам поднаторел в обмане: его частная врачебная практика в кабинете на первом этаже была не главным его доходом. Три-четыре раза в неделю он принимал в другом, тайном, полуподвальном кабинете без окон, со входом, маскирующимся под дверь в кладовку. Пациентки – исключительно женщины, большей частью очень молодые и не отличающиеся благочестивым видом, приходили чёрным ходом, миновав длинный коридор и лестницу. Шентэлу входить в тайный кабинет запрещалось, и даже основную уборку в нём доктор делал сам, доверяя ему лишь мыть пол, который частенько бывал скользким от крови. Блад догадывался, что Уайтхезен делает что-то незаконное, но в дела доктора не лез.
– Не задавай лишних вопросов, мальчик, особенно когда ответы на них могут испортить тебе жизнь, – говорил Уайтхезен.
И Шентэл не задавал.
Шли месяцы. Зима сменилась жарким летом, пропитанным морским воздухом и пронзительными воплями чаек. У Винтерсблада по-прежнему не оставалось ни единой свободной от медицинских занятий минутки. Он быстро учился и быстро взрослел, превращаясь в привлекательного юношу. Его обаятельная улыбка и внимательный взгляд серых глаз подкупали пациентов даже больше, чем располагающее спокойствие седовласого доктора, и всё чаще какая-нибудь очередная пожилая мадам, выслушав рекомендации Уайтхезена, оборачивалась к Бладу:
– А вы что думаете, молодой человек?
– Вы станете успешным хирургом, юноша, – усмехался себе под нос Уайтхезен, глядя, как тот быстрыми, аккуратными стежками штопает рассечённую бровь пациента, – если будете столь же прилежны.
Осенью Винтерсбладу исполнилось пятнадцать, и доктор решил, что пора посвятить его в дела более серьёзные, чем общая практика.
– Скажи мне, Шентэл, ты догадываешься, что происходит в том кабинете? – доверительно спросил доктор Уайтхезен, однажды вечером пригласив Блада на разговор в свою библиотеку.
– Да, сэр.
– И что же? – Он сидел за массивным письменным столом в окружении книжных стопок, а Винтерсблад, как и в вечер их знакомства, – в кресле с высокой старинной спинкой.
– Вы лечите женщин от скверных болезней и… – Блад замялся, подбирая слова.
– И помогаю избавиться им от некоторых неприятностей.
– Да, сэр.
– Как ты считаешь, хорошо ли это?
– Это наверняка опасно.
– Верно. И для меня, потому что это незаконно, и для них, потому что это может навредить их здоровью. После таких процедур бывает горячка. Некоторые от неё умирают. Об этом я предупреждаю каждую пациентку, но они готовы на риск. Это их выбор, и с моей стороны всё честно: я делаю эту работу лучше остальных в Детхаре. Во время моих процедур не умерла ни одна женщина. Если и умирали – то уже после, через несколько дней, не от процедуры, а от горячки, но это уже не моя забота. Моя забота – то, что происходит в кабинете. Я хочу, чтобы ты продолжил и эту мою практику после академии, раз уж ты решил стать хирургом.
Шентэл напряжённо молчал.
– Понимаю, – вновь заговорил доктор Уайтхезен, – ты пока не готов к этому, и я даже не буду просить тебя присутствовать на таких процедурах. Но я старею, и через несколько лет мне придётся оставить это дело. Я должен передать его тому, кому доверяю. Если ты откажешься, тогда, мой мальчик, мне незачем будет платить столько денег за твою учёбу.
– Но, сэр, у нас уговор! – возмутился Блад. – И в нём ни слова про такие… процедуры!
– Было условие, что я оставлю тебе свою практику.
– Общую!
– И эту тоже.
– Но сэр!
– Я не настаиваю, Шентэл, не надо кричать. Подумай. И соглашайся, если хочешь поступить в академию.
– А если откажусь? – понизил голос Винтерсблад.
Уайтхезен равнодушно пожал плечами:
– Тогда – приют. А я продолжу искать себе достойного преемника.
Выбор был очевиден: до академии ещё несколько лет, несколько лет и в самой академии, кто знает, что успеет случиться с незаконной практикой Уайтхезена за это время? Кто знает, что может случиться с самим Уайтхезеном? И Блад согласился.
Минул ещё год.
В зимний вечер одного из «подвальных» приёмов Шентэл сидел в своей комнатушке, зубрил очередной заданный урок, как вдруг дверь распахнулась, и в комнату без стука вошёл Уайтхезен. Блад никогда раньше не видел его в таком состоянии: обычно спокойное лицо доктора нервно подёргивалось, пальцы заметно дрожали, на побелевшем лбу выступила испарина. Доктор покинул кабинет, забыв снять заляпанный кровью резиновый фартук и нарукавники, чего с ним никогда не случалось. Он присел на краешек кровати, медленно и глубоко втянул носом воздух, словно собираясь с духом перед очень неприятной задачей. Шентэл вопросительно смотрел на него, но тот уставился в пол, словно рассчитывал разглядеть на протёртом ковре что-то важное.
– Она умерла, – каким-то не своим, слишком гнусавым голосом выдавил Уайтхезен.
– Кто? – не понял Шентэл.
– Прямо во время процедуры, – продолжил доктор. – Я не знаю, что делать. Нас посадят в тюрьму, Шентэл! А потом повесят! – закончил фразу уже срывающимся шёпотом.
Он сложил дрожащие ладони и зажал их меж колен, испачкав кровью светло-серые брюки. В маленькой спальне, вмиг пропахшей резким, тревожащим медицинским запахом, воцарилась тишина. Её нарушала лишь правая нога доктора, которая мелко отстукивала дробь на деревянном полу.
«Горжерет литотомический! – мелькнуло в голове Блада, когда он наконец осознал случившееся. – Хренов доктор со своей сраной подвальной практикой!»