На скуле матери наливался сочный синяк от отцовского кулака, а она упала перед его телом на колени, плача и причитая, целуя окровавленный лоб мужа, гладя его короткие, жёсткие волосы. Она жалела, искренне жалела своего мучителя!
Шентэл с трудом сглотнул вязкий ком, застрявший в горле. Он был потрясён и этой картиной, которая сейчас разворачивалась на его глазах, и тем мимолётным счастьем от мысли, что он действительно убил его. Губы мальчика презрительно скривились.
– Он не заслуживает ни твоей любви, ни твоей жалости, – прошептал Винтерсблад. – Нам было бы лучше… без него. Тебе и мне.
– Нет, Шен, он мой муж! Ради него я ушла из семьи, и я люблю его! – со слезами выкрикнула мать. – И не смей причинять ему вред, он твой отец!
Шентэл перевёл взгляд на шею мужчины: над его воротником заметно пульсировала жилка.
– Он жив, – бесцветным голосом уронил мальчик.
Поднялся на ноги, до боли в пальцах вцепившись в «Естественные науки», словно они были единственным предметом, за который можно было удержаться в стремительно вращающемся мире. Спустя несколько секунд за ним хлопнула входная дверь.
***
Он не был дома три дня. Под предлогом приближающихся скачек задерживался на конюшнях допоздна, а потом тайком оставался там на ночь. Эти скачки они с Полночью проиграли, и Шентэл не получил денег. На четвёртый день на конюшнях появился отец. О чём-то переговорил со старшим конюхом, потом зашёл в кабинет Нормана. Винтерсблад тайком наблюдал за ним, и сердце тоскливо и глухо стучало под самым горлом. Он не сомневался, что отец захочет поквитаться с ним за прошлую драку. И вряд ли в этот раз Шентэлу повезёт так же, как в предыдущий.
Через некоторое время отец вышел вместе с Норманом и они направились к стойлам. Бежать Шентэлу было некуда, он лишь покрепче перехватил вилы, готовый в этот раз защищаться до последнего. Шилдс был хмур, трезв и на удивление спокоен.
– Твоя мать очень больна, – с порога начал он, – и хочет тебя видеть.
Повисла напряжённая пауза. Мальчишка по-прежнему сжимал в руке вилы, Шилдс молча ждал. Было не похоже, что он лгал.
– Я даю тебе три выходных, Шентэл, – нарушил тишину Норман, – уладь свои дела и возвращайся.
– Позвольте мне остаться, сэр! – осипшим голосом попросил парень Нормана, не сводя глаз с хмурого отца.
– Мальчик, – Норман несколько растерялся, – сейчас ты нужен дома больше, чем здесь. Твой отец просит отпустить тебя на пару дней, и я не вижу причин отказывать ему. Иди домой.
– Вы просто ничего не знаете! – голос Винтерсблада взлетел до фальцета. – Это он виноват! Это он забил её! И меня убьёт!
– Что ты несёшь?! – повысил голос отец. – У твоей матери больные лёгкие! Закрой рот и иди домой!
– Я никуда с тобой не пойду!
– Пойдёшь, – твёрдо, но без привычной ярости сказал мужчина, – ты должен! – сегодня он на удивление хорошо владел собой, и это пугало Шентэла ещё больше, напрочь лишая самообладания.
– Я никуда с тобой не пойду! – крикнул мальчишка, отступая на шаг, обеими руками перехватывая вилы.
Отец кисло усмехнулся, засунул руки в карманы. Сейчас перед Шентэлом был словно другой человек.
– Вот ведь зверёныш растёт! – с горечью обратился он к Норману. – Мать его забаловала, так он теперь позволяет себе и с ней, и со мной, как с последним отребьем разговаривать. Вон, вилами в меня тычет! А на днях лоб мне разбил, видите? – он указал на рассечённый лоб.
Шентэл застыл, глядя на отца расширившимися глазами. Стиснул зубы так сильно, что свело челюсти. По щекам мальчишки пошли красные пятна, руки, по прежнему сжимающие вилы, мелко задрожали.
– Видите, – продолжал Шилдс, – аж побагровел весь, того и гляди – порвёт голыми руками!
– Не верьте ему, сэр! – едва слышно, почти не разжимая побелевших губ, прошипел Винтерсблад. – Это он забил её! – он умоляюще посмотрел на Нормана. – Он и меня убьёт. Я разбил ему лоб, когда защищал свою мать! Спросите у конюхов, как часто они видели на мне синяки!
– Потому что ты горазд подраться с кем ни попадя! – ввернул отец. – А я ни тебя, ни жену пальцем не тронул!
– Прошу вас, сэр! Позвольте мне остаться! – голос Шентэла совсем потерял краски.
Лицо Нормана сложилось в сложную гримасу, будто в рот ему попало что-то отвратительное, но этикет не позволял ему это выплюнуть.
– Мальчик, – начал он, явно подбирая слова, – во-первых, опусти вилы! А во-вторых, не знаю, что между вами происходит на самом деле, но то, что я здесь вижу… м-м-м… Шёл бы ты домой и слушал, что тебе говорит твой отец. Скандалы мне тут не нужны.
***
Я помню, что небо в тот день было серое и низкое, будто застеленное старой драной простынёй. В воздухе стояла дождевая пыль, и кожа от неё становилась противно-липкой, как будто тебя прошиб холодный пот. А может, и правда прошиб. Я плёлся за повозкой, в которой лежала мама. В деревянном, грубо сколоченном ящике. Время от времени нагонял её, шагал вровень, касаясь ладонью занозистых досок гроба. На что-то получше у меня не хватило денег.
Отец не дал на похороны ни монеты. Он тащился где-то позади, и я старался не оборачиваться, не оглядываться на него, но голова поворачивалась сама. И я видел, как он останавливался каждые два шага; расставив ноги шире плеч, чтобы не потерять равновесие, присасывался к бутылочному горлышку. Его голова запрокидывалась до самых лопаток, он опасно кренился, а я ждал, когда он наконец упадёт и будет не в состоянии подняться. Тогда, возможно, его переедет следующая телега, которая покатит по разбитой дороге, ведущей к кладбищу. Но отец так и не упал – пойло в его бутылке закончилось раньше, и он свернул в ближайший кабак, сигналя нашей куцей процессии рукой, чтоб не ждали.
До кладбища он так и не дошёл. Ввалился домой уже ночью, рухнул на кровать прямо в сапогах. Сил его хватило лишь на то, чтобы закурить сигарету. Он уснул после второй же затяжки, и сигарета повисла в уголке его рта, почти воткнувшись тлеющим кончиком в подушку.
Я долго стоял над ним, с его вонючим куревом в руке. Помню, пожалел о том, что не дал сигарете упасть на постель. А потом аккуратно положил окурок на пуховое одеяло.
Мне показалось, что оно не загорается вечность. Но появился маленький язычок пламени, а следом вспыхнула вся постель. А вместе с ней и отец. Он был так пьян, что даже не проснулся.
Не помню, было ли мне страшно, но помню, что я впервые за много лет не чувствовал к нему ненависти.
Уходя из горящего дома, я взял с собой только том «Естественных наук».
Нарисованные звёзды
– Ой, ну ты гляди: спит себе как младенец! – насмешливо раздалось откуда-то сверху, и Шентэл вскочил на ноги раньше, чем успел проснуться.
Недовольно буркнула Полночь, которую он случайно толкнул локтем.
– И часто ты здесь ночуешь?
Мальчишка ошарашенно моргал, стоя посреди стойла Полночи, а от ворот на него смотрели двое конюхов. То, что вчерашние похороны, до беспамятства напившийся отец и ночной пожар были на самом деле, а не привиделись ему во сне, Шентэл сообразил не сразу.
– Ладно, – махнул рукой один из конюхов, так и не дождавшись ответа, – давай, просыпайся, там тебя господин Норман ищет.
Мальчишка вышел из конюшни и поплёлся к отдельной постройке, служившей хозяину кабинетом. Судя по тому, как высоко стояло солнце, он сильно проспал: должен был начать работу ещё часа два назад. Удивительно, как он вообще умудрился уснуть? Тайком пробравшись на конюшни, он добрую часть ночи провёл не сомкнув глаз в стойле Полночи. Пытался согреться, укрывшись попонами, но холод словно шёл изнутри тела, и, что бы он ни делал, шею, плечи и голени покрывала гусиная кожа. Под утро его начало сильно знобить, и Шентэл подумал, что заболевает, но сейчас, на ласковом сентябрьском солнышке, от начинающейся лихорадки не осталось и следа. Лишь в голове глухо стучал тяжёлый молот, отлетая от её стенок, словно голова изнутри была резиновой, да очень хотелось пить.
В кабинете Норман нервно барабанил ухоженными ногтями по письменному столу, перед которым стояли двое безучастных жандармов. Он уже запутался, что же нервировало его больше: присутствие представителей власти или те новости, которые они ему принесли. Ночью в Грэдо дотла сгорел дом. На пепелище нашли тело взрослого человека, но соседи сказали, что там жил ещё мальчик. Мальчик работал на конюшнях и в этот день схоронил мать. Вернулся ли он домой после кладбища, никто не видел. А раз не видел, значит, парень мог быть жив.
На конюшнях Шентэла тоже никто сегодня не встречал, хотя его смена давно уже началась; но жандармы попросили проверить тщательнее: конюшни-то большие! И вот затянувшемуся Норманову ожиданию пришёл конец: дверь кабинета отворилась, и через порог перешагнул длинный тощий парень.
– Ну вот, – с облегчением усмехнулся Норман, – живой! – но тут же спохватился, напялив на лицо выражение, приличествующее ситуации. – Мальчик, тут такое дело… С тобой хотят поговорить эти господа, они тебе всё объяснят.
– Ты Шентэл Шилдс? – дежурным тоном спросил один из жандармов.
Мальчишка нехотя кивнул:
– Винтерсблад. Предпочитаю фамилию матери, – мрачно ответил он.
