Московский фантастис

– Нет, мне просто интересно, мне, правда, интересно, – сказал Северин колбе с розовым вихрем на магнитной мешалке, – сколько и каким образом в эру чудовищ убили женщин, не испытывавших стыда из-за отказа в близости, чтобы он вот так крепко сидел в мозгах у женщин выживших? – он щелкнул пальцами по раме зеленого стекла, и то мгновенно свернулось в шар, который тот бросил в холодильник. – Каждый раз, когда я к ней обращаюсь, смотрю на нее или упоминаю в разговоре с третьими лицами, ей кажется, что я себя истязаю. И из-за этого ей стыдно. Мне нельзя упрекать ее, хвалить, оставлять ей подношения, передавать послания и вообще как-либо выделять ее, чтобы не вызвать у нее раздражение. Мило, да? – спросил он у раскаленной до цвета ее волос конфорки. – То есть, она ответственна за мое желание, она ответственна за мое несчастье. Хотя, даже не так: ответственна за мою радость, которую я рассчитывал получить от нее. – Занавесь упала с зеркала без отражения, Северин с асфальтово-серой пробиркой в руках посмотрел в пустоту. – А, напомните, пожалуйста, кто я ей такой? Ах да, я тот, кто год назад подошел к ней после работы, улыбнулся вот так, кривенько, как обычно, и сказал: “Лидия, хочешь, я украду тебя в Петербург? Сегодня. Сейчас”. В город, в котором трижды в год сам Дьявол выходит из реки и снимает с плечей трупы велосипедов… Разве можно после такой мелочи жить дальше? О, ну никак нет! Ей стыдно, что по ней можно было судить, что она согласится, а она этого не сделала, и поэтому виновата и за то, что создала неверное впечатление, и за то, что посмела причинить боль! – он занавесил зеркало обратно. Пробирка стала прозрачной, он вылил ее содержимое в раковину, вместо того, чтобы вылить в стоящую у его локтя кастрюлю. Осознав содеянное, он хлопнул себя по лбу и присел на корточки. – И самое прекрасное, что только она так считает.

Северин поднялся, вылил абсолютно черное содержимое кастрюли в раковину, открыл дверь вивария.

– А теперь мы идем дальше. Если она ощущает свою вину, она чувствует от меня реальность мести. Ущерб за ущерб. Моя возможность совершить с ней то, что она считает таким же болезненным, как и ее отказ. – в стекло террариума со всей дури влетел сине-желтый варан. Северин открыл дверцу и попшикал в него из пульверизатора. – Ну и, конечно, мне не прощают того, что я темный маг и способен на все. На все возможное зло. Разве можно судить ее строго за такой предрассудок? Даже у самых сладких существ есть потребность… – показал он язык черноротой змее, она ответила ему тем же. – Я даже знаю как это будет: однажды, я посмотрю на нее, как обычно, ничего не имея ввиду, ничего не подозревая, глазки ее побегут по мне вместо того, чтобы покатиться прочь. Я, в ответ, естественно, ушки навострю и услышу тихое такое, пошлое: "отомсти мне, Северин. Отомсти мне, мальчик мой, как можно скорее, прямо сейчас". – Из пульверизатора вышел серый дым, успокоивший жужжание в микроулье. – Так вот ее отказ это: обратиться невидимкой и лечь, одетым, в ее кровать, – он залез голыми руками в москитную сетку и отселил вылупившегося графиума от прочих куколок в банку из под корнишонов, – это посыпать уничтожителем границ ступени, а самому взлететь призраком и целовать ее затылок, пока ее туфли увязают на полпути наверх, – он бросил новую втулку от бумаги песчанкам, те тут же на нее напали – и, абсолютным финалистом этого парада является идея подселить ей достаточное безумие, которое заставит ее схватить меня за лацканы этого славного белого халата и залезть языком прямо мне в рот. – Северин посмотрел на потолок, пригладил мятый, весь в невыводимых цветных пятнах, край своего наряда. – Удивительно, что в ее фантазиях я дьявольски изобретателен. Учитывая то, что я ничего из этого не хочу делать и не сделаю, это просто волшебно. – Клетка с вороном. Северин достал из ящика внизу горсть парализованных хомячков. – Она боится того, чего во мне нет, и считает это идеальным ответом на то, чего, на самом деле, нет у нее. Знала бы она, эх, знала бы она, как далека от… меня. – Ворон, моргая серыми перепонками, глотал ужин. – А может, действительно, как-нибудь поцеловать ее в грудь, между ними, а потом стереть память и поцеловать снова?

– Впервые за три часа твоих бредней слышу мысль темного мага. – сказал ворон женским голосом. – Мечнику нравится женщина. Мечник колдует. Мечник получает желаемое.

Северин улыбнулся. Он смотрел отнюдь не на птицу.

– Тень Игоревна, вылезайте скорее!

Ворон опустился на изгаженное дно клетки, спрятал голову в крылья. На стене за ним проклюнулась черная точка, которая вышла из стены тонкой спицей, упала на стену отрезком, извернулась восьмиугольником, края того сжались, и из стены выполз пятиметровый восьмигранный шнур, опустившийся на клетку.

– Может быть я слишком давно пятимерное бессмертное существо, но, милый мой мальчик, когда я была женщиной, мне и в голову не приходило, что я могу быть хоть в чем-то виновата перед вашим мелочным и диким полом.

Правое ухо его снова притянуло к себе рот.

– Ты Паж дома Монет, а до этого урожденная темная ведьма. А она из тех, кто ничего из Дел Тьмы не видел, и, я надеюсь, никогда не увидит. От этого она только и может, что нас бояться. Я весь ее, а она меня боится, как ядовитую муху. Как мне быть?

– Предлагаю тебе начать себя избивать, Северин. – без промедления ответила Тень Игоревна.

Подросток усмехнулся.

– Плетка семихвостка и на каждый хлыст по семь узелков? Ну да, тогда у меня вообще все пройдет. И сердце, и живот…

– И прыщи. – добавила она. – Ведь сам на все знаешь ответ, и зачем я только тебе понадобилась?

– Люблю поговорить с теми, кто не фонит мыслями. – разогнул он углы коленей. – А на самом деле, я тут закончил. Мне бы в начерталке попрактиковаться.

Шнурок пропустил по всей длине фиолетовые искры.

– Это я люблю, это пожалуйста. Мелок? Уголек? Правая? Левая?

Северин закрыл дверь вивария. Тень Игоревна оперлась на землю тремя тонкими иглами.

– Мне мел как-то спокойнее. – сказал подросток. – Можно попробовать симметрические и зеркалки.

– Зеркалки на угле проще.

Следующая дверь за виварием – начертательная: стены пол и потолок – все из полированного ореха и благородно предоставлено к услугам тех, кому лень учить страницы заклинаний на очередном вымершем языке, а потом петь их по три часа без права на ошибку. Сейчас стены на две трети высоты были заполнены мело-угольной зеркалкой, с симметричным сердцем, повторенным в точности на потолке. Майский взорвался проклятиями.

– Андрей не убирает за собой в принципе? Чтоб у него отсохло. Нашел уборщицу! – плюнул он. – Никакой помощи в этом дурдоме. – Северин был уже в соседней с начертательной кладовке, с влажной тряпочкой в руке.

– Стой, малыш! – остудила его бесконечная ведьма. – Ты сначала посмотри, что это. Может, это тебе… – и после короткой паузы, в своем излюбленном тоне, по которому было понятно, что урок начался, Тень Игоревна сказала: “И, может, это совсем не Андрей…”

Северин отложил тряпочку, смягчился. Тень Игоревна протянула ему одну из своих иголочек. Не робея, он взял у трехмерной проекции бесконечной Тени Игоревны на эту реальность одну из ножек, указал на самый край зеркальной последовательности, который представлял собой пару ровных угольных рельс с меловыми кривыми шпалами. Ткнул в одну из тысячи тильдоподобных белых закорючек.

– Полулемниската.

– Точнее, пожалуйста.

– Нижняя, стабилизация за счет пространства.

– А почему нижняя?

– Ну потому что ось слева, левая половинка полулемнискаты вниз смотрит, значит, при прохождении момент вниз, а компенсаторный из пространства вверх, и как раз в этот момент половинка поворачивает наверх, сливаясь с компенсаторным и уходит в рельсу, а рельса идет в центр.

– А что в центре?

– Ну, видать, целевой контур.

– А о чем он?

Северин подошел к округлой границе симметричной на полу и потолке части.

– Что не заходишь? – поддела Тень Игоревна.

– Ну, как. – улыбнулся он.

– Опять без защитных чар ходишь?

– Как я буду защищать себя от того, чем хочу владеть?

– Ты серьезно?

– Да.

– Надеюсь, ты сейчас прикалываешься. – сказала Тень Игоревна, ее проекция поерзала по полу.

– Если бы…

– Знаешь, я не думаю, что я хочу твоего восхождения. Честно.

– Спасибо за честность. Хочешь знать, чего именно ты не хочешь?

– О чем может мечтать Мечник? – холодно проныла ведьма. – Только о мировой войне.

– О, как ты догадалась? – Северин обнялся с переливающейся черным агатом иглой, улыбнулся. – Я бы устроил мировую войну, моя дорогая. Страшную, как все войны. – он закрыл глаза. – С белыми горами мужских черепов. Но посрывает их с тел не взрывами бомб, не очередью свинцовых семян, и даже не огнем преисподней… Это будет война одной ночи, когда в сумрак каждого алькова, тихо-тихо и скромно-скромно, как всегда, пожалует жена со своим любимым ножом, и за одни только сутки вся Земля распустится в розах, а небо рассыпется в Волопасах, и я, там, цитриновым светом звезд посмотрю на них, на женщин: на моих прекрасных убийц, на моих королев, на отстоявших остротой шипов право на мед лепестков и каждодневный блеск студеной росы. На восставших ради самих себя и меня. Посмотрю сверху вниз. Любящий, как король.

– Очень хорошо. Только если я кому-то об этом расскажу или ты сам проболтаешься – тебя убьют.

– Конечно убьют. – шмыгнул он носом. – Никто из магов не захочет такой судьбы. Они себе жен не для того понабрали, чтобы я их себе в один вечер взял и забрал у них. Все хотят, чтобы все оставалось, как есть. Ведь “как есть” благоволит мелким пакостям и таким же радостям. На пути же к чему-то великому и с одной, и с другой стороны – огненные стены. Кончилось время великих ходов, балом правит бесконечная слабость. Поэтому я даже не сомневаюсь, что меня остановят. Но могут и прозевать. Я же просто дурак без фамилии на госслужбе, так еще и под каблуком у белой. И была бы эта белая какая-нибудь великая, так ведь нет, соплячка, одна из десятков тысяч, а то, что она рыжая, даже ей в минус – это пошлость дикая. Кто будет подозревать меня в претензии на Вечность? И все равно, что я в Москве один из трех, кто восьмерку ловит. Но не родился я таким умницей, а стал. Стал, делая вещи тихие и с виду ничтожные. Видал я, как остальные восьмерки с меня бесятся, не понимают, как я среди них затесался. А ведь прошлый наш Король до последнего молчал, а как в мир идей вырвался, так люди ядерную бомбу сделали…

– И взорвали. Есть еще одна загвоздка: через сколько лет твоего правления человечество вымрет?

– Ах, – Северин открыл глаза, – оно и так вымрет, разве нет?

Ведьма помолчала.

– А если это неправда?

– В это верит слишком много сильных, чтобы это внезапно стало неправдой.

– Ты темный волшебник.

– Так точно. Поэтому, я не строю чары защиты. Такие, как я, выносят все, включая волны, за счет врожденного резерва, а если эта прелесть – показал он на пол – для разворота требует энергии больше, чем в моем резерве, она использует мою магию жизни, и я мгновенно, совершенно точно, безусловно, окочурюсь.

– То есть ты не защищаешься даже от волн?

– Да не то чтобы это было как-то больно…

– Маньяк. – с чувством заявил шнурок. – Мы отвлеклись. Что делает контур?

– А, ой. Ой-ой-ой. – расплылся Северин в улыбке. – Это контур на твой день рождения!

– Как видишь, сердечко оптимальное и все на Мечах, так что тебе будет удобно им управлять. Рельсы же я сделала зеркальными, но мне кажется, что ты сможешь сделать асимметричный дендроид.

– Да, у меня всегда с него как-то проще черпать, ну и, в отличие от рельс, на него можно интергум-знак вешать, а это мечевой знак, он у тебя и в круге есть, кстати, только в неявной форме.

– У меня? Покажи!

Северин указал иглой на пустое место, между двумя сливающимися к центру, черными извилистыми линиями и это пустое место было похоже на известный людям знак интеграла: изящно вытянутая латинская "S".

– Точно, он. Но не переборщи, он в обе стороны работает. Тебе нужен перерыв на что-то человеческое? – спросила Тень Игоревна. Северин тут же отпустил иглу.

– О, да!

– Сколько?

– Час.

– Хорошо, как вернешься, попробуем эту вещь, посмотрим, работает ли вообще.

– Отлично.

Он направился к двери, но Тень Игоревна вплыла перед ним непроницаемой черной стеной.

– Стой, малыш, чуть не забыла: ты за Андреем никаких старых мерзостей не замечал?

Северин кивнул в непроницаемую темноту.

– Ты в смысле тех мерзостей, от которых человечество точно вымрет?

В беспросветном ее теле выделился прямоугольник про темнее и погуще. Майский протянул руку и взял его. Он был размером с игральную карту.

– Считай это моим темным предчувствием.

С этими словами Тень Игоревна упала черной шторой на пол и исчезла. Северин посмотрел на часы: рабочий день закончился полчаса назад.

Не останавливаясь ни на секунду, влекомый искрами известной каждому нецелованному юноше мотивации, уже разведя порядочный пожар и подняв все мурашки на тощем теле, Северин поднялся в Белый, будто уже стал королем. В ушах его стучал барабан. Разрушенные стены и ключи от города: серый дым из ее тонких губ и слеза голубых глаз. Он выпьет все до капли на славном пиру. Знает ли кто-то, что девственность бела оттого, что раскалена, а секс красен оттого, что она остыла? Грядет славный конец фанатичной эпохи, волна набросится на раскаленные скалы, его пожар затопит, шипя, с криком, на плитах вскипит вода с солью и поднимется к небу белесый пар.

А вот и дверь, и она открыта.

На полу кабинета Веры Павловны сидела Лидия. Она испугалась его, по обыкновению подняла руки и плечи. Плита. Лед. Дым. Только через долгие две секунды этот серый дым рассеялся и Северин увидел саму Веру Павловну, растянувшуюся своей длинноногой фигурой на полу, со своей безволосой головой на серой юбке волшебницы.

– Ты так ее расстроил результатом аттестации, – сказала Лидия, взгляд ее картинно указывал на без двух глотков пустую бутылку коньяка. В кабинете ощущался острый запах рвоты. – К тому же пятница, вечер, сам понимаешь, она с утра четверга уже всегда пьяная…

Северин только и смог, что прикрыться дверью, ведь прикрыться было необходимо: плиты, пламя, разрушенные города. Было.

– Считаешь, мне не нужно было соглашаться на аттестацию сегодня?

– Считаю, что ты о себе много думаешь.

– Прости. Я сбегаю за крассе вассер.

– Да, спасибо.

Северин развернулся на пятках, коридор Белого, нейтральная лестница, родной коридор, кухня, лаборатория, третий холодильник слева, вторая полка, номера 5, 6 и 8.

Крассе вассер – прекрасная или же, дурная вода, состоит из трех простых зелий: “Прозревающий Джо” за номером 6 – полностью купирует действие ароматических веществ в некачественном алкоголе, а также является единственным известным антидотом метанола.

“Песня храбрых” под номером 8 – зелье на основе вулканической пемзы и бравых гимнов, основным эффектом которого является самая осознанная бодрость.

И наконец, “Viva la vida”, пятый номер – спокойствие желудка, преображение, жизнелюбие, а так же умеренный заживляющий эффект.

Крассе вассер не требует четкой пропорции ингредиентов, поэтому зеленый матовый Джо из пробирки оказался в мелком конусе джиггера, а потом в шейкере со льдом. За ним, но уже в высокий конус мерного стакана угодила искрящаяся ночным небом Viva la vida, а маленькая ампула с кроваво-красной песнью храбрых лишилась носика и содержимого, но осталась ждать на столе, поскольку идет под учет лично Андрею. Северин схватил шейкер и побежал наверх.

В Белом справа раздался знакомый голос.

– Куда бежишь, ментал?!

– Засохни, мышь компьютерная! – бросил Северин, не сбавляя темпа. Ответной реплики не последовало.

В кабинете Веры Павловны произошли мелкие изменения: открылось окно, диван стал чистым и сама хозяйка кабинета уже лежала на нем без туфель. Через крышку шейкера, холодная смесь из смесей, оказалась в высоком стакане, а потом исчезла за тонкими, смазанными алой чертой, губами Веры Павловны. Глаза ее, ясные, голубые, тут же открылись, сама она уже сидела, опустив ноги на ковер.

– Песня храбрых, значит. – сказала она с достоинством.

– Прямое распоряжение Андрея, светлейшая.

– Замечательно. Когда мне ждать счет в три моих зарплаты за такой дефицит?

– Счастье любимых дам дороже денег.

– Подонок. – сдержанно заметила Вера Павловна, не спуская взгляда с красного лица запыхавшегося подростка.

– Будьте здоровы, Вера Павловна. – поклонился он. – Я еще зайду по поводу аттестации.

– Заходи. – откинулась она на спинку дивана. – Я жду.

Северин направился к выходу, в то время как Вера Павловна заметила Лидию.

– Такая ты хорошая. Хочешь, настроение тебе испорчу?

– Нет, Вера Павловна.

– Ты не смогла стать магом природы, потому что ты слаба. Сейчас ты работаешь с людьми, но ты не стала от этого сильней. Дело не в предмете.

– И?

– Не в курсе, что делает Тьма со слабаками?

Вера Павловна улыбнулась так, как улыбаются люди перед очередным приступом рвоты.

– Отпаивает их “Песней храбрых”. – Лидия подошла к столику и демонстративно прихватила с собой остатки коньяка. – Отдыхайте, Вера Павловна.

Они шли по узкому коридору. Вдвоем. Она усиленно пыталась отстать, но он сбавлял шаг в результате чего ей тоже пришлось его сбавить. Дошло до того, что Лидия остановилась пригубить коньяк, и он тоже остановился. Она предложила и ему.

– Мне нельзя, спасибо.

– Я никому не скажу.

Северин заложил руки за спину, снова он потянулся к ней взглядом, таким же материальным, как руки. Вдохнул полной грудью летучий дубовый запах.

– Я сказал, что мне нельзя, а не что мне не хочется.

Лидия усмехнулась, но притянула пузырь к себе.

– Пытаешься навесить таинственность? Поучись у Веры Павловны.

Ромб его лица качнулся.

– Я бы проводил тебя до дома, но, кажется, я проклял твоего мужа.

– И что мне делать?

– Не знаю. Может, поцеловать?

– Спасибо за совет. – поджала она губы.

– У меня злой язык. Прости.

– Можно было просто этого не делать.

– Это было от все души. Мне жаль.

– Не жаль тебе, не обманывай.

Он сделал шаг назад, покачнулся, все еще глядя на волшебницу во все глаза.

– Хороших тебе выходных.

– Тебе тоже.

Юный Майский развернулся и скрылся в Черном.

Лидия вышла из коридора, в общем холле, который был, по сути, владениями Лидии, лежала тишина и не горел свет. Прямо по курсу виднелся ее длинный стол, чуть ближе общий стол с бумажками, а еще ближе общая кухня с вечно сломанным вендинговым автоматом. По левую руку двери. Одна из них, нулевая, была дверью домой. Только сейчас она увидела неорганично накренившегося мужа. Дверь номер ноль была приоткрыта, чего обычно Евгений никогда не допускал. Спрятав за спину остатки коньяка, Лидия, крадучись, подошла к нему. Он был в подобии оцепенения: красные глаза, под которыми дорожки закристаллизовавшейся соли, приоткрытый рот с потрескавшимися губами, а вся его шея сухая, но липкая, а хлопковая кофта хрустит под пальцами, будто просоленная.

– Засох, значит. – мгновенно поняла урожденная, как маг природы, Лидия.

Она подошла вплотную, скосила плечи и извернула шею так, чтобы подобраться к его родному, замершему в раздраженном выражении лицу. Еле ощутимо коснулась губами его задубевших губ и тут же отпрянула, чтобы оценить результат. Ничего не произошло. Лидия пожала плечами, развернулась, прикончила коньяк, бросила бутылку в общую урну, в которой раздался звон стекла о стекло, пошла к кадке с развесистым фикусом у своего стола, взяла лейку. Что удивительно, она не испытывала ни капли так хорошо заметного, вылезающего колючками раздражения. Наоборот, было даже немного смешно.

Евгений испустил хриплый вдох, согнулся и страшно закашлялся. С пшеничных его волос, потемневших от влаги, капала вода. Он омывался ладонями, как шиншилла.

– Что так долго, черт побери?

– Не за что, – сказала она. – Вы опять поругались?

– В ту сторону пробегал твой ментал, я что-то ему сказал, не помню, а он меня…

– У него злой язык. И он не “мой ментал”.

Евгений выпрямился, лохматый, на очках капли воды.

– Почему от тебя водкой пахнет?

– Это Веры Павловны.

– А он шел к Вере Павловне?

Лидия замялась.

– Да.

– И зачем?

– Не знаю. Почему ты у меня это спрашиваешь?

– Потому что когда я спросил его, он меня проклял, логично? А знаешь, что не логично?

Лидия отступила на шаг назад и скрестила руки на груди.

– Ну давай. Поделись своими чувствами.

Он начал загибать пальцы.

– Не логично, что женщина, которую ждут дома, задерживается на работе. Это раз. Не логично, что этот темный урод с неопределенным уровнем силы бегает по Белому отделу, когда здесь никого нет, и кидается настоящими проклятиями. Это два. Не логично, что вместо того, чтобы пить со мной, ты пьешь с алкоголичкой Верой Павловной, которая только и может, что конвертировать зарплату в космополитен. Это три. Но самое нелогичное, что я пострадал, я был заколдован, на меня бросили темную магию, а ты сейчас стоишь и лыбишься.

– Прости. – Лидия попробовала убрать улыбку, но получалось плохо. – Мне кажется, что если ты задерживаешься на работе, я тоже могу. Вере Павловне было правда плохо.

– Ей всегда плохо, это не оправдание.

– А я и не оправдываюсь перед тобой, родной. Просто есть работа, у тебя своя, которую не понимаю я, а у меня своя, которую не понимаешь ты. Это работа с людьми. Я не могу по будильнику отнять руки от клавиатуры и уделять тебе все свое свободное время.

– Да никто не претендует на твое время. Что я, школьник, чтобы тебя уламывать? Хочешь – живи здесь, играй в “три в ряд”, заигрывай с маньяками, сплетничай про всех и вся: никто не держит. Только не надо называть это работой.

– Мне кажется, мы с тобой сейчас снова поругаемся. Женя, я не хочу этого.

– Так я тоже не хочу с тобой ругаться. Просто я не понимаю, как ты можешь так поступать со мной все время?

– Что значит "все время"? – удивилась Лидия.

– Это и значит. Ты знаешь, что я за человек.

– А что ты за человек?

– Не надо сношать мне мозг своими психологизмами. Они даже не твои. Есть вещи, которые должны быть по-моему. Это основные вещи. Базовые. Это наша семья. Тебе не нравится?

– Не нравится. – просто сказала она. Лицо у нее серо-красное.

– Вот незадача! – повысил он голос. – Тебе всегда нравилось. А сейчас вдруг что-то не так. Ни с того ни с сего. Может, ты забылась? Ты полигений с пупырками на лице, а я специалист технологической магии. У тебя даже нет высшего образования. Я сильнее тебя. Я вижу больше, чем ты, и сейчас я вижу, что ты неправа. Ты ведешь себя, как ребенок, от тебя разит алкоголем и ты врешь мне прямо в лицо.

– Я не вру тебе.

– Перестань оправдываться и прекрати, пожалуйста, общаться с этим садистом. Вообще.

– Вот как… – протянула она, опуская глаза.

Евгений утер лицо руками, заговорил тихо.

– Я не в первый раз прошу тебя об этом.

– Да, я знаю. – вздохнула она. – Пойдем лучше домой.

– Да, конечно.

Евгений открыл дверь, за ней сразу начиналась их уютная квартира, но не успела Лидия ступить на порог, как он прикрыл дверь. Было видно, как он подбирает слова.

– Я не хочу пускать этот конфликт в дом. – медленно сказал он. – Извинись передо мной, пожалуйста.

Лидия тоже говорила медленно, нахмурившись.

– Я должна?

– Мне жаль, что ты не поняла этого. Значит, все, что я сказал, я сказал в пустоту. – он усмехнулся. – Как всегда…

– Не в пустоту. Про пупырки на лице, уж поверь, я запомнила на всю жизнь. Я не виновата перед тобой. Я люблю тебя.

– Извинись, пожалуйста.

– Или что? – мягко спросила Лидия. – Не пустишь меня домой?

Евгений помолчал, обдумывая ответ.

– Представь себе.

– Хорошо. – всплеснула руками женщина. – Я пойду к Кошкиным ночевать.

Евгений снова помолчал.

– Раз тебе так проще, чем признать вину, я не собираюсь тебя останавливать.

Лидия дернула ручку двери номер один. Она была заперта. Не долго думая, Лидия постучала в нее, громко и настойчиво.

– Когда дверь запирают изнутри, портал в ее коробке размыкается. – сказал техмаг тихо.

Лидия смерила его взглядом, пошла к следующей двери. Затем, к еще одной, и еще. Слезы подступили к глазам, когда дверь за седьмым, счастливым для нее номером, не поддалась. Все они, сплошь до девятой, спустя сорок минут после окончания рабочего дня, были заперты. Кроме одной. Нулевой двери. Повернувшись спиной к пирамиде ее желтого света, женщина закрыла глаза. Плечи ее поднялись, резко, она закрыла рукой рот, чтобы не было так слышно, но слышно было. Скулеж, от которого самой стыдно. Красные ее волосы были все в зеленой ершистой урути и водном папоротнике. По красным щекам ее текли горячие слезы. Побелели костяшки пальцев. И тяжелый темно-синий вечер изменился с ловкостью ручки-перевертыша: он подбежал к ней, обхватил руками, и потянул на себя, на шаг назад, как от пропасти.