Словно ничего не случилось
Думал ли ты когда-нибудь о том, как побеждают женщины? Знал ли ты, что ни одна из них не простит мужской взгляд, направленный не в ее сторону? Даже если этот мужчина принадлежит не ей. Особенно если так. Теперь я знаю, что Фрейя любила побеждать. Было в ней что-то от мужчины, но все же больше от женщины. В ее венах бежал сладкий яд, который никогда не брызгал в мою сторону. Ты все изменил своим появлением.
И вот теперь ты среди мертвых, спишь так крепко, будто прошел долгую, утомительную дорогу и теперь наконец можешь отдохнуть.
Не просыпайся. Лежи. Я не хочу тревожить тебя.
Я помню, как на твоей ладони змеилась глубокая, как порез, линия жизни. Я вела по ней пальцем и считала воображаемые годы. Сколько ни пыталась, всегда выходило не меньше восьмидесяти. Зачем я обманывала себя, ведь я никогда не могла представить тебя стариком. Ты не из тех, кто безропотно считает серебро волос. Да ты бы рассвирепел, увидев сливовое лентиго на руке, выцарапал бы себе глаза, заметив, что их радужка потеряла яркость! Твоим ключом к бессмертию было равнодушие, а такие, как ты, не живут долго. Твоя пустота поглотила тебя, сберегла твой образ навеки молодым, навеки – не моим.
Ты разбился в дождь. В холодный, равнодушный дождь, которым на острове нет числа. Успел ли ты понять хоть что-нибудь перед тем, как твой мотоцикл стал крениться набок, словно подстреленный на ходу скакун, со спины которого вот-вот соскользнет всадник. На пороге смерти успел ли обрести понимание своей короткой жизни, оглянуться на годы, стоявшие за твоей спиной? Вспомнил ли первый поцелуй, первую любовь и смертоносный удар о землю, который отнял эту любовь у тебя? Успел ли коснуться рукой портрета на своем боку, прошептать молитву или хотя бы имя… Или твое лицо было так искажено страхом или гневом, что только небесам было дано разрешение увидеть его? Что осознает человек в крошечные мгновения, когда неизбежное еще не достигло разума, но тело уже мертво? Хотел ли ты в этот миг вспомнить обо мне?
Иногда я слышу твой голос, низкий и хриплый, уставший и в то же время полный неконтролируемой силы. «Знаешь, что такое настоящая любовь?» – вопрошает он. Знаю ли я? Эти слова казались мне насмешкой. Наверное, ты притворяешься, что ослеп и не видишь исступленного обожествляющего взгляда, который я так старалась пригасить. Но как ты мог не замечать рук, жадно ощупывающих твое напряженное тело, не слышать надрыва в моем голосе, безмолвно кричащего вдогонку твоим вечно ускользающим мыслям.
«Вот замечательные слова! – как-то раз протянул ты мне книжку и процитировал на память с каким-то злым удовлетворением: –Любить больно. Это как давать себя освежевать, зная, что другой человек в любой момент может просто уйти с твоей кожей[32]». О небеса! Наконец-то кто-то смог обозначить словами мои чувства, найти определение той боли, что терзала меня! Наконец-то я была не одна на этом изнуряющем пути, кто-то нашел возможность выразить то, что испытывала я. Прижимая книгу к груди, я мечтала, что она поможет мне исцелиться, что когда-нибудь сумею получить свою кожу обратно.
Знаю ли я, что такое истинная любовь… Ты не успел узнать ответ на этот вопрос. Ты так ничего и не понял.
Мы пошли прочь от могилы по вытоптанной в траве дорожке. Справа полуразрушенный каменный забор оголял часть видневшейся отсюда Гленкратчери-роуд, пустынной, освещенной лишь уличными фонарями. Внезапно я споткнулась о кочку и упала бы, если бы Джош не подставил вовремя руку. Я постаралась ступать осторожнее, в задумчивости возвращая взгляд в серую густоту убегающей дорожки.
Вдруг Джош остановился, и я почувствовала, как он тянет меня в сторону. Пройдя несколько десятков метров, мы оказались перед старым мраморным монументом с тяжелой дверью на массивных петлях. В обе стороны от нее разбегались, уходя в землю, два каменных луча, словно когда-то здесь упал ангел с распростертыми крыльями и время наложило печать на его прекрасный силуэт.
– Семейный склеп семьи Мэтьюз, – произнес Джош в ответ на мой немой вопрос. – Здесь должна была лежать Фрейя.
Оторопь сковала меня, когда я попыталась понять его неожиданные слова. Я в недоумении смотрела на него.
– Здесь должна была лежать моя сестра, – повторил он.
– Я не понимаю. – Склонив голову, я всматривалась в выражение его лица, но оно было поглощено сумраком. Он сунул руки в карманы, и я была уверена: в эту секунду они сжались в упрямые кулаки.
– Мать Лео подарила Фрейе место здесь, в этом самом склепе.
– Зачем она это сделала?
– Без понятия. Фрейя рассказала об этом на Рождество, когда приехала домой. Когда папа услышал это, выпил залпом стакан виски, не проронив ни слова.
Я поежилась, бросив взгляд на резное ограждение, увитое плющом, и на утопленную в проеме дверь, ведущую вниз. Три ступени приглашали опуститься ниже уровня земли, в царство вечного покоя.
– Думаешь, открыто? – Я сделала шаг вперед и толкнула калитку, ощутив на руках холод железа.
– Не стоит, – обронил Джош, но не слишком уверенно, в момент, когда я уже ступила на каменную площадку. Где-то вдалеке с визгом пронеслась машина – на трассу у кладбища приехали потренироваться ночные нарушители покоя. Накрапывал дождь, мелкий и острый. Я сделала еще один шаг и взялась за ручку.
– Джош, – прошептала я, чувствуя струйки пота, вдруг побежавшие по затылку. – Кто-нибудь проверял внутри склепа?
– Проверял что? – начал было Джош, но, почувствовав истинный смысл вопроса, осекся и громко сглотнул. – Ты же не думаешь, что она… – Он так и не смог договорить.
– Мы должны войти, – произнесла я и, не дожидаясь возражений, решительно толкнула дверь. Она поддалась на удивление быстро и тяжело поехала, выпуская теплый застоялый воздух. Внутри царствовали сырость и темнота, я пошарила в карманах, выуживая зажигалку. Щелчок – и тонкое пламя осветило небольшой участок передо мной, я увидела, что пол уходил далеко вперед, оказалось, что входная зона была лишь началом склепа, внутри он простирался на какие-то немыслимые десять, а то и пятнадцать метров.
Я поводила зажигалкой, маленьким, недостаточным для такого помещения огнем, ответом на который из темноты показывались поочередно то угол, то каменный пристенок, надпись с чьим-то именем. Все видимые мне поверхности покрывал толстый слой пыли, казалось, что эти усыпальницы состоят из спрессованных воспоминаний, одного беглого взгляда, одного вдоха было достаточно, чтобы понять: несколько десятков, если не сотен лет здесь не сдвигалась ни одна плита, не менял расположение ни один камень. Царила только гулкая, присущая мертвым тишина, толстые стены, не пропускающие звук, тщательно оберегали вечный покой тех, чья жизнь давно окончена.
Я навела огонек на две пустые ниши в стене, ощущая, как жжет мои пальцы кремниевое колесико зажигалки. Кому были предназначены эти места, какого вечного жильца они ожидали? Подавшись вперед, я попыталась найти табличку с именем.
– Здесь ничего нет, – сказал Джош.
Я и так это понимала. Понимала, что здесь нет следов присутствия Фрейи, просто чувствовала это на каком-то глубинном уровне. Здесь все казалось мертвым, слишком окончательным и совсем не похожим на лучистую энергию Фрейи, она не смогла бы находиться здесь при жизни и уж тем более после смерти.
– Они совсем не знали ее. Она никогда не согласилась бы лежать здесь.
Я обернулась к Джошу и поняла, что он стоял почти вплотную ко мне, я чувствовала тепло его тела. Его губы находились на уровне моего лба, и если бы в эту секунду он согласно кивнул, то они коснулись бы моей кожи. Джош смущенно сделал шаг назад.
Место без шорохов, место покоя. Если бы Фрейя умерла, Мэтьюзы положили бы ее сюда, как дорогую игрушку на полку, изредка навещая ее, заранее выделив на это особый день в году. В день, когда нужно было вспомнить Фрейю, они отворяли бы тяжелую дверь, проходили внутрь, устремляли глаза к молитвенному алтарю, зажигали бы пару свечей и, произнеся приличествующие слова, тихо уходили прочь, оставляя свечи оплывать на каменном приступке. И они догорали бы здесь, в этом царстве плесени, что кормит Дьявола, без опаски спалить все дотла. Тут нечему было гореть, здесь не было ничего, чему можно было навредить. Если бы Фрейю положили в этот склеп, то она лежала бы всего в паре десятков метров от Дилана. Нет, Фрейя ни за что не согласилась бы на это.
Мои мысли потянулись прочь от могильного холода наружу, к месту упокоения Дилана. Что за наказание послано мне свыше – снова оказаться меж двух огней, этих сумрачных и неотделимых от моей жизни людей, которые закрылись от меня, словно я могла причинить им вред.
Я так долго верила в безответную любовь, что эта вера в конце концов спасла меня. Но разве в любовь можно верить? Особенно в безответную. Какая нелепость! Не существует такого понятия. Безответная любовь – это твоя собственная любовь, вернувшаяся в неизменном виде, как почтовое отправление с ошибкой в адресной строке. Не может быть, что один человек смотрит на другого, чувствуя, как мир уходит из-под ног, в то время как другой человек видит первого трезво и так ясно, словно через увеличительное, натертое до блеска стекло. И никакой романтической дымки, и даже головокружения. Нет, так не бывает. Не может не существовать связи, особого канала, невидимого другим, но осознаваемого двумя людьми, им связанными. Не может связь эта быть односторонней, не находящей опоры с другого конца. Любому мосту нужны две опоры, а иначе он рухнет. Разве мне все это показалось? Мог мне лишь привидеться блеск его глаз, или то было отражение лампы дневного света? А жар, пронзающий мои внутренности, разве его ощущала только я?
Я верила в любовь. В готовность, держась за руки, спуститься в преисподнюю. Вот только каждый в этой договоренности имел в виду свое, определенное количество этажей. Безответная любовь – это зайти в один лифт и нажать на разные кнопки. Я готова была лететь, пока не коснусь дна, а Дилан… Мне не могло показаться, я точно знаю, что не могла любить его только со своей стороны. Нам просто было нужно на разные этажи. Он вышел на своем, а я поехала дальше.
В ту же секунду пламя зажигалки дернулось и задрожало, предупреждая, что вот-вот потухнет. Джош склонился вперед и что-то пробормотал.
– Что ты сказал? – переспросила я, и вместо ответа он кивнул в ту сторону, куда смотрел. Я прищурилась, чтобы понять, что же привлекло его внимание. Прямо на поверхности углубления в толстом слое пыли пальцем были выведены буквы, которые я сразу не заметила.
– Amor fati, – медленно прочитал Джош два латинских слова, пляшущих в неверном пламени склоненными влево буквами. Я смотрела на слова, пока мои губы не принялись шептать их. «Люби свою судьбу», – вторил мне камень, и голос этот был пугающим и дрожащим, как пламя задутой свечи.
Глава 17
Соня неудачно упала. От разрыва связку спасла лишь случайность. Если бы она весила на пять кило больше, все закончилось бы куда плачевнее. Врачи прописали ей постельный режим, о чем она сообщила по телефону, когда я позвонила, ощущая долю вины за произошедшее. Вина же и заставила меня пообещать Соне, что я приеду навестить ее.
Через час я уже подъезжала к дому семьи Мэтьюз – возвышающемуся на холме особняку палладианской архитектуры. Погода стояла не по-осеннему теплая. Под ласкающий слух шорох гравия я въехала на подъездную площадку и припарковала мотоцикл под раскидистым драконовым деревом у каменного забора. Я направилась ко входу, по пути прикидывая, во сколько могла обойтись покупка и содержание этого прекрасного образца архитектуры с его безупречной симметрией и перспективой – отсюда, с холма, вид на остров был потрясающим. По самым скромным подсчетам, у меня получалось восьмизначное число.
Над входом и по периметру дома я заметила несколько камер наружного наблюдения, но дверной звонок отсутствовал. «Здесь точно знают, кого ждут», – подумала я, прежде чем услышала щелчок. На удивление компактная дверь светлого дерева отворилась, и передо мной предстала мать Сони и Лео, Мередит Мэтьюз – это было очевидно по безупречно сидящему джемперу из тончайшей ангоры и плавности манер, которым невозможно обучить. Чтобы воспитать джентльмена, требуется пять поколений. Интересно, сколько требуется джентльменов, чтобы вырастить одну леди?
– Добрый день, миссис Мэтьюз, – произнесла я, стараясь выдержать изучающий взгляд серых глаз.
– Рада видеть тебя, Эмма. – Она сдержанно, но приветливо кивнула. – Соня сказала, что ты приедешь. Проходи. – Она посторонилась, пропуская меня в просторный холл, пол которого был выложен громадными мраморными плитами с орнаментом.
– Хочешь чего-нибудь выпить или, может быть, перекусить? – Стук ее каблуков отражался от высокого свода и терялся в анфиладах комнат на втором этаже.
– О нет, благодарю, я только заехала проведать Соню, я как раз была с ней, когда это случилось.
– Досадное упущение, ведь ей нужно готовиться к соревнованиям. – Миссис Мэтьюз в растерянности развела руками. – Я поднималась к ней пять минут назад, кажется, она уснула, наверное, обезболивающее подействовало.
– Ах вот как, тогда я заеду в другой раз… Надеюсь, с ней все будет в порядке. – Я шагнула назад, но миссис Мэтьюз придержала меня за локоть.
– Ну что ты, я не могу отпустить тебя просто так. Зайди ненадолго, можем расположиться на террасе, оттуда открывается такой вид на остров, что ты не поверишь глазам!
Я нерешительно кивнула и двинулась следом за хозяйкой дома в светлую столовую, в центре которой располагался эллипсовидный стол с длинной этажеркой, заполненной цветами. Пройдя ее, мы вышли наружу и оказались на просторной открытой веранде, с которой вниз сбегал зеленый холм.
– Соня говорила, что ты вернулась из Лондона, чтобы разыскать Фрейю. Если даже ты решила все бросить и приехать, то наверняка сможешь понять, что чувствовали все мы. – Она жестом указала мне на мягкое кресло, куда я села, подставляя лицо легкому бризу, летящему с берега.
– И как вы это объяснили?
– Что, прости?
– Какое нашли для себя объяснение? Вы должны были сделать это, все же пропала ваша невестка.
Она окинула меня удивленным взглядом, а затем отвернулась и посмотрела вдаль.
– С первого дня появления Фрейи в нашем доме я относилась к ней наравне с остальными детьми и сразу дала им понять, что не потерплю от них неподобающего к ней отношения. Но мои опасения были напрасны, Фрейя вошла в семью легко, как будто всегда являлась ее частью. Я тоже человек, кое-какого опыта нет и у меня, поэтому роль свекрови, которая мне досталась, я осваивала впервые. Но она мне понравилась. Породниться с чужим человеком – совсем не то, что познакомиться с дальним родственником, но, думаю, я справилась, по крайней мере, считаю, что сделала все, чтобы Фрейя чувствовала себя комфортно.
– Например, подарили ей место в семейном склепе?
– У всех членов семьи есть там место. Смерть – это ведь не какой-то там сюрприз, если вы меня понимаете. – Она неопределенно махнула кистью с тонким золотым браслетом.
– По мне, так это скорее похоже на предупреждение.
– На предупреждение? – Она изумленно подняла бровь.
– Лео сказал, что Фрейе от него нужны были лишь деньги.
– Деньги не важны.
– Что тогда?
– Вижу, мне не удастся отделаться светскими беседами. – Миссис Мэтьюз вздохнула. – У тебя есть дети, Эмма?
– Нет.
– Что ж, когда-нибудь они у тебя появятся. – Она потянулась к графину и разлила лимонад по бокалам. Взяла свой и, не сделав ни глотка, поставила на место. – Лео мечтал о детях, мой сын ждал первенца так, словно ничего важнее быть просто не могло. Планировал, как тот пойдет в школу, а затем в колледж, мечтал играть с ним в конное поло, когда он подрастет… Но ребенка все не было. Его не было в первые месяцы после брака, и это закономерно, но даже спустя год Фрейя отсекала любые разговоры на эту тему, а потом и Лео перестал мечтать, словно никогда и не думал о наследнике. Я не могла понять, что происходит, ведь оба с таким энтузиазмом вступили в брак, но спустя год или полтора они хоть и продолжали общаться, все же разъехались по разным спальням. Лео не признавался, что жалеет о браке, но я знаю, что он думал именно так. Я приглядывалась к Фрейе еще до замужества и успела понять, что она была без ума от детей и даже профессию выбрала исходя из всепоглощающей к ним любви. Тем досаднее было узнать, что она была не до конца честна с нами, играя определенную роль до замужества и после заключения брака. Ты думаешь, что Лео скрытен и не делится подробностями личной жизни, но это вполне в его духе, он не привык распространяться о том, что его тревожит. Однако если бы ты спросила его напрямую, он наверняка бы ответил, что Фрейя обманула его ожидания. Нет, не так, она не просто его подвела. Фрейя скрыла кое-что очень важное от всех нас.
– Что же?
– Она была бесплодна. Мне неприятно об этом говорить, но Фрейя не могла иметь детей. И эта проблема, насколько я поняла, с ней довольно давно. Пойми меня правильно, я не виню ее в неспособности продолжить род, но она огорчила всех нас тем, что не сказала об этом раньше, не предупредила Лео о том, что в этом браке он не сможет стать отцом.
– Как вы об этом узнали?
– Спросила ее напрямую. Точнее, предложила сделать осмотр в клинике, у репродуктолога. Она ответила положительно, и когда узнала о результате, повела себя так, что стало очевидно: для нее это далеко не новость. Синдром Ашермана. Спаечный процесс. Ее матка склонна к рубцеванию и не способна выносить плод. Весьма неприятная вещь и в большинстве случаев излечима, но, к сожалению, – не в случае Фрейи. Я сделала для себя очевидный вывод: Фрейя подыгрывала Лео в желании иметь детей, заранее зная, что этого никогда не случится. Мы приняли ее в семью, но, как только вскрылась правда о ее здоровье, Фрейя переменилась, она стала вспыльчивой, раздражительной, с ней невозможно стало поговорить, она огрызалась и постоянно твердила, что мы желаем ей зла, хотим избавиться от нее.
– Но если Лео, как вы говорите, любил ее, то должен был принять ее даже с такой особенностью, разве нет?
– И Лео, и Соня были к ней очень добры, даже после того, как все стало известно. Хотя, возможно, мы просто надеялись, что все изменится, человеческое тело порой преподносит сюрпризы. Но после посещения других специалистов стало ясно – детей в этом браке не будет.
Я замолчала, пытаясь осмыслить услышанное. Если Фрейя не могла иметь детей, а для Лео это был очень важный фактор, насколько велика вероятность, что он причинил ей вред за то, что она скрыла от него правду? Мог ли он так разозлиться, чтобы намеренно или случайно навредить своей жене?
Я не успела додумать эту мысль, потому что услышала, как дверь на террасу приоткрылась, и в проеме возникла Соня в шелковой пижаме, расшитой серебряными звездами. Очевидно, она только проснулась: на щеке виднелись две глубокие складки, оставшиеся от подушки. Припадая на одну ногу, она прошла мимо нас, словно мы были частью ее сна, и, не говоря ни слова, налила лимонада из графина.
– Такая ты мне нравишься больше, – хмыкнула Мередит. – Если бы я знала, что эти таблетки так на тебя подействуют, купила бы с запасом.
Соня угрюмо взглянула на мать, а потом на меня, глотнула лимонада и плюхнулась в кресло так тяжело, словно прожила целую жизнь.
– Это мы убили Фрейю, – тихо произнесла она, и я услышала, как кусочек льда в ее стакане с резким звуком раскололся надвое.
Я вздрогнула. Мередит ошарашенно уставилась на дочь, в глазах ее плескался неподдельный ужас.
– Соня, что ты такое говоришь?
– Мы слишком много от нее хотели. Разве не так, мама? Давай не притворяться перед Эммой, кажется, она классная девчонка и не заслуживает очевидного вранья. Мы набросились на Фрейю, потому что нам всем было от нее что-то нужно. Каждому свое, разумеется. Но нельзя требовать от человека того, что он не может дать. Ожидания, которые ты не можешь оправдать, больно ранят, – проговорила она, – очень больно.
– Ты же не всерьез, – произнесла я утвердительно.
Она неопределенно качнула головой, словно находилась под гипнозом.
– Разумеется, нет. Никто ее и пальцем не тронул. Но убить можно и без этого, не так ли?
Соня повернулась ко мне и припала подбородком на сложенные перед лицом ладони. Темные глаза ее казались усталыми, а лицо без макияжа чуть удивленным.
– Мама думает, что поняла о Фрейе все, – пробормотала она, глядя как будто сквозь меня. – Она считает, что взяла ее под свое крыло, как и всех нас, так она реализует свой материнский инстинкт. Только он развился у нее на три десятилетия позже, чем было нужно. – Она хмыкнула. – Но все это неважно, я хочу сказать, неважно, что говорит мама, важно то, что при этом ощущала Фрейя. Она ведь была другой и не нуждалась в опеке, как мы. Она никому не позволила бы командовать собой, указывать, что ей делать, кем быть. Она умела не бояться правды, хоть со стороны так и не казалось.
– Не бояться правды?
Соня хмуро посмотрела на меня, и внезапно кривая ухмылка пробежала по ее губам.
– Когда тебе плохо, а другие говорят, что хорошо, это неправда. Простая истина, но для того, чтобы понять ее, нужно спросить себя: зачем этим людям лгать? Какая у них цель? – Она ухмыльнулась горячечной улыбкой и снова посмотрела на меня с каким-то совершенно нетипичным и жалким выражением лица. – Мы убили ее. Не буквально, конечно, но мы запросили слишком большую цену за собственное благополучие. Она просто не смогла бы с нами рассчитаться.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знала, что особи земляных ос никогда не видят собственного потомства? Они зарывают свои личинки в землю и кладут рядом с ними несколько полумертвых насекомых, чтобы, когда личинки проснутся, им было чем поживиться. Мне кажется, этот метод воспитания – именно то, к чему всегда стремились в этом доме. Нас вырастили ленивыми. И в то же время мы самые трудолюбивые дети на всем земном шаре. – Она с горечью хмыкнула. – Никто из нас никогда не бывал голоден. Тем не менее нами правит голод свободы. Наша кровь течет лишь вполсилы, только чтобы поддерживать жизнь. Вот почему так сложно смотреть на того, кто не боится собственных желаний, не правда ли, мама? – Мередит в ответ смерила дочь свирепым взглядом. – Фрейя не могла иметь детей, и мама права, она много летзнала об этом и ни с кем не делилась своей тайной.
В ответ я нахмурилась.
– Да, она знала, – продолжала Соня. – Что с того, что она не сказала об этом ни тебе, мама, ни Лео? Она не определяла себя сэтой точки зрения. – Соня бросила на меня красноречивый взгляд. – Гораздо важнее для Фрейи то, что она умела вставать там, где другой остался бы лежать. Ты знаешь о той связи с Тревором, ее учеником, так вот, имей в виду, что Фрейя никогда не жалела о ней. Ты спрашиваешь, как мы могли дружить после того, что случилось в школе, после того, как я, по твоим словам, опозорила ее той записью с конкурса, а я спрошу тебя, как это могло стать препятствием, ведь Фрейя не жалела о том выступлении. И закрылась она от всех не потому, что перестала доверять миру. Это мир перестал доверять ей. Что с того, что она влюбилась в неподходящего человека, большое дело! Фрейя была деморализована, у нее не осталось ни друзей, ни подруг, вокруг нее выросла стена из холодного равнодушия и вежливости – два наших самых мощных оружия, которые были наведены на одну цель. Уж лучше бы ей говорили правду в лицо. Но для подобного нужно быть иначе воспитанным, если ты меня понимаешь. Все, что она хотела от Тревора, судя по ее словам, заключалось в желании пробудить свое тело от спячки. Она верила, что Тревор, а точнее его молодость, сможет помочь ей избавиться от болезни, что его юность и сила излечат ее. Только лишь поэтому она завела с ним роман – потому что верила: он сможет подарить ей малыша. Она не хотела смиряться с тем, что тело так жестоко ее предало. К сожалению, как ты уже знаешь, ее ожидания оказались напрасны. Тревор не только не помог ей, но и опозорил на весь город.
– Я думала, что она любила его.
– Только не Тревора. – Соня усмехнулась.
– О ком ты говоришь? – пробормотала я.
Мередит Мэтьюз не отрывала пристального взгляда от дочери.
– О Дилане, разумеется, – буднично произнесла Соня и зевнула, не заметив, как я вздрогнула, словно меня обдало могильным холодом.
Неужели Фрейя рассказала ей обо всем? Я почувствовала, как в груди стал медленно растекаться болезненно-ядовитый жар. Я не могла поверить, что с губ Сони действительно слетело это имя, наше с Фрейей заклинание, оберег, поделенное на двоих. Оторопев, я смотрела на Соню, ожидая новых откровений, но мысли ее летали где-то далеко, было очевидно, что она не знакома с Диланом лично и не знала о моей роли в этой истории. Для нее это был просто «дилан» – вот так, имя нарицательное, просто парень, которого любила ее подруга и которому не повезло трагически погибнуть.