Венецианский купец – 6. Падение Твердыни

Глава 8

– Ик. Витале, ты бы знал, как это тяжело, быть одному в чужом городе, где тебя все ненавидят! – пьяно икнул старший брат, смотря на меня мутным взглядом. – Каждый день ты ходишь по улицам, думая, упадет на тебя сверху камень или нет.

– Полностью понимаю тебя, брат, – закивал я, подливая ему еще в стакан, – при прошлом посещении нас вообще чуть не убили с кардиналом Конти, а ведь он был посланцем Святого престола. Совсем эти греки не уважают братьев по вере.

– Да! – он, осушив подставленный стакан, поднял его вверх. – Ты полностью прав! Я хотел породниться с одним богатым греческим родом, полюбив девушку, но они отказались выдавать ее за меня! Представь себе! Меня, Ренье Дандоло, они посчитали плохой и незавидной партией для нее!

– Полная несправедливость, брат, – поддакивал я ему уже час, подливая и подливая вина, которое, видимо, и правда оказалось хорошим. Поскольку первые три стакана брат выпил сам, а затем, когда я его разговорил, оставалось только слушать и подливать еще.

– Я им деньги, и титул предлагал, они просто гордо отказались, отдав мою Ирину за какого-то поляка.

– Поляка?! – навострил я уши. – А ты знаешь, что я завоевал их земли и продал их русским?

– Да?! – изумился он. – Это был ты? Слухи ходили разные о великом военачальнике, который это совершил, но я не знал, что это о тебе. Жаль, что ты не убил тогда проклятого Пшемисла.

– Хм, а они по-прежнему в городе? – поинтересовался я, прокручивая в голове созревающий план.

– Да. Ик, – он кивнул и чуть не завалился, я с трудом успел его перехватить.

– Но ее ведь можно сделать вдовой, – мягко улыбнулся я ему, – город все равно захватят, а тут явишься ты и спасешь ее от рук насильников, убивших перед этим ее мужа. Она ведь будет тебе благодарна за такой рыцарский поступок?

Он изумленно на меня посмотрел, было видно, как в его замутненном алкоголем мозгу с трудом проворачиваются мысли.

– Витале, – он приложил палец к губам, – тс-с-с, если она об этом узнает.

– От кого? – изумился я, театрально осматриваясь кругом, показывая, что мы одни. – Я помогу тебе, а ты поможешь мне. Мы ведь родные братья! Должны помогать друг другу!

– А что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал? – искренне удивился он. – Ты самый богатый человек, которого я знаю, не говоря уже про армию и корабль.

– Одну маленькую, я бы даже сказал, малюсенькую просьбу, – я показал два пальца, сблизив их между собой, показывая, насколько моя просьба ничтожна.

– Да? – его ощутимо покачивало, и я понял, что с вином нужно завязывать, а то он забудет все, о чем мы тут разговаривали. Так что, отставив стаканы и бутыль в сторону, я тихо сказал:

– Понимаешь, эти все реверансы и переговоры, я думаю, затянутся надолго, а мне бы хотелось получить город прямо сейчас. Так что считаю, что один маленький камешек может сдвинуть целую гору, если его подтолкнуть в нужном месте и времени.

– Я слушаю тебя. Ради Ирины я готов на все! – весьма опрометчиво заявил он.

– Тогда вот что тебе нужно будет сделать, – улыбнулся я и тоном змея-искусителя стал рассказывать свой план, пододвигая при этом ближе к нему два полных открытых кошеля с золотыми монетами и тот большой изумруд, который показал ему в начале разговора.

Ренье с каждым сказанным словом все больше кивал, затем золото оказалось в его руках, и с ним же я уложил его на лавку. Затем собрал стаканы, бутылки и, почистив место пьянки, скрыл все следы своего пребывания. Затем вышел наружу и, стараясь не попасться никому на глаза, зашагал к своему шатру.

***

Встав в обед и самостоятельно одевшись, я почти сразу понял, что мне нужен оруженосец или лучше два, поскольку кто-то должен стирать и гладить мою одежду. Постоянно отвозить ее на корабль было весьма затратно по времени. Хотя можно было взять с корабля пару юнг, но их требовалось еще обучить, так что хотелось бы, конечно, взять уже готового человека.

– Доброе утро, Витале, – первым человеком при выходе из шатра стал отец, с озабоченным видом проходящий мимо.

– Доброе, – склонил я голову.

– Не видел Ренье? С самого утра не могу его найти, – поинтересовался он у меня.

– Ты же знаешь, он почему-то меня сторонится, – прикинулся я дурачком, – так что мельком видел вчера, что он шел в свой шатер, вот и все.

Энрико остановился.

– Нам нужно будет поговорить насчет твоих хотелок, – он поправил волосы, – по тем спискам, что мы составили с Ренье, ты слишком много хочешь себе единолично, Бонифаций будет против.

– В смысле? – удивился я. – Ему-то ты зачем об этом хочешь сказать? Реликвии, книги и скульптуры не их ума дело. Пусть золото и серебро берут с жителей.

– Отдельную долю в добыче ты не получишь, Витале! – отрезал жестко он. – Официально ты входишь в состав моей армии, так что все венецианцы получат долю только после того, как соберем и разделим все, что захватили совместно с другими рыцарями!

– Отец, ты случайно не заболел? Или ослеп, перестав принимать лекарство, что я привез тебе для восстановления глаз? Откуда у тебя внезапно появились мысли о том, чтобы делиться со всеми нужно честно? – удивился я.

– Вон оттуда, – он раздраженно ткнул рукой в сторону моих наемников, а затем перевел руку в другую сторону, где была разбита стоянка кочевников, – и оттуда.

– Такое количество войск крайне смущает добрых христиан, – продолжил он, – все боятся, что мы захапаем себе больше, чем было оговорено, и, зная тебя, я понимаю, что так оно и будет. Поэтому и говорю о рамках приличия.

– Город еще так-то не захвачен, – тоже напомнил я ему, – а вы не даете мне подготовиться к его штурму, то пытаясь соблюсти какие-то эфемерные правила приличия, то деля между собой шкуру еще не убитого медведя.

– Они не эфемерные! – разозлился он. – Еще нам не хватало после захвата города передраться между собой! А ты, между прочим, к этому всех подталкиваешь своими разговорами о штурме!

– Отец, я могу взять город один, без вас, за две, максимум три недели, – я покачал головой. – Так что меня крайне удивляют твои слова. Мы договаривались совсем о другом в начале всего этого мероприятия, и ты, видимо, забыл, кто еще у нас значится в доле. Такому партнеру придется отдать все причитающееся, а ты еще больше хочешь нас обделить.

– Витале, я не забыл, – он тяжело вздохнул, – но, если ты думаешь, что того, что ты один можешь захватить город, не понимают другие рыцари или Бонифаций, то глубоко заблуждаешься. Потому они и затягивают все, поскольку боятся, что ты один заберешь себе всю добычу. Бонифаций это видел еще прошлый раз, ему хватило того опыта общения с тобой за глаза.

– Ладно, мне пора к кочевникам, нужно с ними переговорить, – я покачал головой, – в обед встретимся.

– В обед мы снова отправимся на переговоры под стены города, – ответил он, – будут представители императоров, они пытаются тянуть время, но я уверен, что мы их дожмем в конце концов.

– Хорошо, не забывай только, пожалуйста, надевать шлем и кольчугу, что я подарил тебе, – попросил я его спокойным голосом, – на всякий случай.

Он осторожно на меня покосился, но я сделал вид, что просто беспокоюсь за его жизнь.

***

– Витале-бей! – обрадовались моему приезду кыпчаки, откровенно скучающие без дела. Ну разве можно назвать развлечением разграбление соседних селений и замков, так, сущая ерунда для бравых сыновей Степи.

– Мне наконец сказали, почему все медлят, – признался я старому вождю, с благодарностью принимая чашку с кумысом. Редкостная гадость, но отказать было нельзя, не поймут.

– Думаю, боятся. Вас. Нас, – хитро прищурился он, делая медленный глоток из своей чаши и смотря, как я потягиваю столько же кислого напитка из своей емкости.

– Ваша мудрость не имеет границ уважаемый, Эльбек-ага, – пожал я плечами, – но я кое-что предпринял в этом направлении, и, если план сработает, у нас будет хорошая драка. Всех ли воинов вы проинструктировали, чтобы слушались моего военачальника? Или нужно будет кого-то показательно наказать?

– Пьетро-бей – хороший воин, – он отрицательно покачал головой, – мы его знаем. Воины будут его слушаться так же, как и вас. Не стоит беспокоиться об этом, Витале-бей.

– Да я не за себя, за вас беспокоюсь, – улыбнулся я ему, ставя пустую плошку на круглый сборный деревянный стол, – если будет неповиновение, вы лишитесь части добычи.

– Эх, каменное сердце у вас, Витале-бей, – вздохнул один из самых уважаемых вождей половцев, которым было доверено разговаривать со мной лично, кроме главного старейшины рода.

– Жизнь заставила, уважаемый Захуз-бей, – повернулся я к нему, – вот недавно случай был, доверил я людям принимать оплату за услуги, которые город оказывал страждущим, а они возьми и подумай, что это их деньги.

– Что же их ждало, когда вы об этом, судя по всему, узнали? – прищурил глаза старик.

– Привязал их всех к столбам на центральной площади, и палачи в течение нескольких часов срезали с них по кусочку мяса, пока те не умерли, – с улыбкой ответил я.

Половцы переглянулись между собой.

– Непослушания не будет, Витале-бей, – заверил меня Эльбек, – мы еще раз на всякий случай поговорим с воинами.

– Отлично, тогда вечером вас посетит синьор Бароцци, найдите ему толмача, – попросил я, вставая с одного из седел, которые заменяли кочевникам стулья в шатре, – он расскажет вам о дальнейших планах, которые, я уверен, скоро случатся.

– Конечно, Витале-бей, – он чуть склонил голову, – приезжайте еще в гости.

– Завтра, я лучше пришлю вам хорошего вина и золота, – хмыкнул я, – раздадите воинам, чтобы не сильно скучали.

Услышав от меня такое, они обрадовались. Конечно, кто откажется от халявного золота и дармовой выпивки.

– Вы всегда будете почетным гостем в нашем становище, Витале-бей, – с улыбкой склонился ниже, чем в первый раз, старый кыпчак.

***

3 февраля 1204 года от Р.Х., Пера, окрестности Константинополя

Как я и думал, крестоносцы, боясь моей огромной армии, старались вытянуть из трясущихся от страха императоров, боящихся ровно того же самого, больше привилегий и денег. А те отлично понимали, что у них ничего нет, благодаря сбежавшему с казной прошлому правителю, и взять деньги неоткуда, поскольку взбешенный постоянными повышениями налогов и поборов народ Константинополя искренне ненавидел господ, которые предали их интересы, чтобы умаслить пришлых латинян. Поэтому, находясь между молотом и наковальней, императоры всячески юлили и тянули время. Я был уверен, что все так бы и продолжалось, если бы наконец не пришел в действие мой план.

Однажды вечером на пороге моего шатра появился синьор Бароцци, трудившийся здесь больше всех, поскольку натаскивал мою армию на хоть какое-то совместное взаимодействие, что по понятным причинам было крайне сложно сделать. Наемники относились к кочевникам как к людям второго сорта, те не оставались в долгу, называя их в ответ вонючими сынами шакалов. Так что порядок держался только на моем присутствии и страхе, ну и еще десятке повешенных с обоих сторон, которых я демонстративно расположил на одном дереве, показывая всем, где окажутся остальные, если не перестанут ругаться по время тренировок. Пока это работало, но я не сильно обольщался, представляя, что произойдет, если мне потребуется на пару дней уехать из лагеря.

– К вам ваш брат, синьор Витале, – обратился ко мне военачальник.

– Зовите, – кивнул я, доставая из сундука вино, наливая его в два стакана и кладя на стол раскрытый кошелек с золотом. Как правильно разговаривать с братом, я узнал еще в прошлый раз. Не ошибся и в этот. Разговор о наших делах начался уже после второго стакана. Ренье рассказал, что видел Ирину, которая со своим поляком ищет способы покинуть город, так что он решил ускорить мой план и договорился с нужными людьми, предоставив им арбалеты, которые получил от меня. Заплатил он вперед только треть, так что в ближайшее время нам стоило ждать новостей.

Похвалив его за расторопность и быстроту, я стал расспрашивать про Ирину, дом, где она живет, и обсуждать, как Ренье будет ее спасать и куда потом вести. Молодой человек, заливая в себя вино стакан за стаканом, с большим удовольствием разговаривал о том, что интересовало лично его, и в этом я его только поддерживал. Каким бы компетентным специалистом ни был человек, он всегда остается эгоистом, когда дело касается его интересов и судьбы. Узнав у любого его слабость, можно, используя ее, достичь многого, пока вам по пути. Я это прекрасно понимал и поддерживал интерес брата к его делу больше, чем к своему, сдабривая все это вином и деньгами. Против такой сдвоенной атаки любые запреты отца по отношению ко мне просто пасовали.

К моему удивлению, еще одним положительным плюсом посиделок и хороших отношений с Ренье стало то, что, расчувствовавшись, он пообещал отдать мне копии документов по мастеровым людям Константинополя, а также всем святым артефактам, что он собирал в Константинополе по просьбе Энрико последние два года.

Отец, который отказался отдавать мне эти списки, объясняя это тем, что рано говорить о трофеях, пока не захвачен город, даже не узнал о том, что Ренье в обход его запрета отдал мне сохраненные на всякий случай копии документов, имеющие для меня огромную важность. Заполучив их, я тут же смог совместно со своими командирами на нарисованной карте города отметить все нужные ключевые точки, деля армию на три больших потока, которые пройдутся по всем им при захвате города. Каждому предстояло выполнить свою роль. Эта активность не ускользнула от опытных взглядов лидеров Крестового похода, но, не понимая причин, они поинтересовались об этом лишь у меня. Пришлось успокоить их, сказав, что просто по-особому тренирую свое войско.

Глава 9

10 февраля 1204 года от Р.Х., Пера, окрестности Константинополя

Ренье, появившийся вечером рядом с моим шатром, тихо сказал, что завтра все свершится. Узнав об этом, я направился в шатер лидеров похода, в котором меня уже не сильно были рады видеть, и напросился на завтрашние переговоры, поскольку сон мне приснился нехороший. Отец покосился на меня, но отказывать не стал, Бонифаций также не захотел со мной связываться. Как говорится, им было проще дать, чем объяснить, что голова болит.

Утром, позавтракав и надев лучший костюм, полностью пренебрегая защитой, чтобы потом, после случившегося, меня ни в чем не обвинили, я отправился к шатру главных в походе, сразу понимая, что зря торопился, поскольку там еще только начали собираться. Поздоровавшись с рыцарями, которые более лояльно ко мне относились, чем те, кто принимал решение о дележе шкуры неубитого медведя, я дождался с ними, пока отряд послов не будет полностью готов к выезду. Присоединившись к ним, я молча поехал рядом с отцом. Давление других аристократов, боявшихся осуществления моей угрозы в одиночку взять город, сильно на него довлело. Он старался этого мне не показывать, но и без слов было видно, как он старается все меньше посвящать меня в происходящее на совещаниях. Энрико всегда был политиком, так что и здесь нежелание ссориться с крестоносцами и венецианцами оказалось сильнее родственных уз, но я его не винил в этом, поскольку сам на его месте, наверно, действовал бы так же. Ведь без крестоносцев единоличный захват города венецианцами выглядел бы просто кощунством, и это точно вызвало бы всеобщее негодование. Так что он хоть и не объяснял мне этого, но старательно лавировал между людьми со всех уголков Европы и собственным сыном, который вдруг оказался силой, с которой всем стоило считаться.

Встретившиеся две группы всадников прямо на конях, не слезая, сначала обменялись краткими приветствиями, затем лениво стали переговариваться, поскольку практически каждодневное подобное мероприятие стало всех откровенно утомлять. Обе стороны понимали, что, скорее всего, это все бесполезно, выдвигаемые условия не устраивали ни одну из сторон.

Внезапно Бонифаций Монферратский вскрикнул от боли, а рядом со мной повалились на землю другие рыцари. Все, что я успел, – это активировать защиту браслетов и, бросившись наперерез лошади отца, прикрыть его своим телом. Два арбалетных болта больно ударили по спине, а когда я, схватившись за поводья его лошади, дернул ее влево, он понял сам, что на делегацию, прибывшую под белым флагом, напали, и, бросив боевой клич, стал отводить уцелевших рыцарей за собой. Я же, не обращая внимания на ударяющие по телу снаряды, вытащил из-под обстрела второго важного человека лагеря крестоносцев, затем, прикрывая собой, положил его впереди себя поперек седла и с трудом направил вперед скакуна, который все время храпел и пытался встать на дыбы, от болта, попавшего ему в бедро.

Ошеломленные и ничего не понимающие люди с другой стороны замерли на месте, затем бросились обратно под защиту ворот, но в них никто не стрелял и с их стороны не погибло ни одного человека. Стоило мне въехать в лагерь, ставший в мгновение словно бурлящий улей, слыханное ли дело, что на парламентеров так подло напали! Это было по-настоящему бесчестным делом, и пока я перегружал безвольное тело Бонифация в руки его вассалов, то слышал, как все чаще раздаются гневные призывы покарать бесчестных предателей. Рыцарство потеряло в этот день десяток знатных людей, а находившийся в яростной горячке маркграф, из тела которого достали два болта, ярился не меньше своих людей. Я же, делая вид, что не замечаю кровоточащей раны на голове, из-за которой волосы слиплись в один некрасивый ком, с благодарностью отклонил помощь оруженосцев и отправился в свой шатер, успев обменяться с обеспокоенным Ренье легкой улыбкой. План сработал как нужно, отец не пострадал.

Уже к вечеру, несмотря ни на какие призывы Энрико одуматься и принять взвешенное решение, взбешенные подобным бесчестным поступком крестоносцы двинулись на штурм. Я был впереди, кричал громче всех, поддерживал воинский дух, но мои войска и степняки остались на своих местах. Отец оказался прав, эмоции были плохим помощником в штурме, и уже через час войско крестоносцев, умывшись кровью и потеряв больше двух сотен рыцарей, откатилось обратно в лагерь. Настроение у всех резко упало. У всех, кроме, конечно, меня, вернувшегося в свой шатер, перебинтовав голову. Повязка время от времени напитывалась кровью, но ничего серьезного мне, конечно, не грозило, благодаря симбионту.

***

Следующее утро было чудесным, снова только у одного меня. Хмурые рыцари, потерявшие множество товарищей и хоронившие их, епископы и архиепископы, которые жаждали оказаться в городе, также немного пострадали во время вчерашнего штурма, поскольку все до единого были уверены, что возьмут тройной ряд стен с наскока. Следующей хорошей новостью стало сообщение от синьора Бароцци, что Энрико и Бонифаций отказались ехать на новые переговоры, готовясь к повторному, уже более серьезному штурму. И, видимо, чтобы день стал совсем уже прекрасен, на это совещание позвали меня. Мне были откровенно не рады, даже отец хмуро со мной поздоровался, но показал тем не менее на место за общим столом, а не в углу, как обычно бывало раньше.

– Вчера ваших войск не было в атаке, – хмуро поинтересовался у меня раненый Бонифаций, – почему?

– Было бы крайне идиотским решением отправлять людей на штурм трех рядов стен, – я спокойно пожал плечами, – я ведь давно предлагал вам начать подготовку к проделыванию брешей, вы сами остановили меня.

Ответом мне послужило скрежетание зубов, но я был прав, поскольку имелся прямой приказ от обоих, никуда не лезть и ничего не трогать без их приказа. И пусть меня это не остановило, официально запрет был, а все нужные инженерные работы я проводил только по ночам.

– Но это не помешало тебе громче всех призывать нас к атаке, – хмуро заметил один из вассалов марграфа, который тоже был ранен.

– Все кричали, я – кричал, – я пожал плечами, – вот только с каких пор мы с вами стали на ты, барон?

Он дернулся, попытался сказать явно что-то дерзкое, но поднятая рука Бонифация, сопроводившаяся болезненной гримасой на лице, остановила перепалку.

– Прекратите! У нас есть враг! Бесчестный, напавший на послов и затем убивший наших братьев!

От его слов все в палатке притихли.

– Как быстро вы можете разрушить стены? – он повернулся ко мне.

– Сразу, как только мы обговорим мою долю, – с улыбкой ответил я.

В палатке на секунду повисло молчание. Бонифаций посмотрел на отца.

– Синьор маркграф, я несу большие траты на содержание собственного войска, но не собираюсь претендовать на золото или серебро, – продолжил я, пока они не стали ссориться.

– Что же тебе тогда нужно? – удивился он.

– Кость, камень, бумага и дерево, – улыбнулся я, вызвав своим ответом всеобщее удивление.

– Синьор Витале, – маркграф не повелся на мою хитрость, – можете подробнее нам объяснить, что вы понимаете под этим?

– Конечно, синьор Бонифаций. То, что вас интересует в последнюю очередь и что вы наверняка сломаете, разрушите или сожжете при штурме: статуи, книги, картины.

– Зачем вам этот хлам? – удивился он. – Хотя мне, конечно, будет проще, если вы не претендуете на драгоценные металлы или другие сокровища, но книги?

– Не все, конечно, я отберу только то, что не содержит ереси или будет не запрещено церковью, но поскольку этим некогда будет заниматься при штурме, вывезу все, что смогу, а дома уже займусь сортировкой, – слегка слукавил я при ответе.

– Вы ведь понимаете, что, поскольку в договор входит общий раздел имущества, захваченного при штурме города, туда должно попасть и то, что хотите взять вы? – поинтересовался у меня Бонифаций. – Вам придется вынести всю свою добычу на общее обозрение.

Такой вариант мне не нравился, но присутствующие на собрании рыцари были правы, я не мог уповать на их поддержку, если решу закрысить добычу, нужно было договариваться.

– Я не против, но, если, например, я еще буду захватывать рабов в городе, мне их что, тоже выводить на всеобщее обозрение? – поинтересовался я.

– Зачем они вам, если город богат и без этого? – удивился граф, стоящий рядом со мной. – Меня лично больше волнуют ценности в их домах, чем сами люди.

– Некоторые из них нужны мне, – я пожал плечами, – так все же?

Бонифаций переглянулся с отцом, тот ответил:

– Решать вам, маркграф, я заинтересованное лицо, ведь это хоть и третья сторона нашего договора, но он мой сын.

– Синьоры, прошу, покиньте, пожалуйста, палатку, – немного подумав, попросил тот. Рыцари недоуменно переглянулись, но выполнили приказ. Когда они вышли, мы остались втроем.

– Доставайте договор, Энрико, – тяжело вздохнув, попросил отца Бонифаций, – нужно вписать еще несколько пунктов.

Отец хмыкнул и, отойдя к шкатулке, вернулся с большим пергаментным листом, сплошь в зачеркиваниях и пометках.

– Как понимаете, синьор Витале, об увиденном здесь не стоит распространяться, – предостерег меня маркграф Монферратский, показывая на свиток.