Ген Рафаила
На дворе стоял 1952 год. Первую неделю Баилов терпел привычный для этих стен колхоз, а затем как-то незаметно разогнал всех друзей, подруг, знакомых, родственников, к чертям собачьим. И остался один на один с шикарным видом на Кремль. Теперь он мечтал только об одном: чтобы Аня вернулась в Москву раньше, чем мадам Айзенберг.
Икар надраил комнату до блеска, в одиночку поклеил новые обои, повесил чистые шторы, покрасил полы.
– Шо-то вы так стараетесь, молодой человек? – спросила его на общей кухне соседка Клава. – Так ждете свою Айзенберг? Она для вас прямо медом намазана!
Клава завидовала Азе. Необъятных размеров баба с дынной грудью сорта «торпеда» была одинока, несмотря на свою продовольственную привлекательность. Клава работала уборщицей в кулинарии и после закрытия воровала мясо. Когда она варила борщ, божественный запах валил с ног полуголодных студентов. Но они все равно липли к Азиным тощим титькам и нищим бутербродам.
– Теперь понимаешь силу искусства, Клава? – поднимала над головой сухой палец Айзенберг, когда они стояли у одной плиты. – Не хлебом единым живет молодежь. Я для них духовный идол, Афродита, Мельпомена, Талия!
– Где у тебе талия? Доска доской, пожмакать нечего, – бурчала Клава.
– Да меня писали художники, воспевали поэты! – парировала Азя.
Множественное число здесь было ни к чему. Изобразил ее один-единственный портретист, затесавшийся среди юных милиционеров. Правда, небесталанно. Картина в серо-голубых тонах иконой висела в комнате на самом видном месте. Азя была на ней в профиль, худа и величественна, как Ахматова у Натана Альтмана.
Клава презрительно махала на это рукой. Пока соседка жарилась на морях, толстуха пыталась охмурить странного рябого, узкоглазого мента, но безуспешно. Он был трудолюбив, аккуратен, молчалив и холоден. Холод причем шел от него сырой, загробный.
Клава плюнула и отступилась. Правда, вскоре пожалела. В конце лета Икар привел в Азину комнату породистую черноволосую девушку. А рядом с ней сиял и искрился так, будто проглотил люстру из Дворца съездов. Клаве он даже показался красавцем. Атлет, желтая рубашка, звенящие прорези глаз, яркие зубы, улыбка с неотразимой асимметрией.
Аня тоже «клюнула» на Икара и панораму из окна. Баилов был исключительным джентльменом. Дотрагивался только до ее руки, рассказывал легенды о подземном лазе под Боровицкими воротами, через который можно выбраться из Кремля, если что.
– Если что? – нарочито испуганно хлопала Аня ресницами.
– Если диверсия, – объяснял Баилов.
Она бесстрашно оставалась ночевать в комнате Айзенберг, но Икар всегда при этом спал на полу. Аня провоцировала, щекотала босой стопой, спущенной с кровати, его смуглую шею. Он целовал пяточку и прятал нежную ножку снова под одеяло.
Однажды, нагулявшись по городу, вернулись за полночь. В коридоре пахло свежестираным бельем и вареным мясом. Икар сглотнул слюну. Он сильно похудел, пока ухаживал за Бархатовой – шиковал, чтобы накормить возлюбленную в лучших ресторанах, голодал.
– Пойдем, совершим преступление, – предложил он шепотом.
– Ура! Наконец преступление! – Жизнь для Ани была сплошным сюрпризом.
Они на цыпочках подошли к плите, где в огромной кастрюле с черными сколами эмали булькал Клавин бульон. Икар взял с крючка вафельное полотенце и снял крышку. В свете уличного фонаря шмат мяса напоминал ополовиненный кирпич. Орудуя двумя ножами, Баилов отрезал кусок и впился в него зубами, обжигая язык и нёбо. Аня прыснула в кулак и потребовала с ней поделиться. Второй отсеченный кусочек, охлажденный на вилке, отправился в ее милый ротик. Девичьему восторгу не было предела. Говядина оказалась недоваренной, и она выплюнула ее в мусорное ведро. В то время как Икар жевал сырые волокна отчаянно, рыча и закатив глаза от наслаждения.
Через полчаса они, спрятавшись за дверью своей комнаты, наблюдали в щелочку, как Клава солила бульон, гасила огонь и причитала:
– Надо же, как уваривается мясо. Просто безобразие…
Для Бархатовой жизнь рядом с Икаром была приключением. Она рассказывала об этом друзьям, родителям, домработницам и хохотала, не в силах остановиться.
Бабушка Мгела первой поняла, что у внучки серьезный ухажер, и предложила познакомить его с семьей. Так он появился на пороге их дома. В белой сорочке, постиранной и наглаженной, полосатом галстуке, широких серых брюках, с букетом хризантем.
Расцеловав женщинам руки, Икар скинул пиджак. Рубашка красиво облегала крепкий торс. На ремне – с правого бедра – висела кобура с табельным пистолетом.
Мгела подняла брови. Отец с матерью многозначительно переглянулись.
– Вы ходите с ним даже в гости?
– Я после рабочего дня, простите…
За столом Икар был безупречен. Мало ел, умело пользовался приборами, изящно поддерживал разговор. К удивлению Николая Петровича, цитировал Ахматову и Пастернака. На радость Натали Автандиловны, чистым баритоном пропел начало первого концерта Чайковского. Бабуле попытался угодить знанием грузинских вин. Но, в отличие от других домочадцев, Мгела Мгеридзе сидела чернее тучи. А когда Икар встал и торжественно попросил руки Ани, закрыла лицо красиво увядшими пальцами в перстнях.
– Бабушка, тебе плохо? – затрепетала внучка.
Мгела не ответила. Николай Петрович церемонно поблагодарил следака за честь и, сославшись на неожиданность предложения, попросил взять время. Аня раскраснелась. Она тоже не знала, как реагировать. Икар подробно рассказал о своих планах: скоро будет направлен начальством в Высшую школу, грядут звания, хорошая зарплата, виды на жилье.
– А свадьбу сыграем через четыре месяца, я как раз накоплю денег, – заключил он.
Семья затихла. На кухне слышался плеск воды и звон посуды. За окном второго этажа дети играли в вышибалы. Мяч глухо ударялся о кирпичную стену. В такт ударам помпезная люстра над столом нежно звенела хрустальными бусинами.
Неловкую паузу нарушила повариха Маша. Она вынесла вишневый пирог. Все выдохнули и накинулись на лакомство.
– Это фантастически вкусно, – простонал Икар с набитым ртом, рассекретив в себе плебея.
Аня поддела его локтем и улыбнулась:
– Я же говорила, здесь есть кому печь пироги!
Наконец вечер завершился. Мгела, сухо попрощавшись, ушла в свою комнату. Мама пожала Икару руку. Папа пошел провожать его в коридор.
– Простите, что напугал вас. Просто давно люблю вашу дочь и не мыслю без нее жизни, – тихо сказал Баилов отцу, надевая пиджак.
Николай Петрович заговорщически подмигнул следаку, мол, не волнуйся, пока женщины ахают, мы все решим.
Перед сном он притянул к себе жену и спросил:
– Ну как тебе гэбист?
– Что-то мне страшно, Коля, – ответила она. – С одной стороны, умный, образованный, надежный, а с другой…
– А другой стороны просто нет, – филолог чмокнул свою пианистку в щеку. – Помнишь, как паниковали твои родители, когда я пришел тебя сватать? Ни гроша за душой, штаны брата, дырка с кулак в кармане. А ты – потомственная грузинская княжна… А сейчас? Разве ты жалеешь о прожитом?
– Ни минуты…
– Тогда позволь и дочери быть счастливой. Если она его любит – пусть выходит замуж.
В темной спальне скрипнула дверь. Мгела в длинной сорочке с кружевами застыла у стены привидением.
– Мама? Потеряла таблетки для сна? – вздрогнула Натали.
– Их нужно немедленно разлучить, – надрывным голосом отозвалась Мгела. – Этот милиционер – чудовище. Неужели вы ничего не поняли?..
* * *Мгелу не услышали. Икар начал бывать в доме Ани чуть ли не через день. Айзенберг вернулась, расцеловала Баилова за ремонт, предложила ему купить матрас и жить на полу – хоть со своей девушкой, хоть без. Но он отказался, и панорама на Кремль сменилась видом на зассанный забор в поселке возле платформы «63 километр». От Казанского вокзала электричка шла туда час сорок. Комнатку ему сдал коллега по отделу. Стоила копейки, остальное Икар оставлял на свадьбу.
Бархатовы жалели будущего зятя и часто предлагали переночевать. Для этого в коридоре ставили раскладушку, а сверху клали великолепную перину из свадебной коллекции бабули.
Мгела сверлила его черными глазами, взывая к помощи всех загробных князей, включая покойного мужа. Но следак будто этого не замечал. Более того, порой сам так зыркал на старуху, что та вздрагивала и исчезала.
Ане все нравилось. Любовь ли это, она не знала, но Икар казался явно интереснее однокурсников. Девчонки завидовали, уверяли, что жених точно многого добьется. А его принципы – до свадьбы только поцелуи – говорили о высоких чувствах и железной выдержке. Целовал он восхитительно. Без студенческих слюней и соплей, по-мужски.
– Ты что-то чувствуешь у него в штанах? Крепкое, металлическое? – хихикая, интересовались подружки.
– Да, – отвечала Аня, – пистолет.
Глава 34
Замужество
Наконец день бракосочетания настал. Платье в грузинском стиле готовили лучшие тбилисские портнихи. Вручную расшивали жемчужным бисером пояс, бархатную шапочку с фатой и верхние рукава. Под ними были еще одни – из молочного шифона. Туфли тоже заказали национальные, с загнутыми носками.
Аня была фантастически хороша. Икар не мог насмотреться. Ему купили черный костюм, достали заграничную нейлоновую рубашку – перламутрово-белую. На ее фоне даже кипенная белизна Аниного платья выглядела желтоватой. Но зубы, отменно ровные зубы Баилова выдержали это испытание.
Бархатовы влюбились в него еще больше. Мгела – еще больше возненавидела. Чтобы молодые ни в чем себе не отказывали, после свадьбы мама с папой укатили на месяц в сочинский санаторий. А бабушку – с глаз долой – отправили на дачу в Переделкино. Там был настоящий камин, и раннюю осень можно было вполне себе сносно пережить.
Первая ночь, первый завтрак, первые гости, первый супружеский пикник – были прекрасны. Аня гордилась мужем, носила его фотографию в медальоне-сердечке на груди. Она оканчивала институт и планировала отправиться в Кавказский заповедник, где восстанавливали популяцию зубра. В это же время там зарождалась почвенная лаборатория и активно шли исследования горных пород.
Каждый вечер жена рассказывала Икару, какой насыщенной будет экспедиция, что за продвинутые люди ее возглавляют, сколь великие открытия ждут ученых.
Следак долго молчал, а за неделю до отъезда, когда на полу уже валялись свитера, рюкзак, спальный мешок и палатка, подошел к Ане, прижал ее ладони к своим губам, поцеловал каждый пальчик и тихо произнес:
– Ты никуда не поедешь.
Показательные танцы арабской кобылицы завершились, декоративная амуниция была сброшена, в нежный рот вставлен железный трензель, по шелковому крупу прошелся грубый кожаный хлыст. Настало время заездки под седло. Неготовая к неволе лошадка брыкалась, кусалась, сопротивлялась, убегала из дома, но все было бесполезно.
Икар уволил домработниц и нанял некую Альбину с внешностью цербера, которая варила и убирала, но все больше следила за каждым Аниным шагом. Супруге нельзя было выходить на улицу без мужа, приводить в его отсутствие гостей, встречаться с друзьями. На окна второго этажа установили решетки.
Аня пыталась найти родителей в сочинском пансионате и бабушку в Переделкино, звонила во все справочные службы – и не могла никого отыскать. Лишь однажды рано утром, после ухода мужа, успела схватить дребезжащую телефонную трубку и услышала голос отца:
– Анюта, мы живы. Но больше не увидимся. Так будет лучше для тебя. Не переживай за нас. Целуем, любим, прости…
От Мгелы не было вообще никакой информации. Аня предполагала, что ее больше нет в живых. Каждый вечер муж приходил натянуто бодрый, чмокал супругу в лоб, интересовался, как прошел день.
– Никак, – отвечала она заторможенно, – почему у тебя сбиты костяшки на кулаках?
– Тренировался. Ты же знаешь, такая профессия – обязательно нужно быть в форме.
Аня не сомневалась, что тренировался Икар на людях. С ней муж по-прежнему был нежен, ни разу не поднимал руки, но леденящий тон, которым он отказывал в любой ее просьбе, выдавал тирана.
Прошел год, они съездили к морю. Икар нашел пустынное местечко под Адлером. Остановились в частном секторе, питались у хозяйки в беседке, увитой виноградной лозой. На каменистом пляже вместе с ними были две-три немолодые пары.
Однажды, пока муж плавал, к Ане подошел приятный старик, еще крепкий, синеглазый, в стиле Хемингуэя, и спросил, как проходит отдых. Она что-то ответила. Он снова что-то спросил. Разговор был малосодержательным, но для Анны Баиловой этот человек оказался единственным собеседником за последние месяцы.
Когда Икар выходил из воды, она заметалась, шепнув старику:
– Немедленно уходите!
– Вам надо бежать, красавица. – Хемингуэй внезапно сделался крайне серьезным. – Бегите куда глаза глядят, только не оставайтесь…
Он не договорил, резко развернулся и энергично зашагал в обратную сторону.
– Что ему было нужно? – спросил муж, взяв Аню за подбородок.
– Спрашивал, где здесь лучшая кухня. В каких столовых, кафе… – равнодушно ответила она.
– И ты ему ответила? – напирал Икар.
– Сказала, что мы с мужем едим у хозяйки…
– Зачем ты говорила с незнакомым мужчиной?
– Потому что люди разговаривают, люди общаются, в этом смысл социума. Ты не думал об этом?
Аня дрожала. Под палящим солнцем она чувствовала себя замороженной треской.
На следующий день пара перебралась на еще менее уютный, дикий пляж. Там до конца отпуска не было ни души.
* * *Мысль о побеге свербила мозг. Аня отдавала себе отчет, что со связями Икара ей далеко не уйти. Да и цербер Альбина всегда начеку.
Родившийся план был далек от идеала. У лучшей подруги намечался день рождения. Аня знала, что, как и раньше, отмечать будут дома, на Шаболовке, одна станция метро от нее по оранжевой ветке. Она твердо верила в одно – нужно попасть в большую компанию «своих», а там уже спрячут, спасут, возможно, сообщат в вышестоящие органы, заявят о пропаже родителей и бабушки.
За неделю до мероприятия жена Баилова разрезала на длинные полосы самую крепкую в доме простыню и тугой косичкой сплела из нее три веревки разной длины. Трудилась она несколько дней во время якобы послеобеденного сна, когда Альбина готовила на вечер жаркое с картошкой и не могла отойти от плиты.
Праздник приходился на субботу. У Икара был укороченный рабочий день – до четырех. В двенадцать домработница мыла посуду. На счастье Ани, в этот момент шумела не только вода, но и выли трубы – весь подъезд безуспешно пытался решить эту проблему.
Аня на цыпочках прошла на кухню, беззвучно сняла со стены молоток для отбивания мяса, остановилась на секунду, выдохнула и жахнула тупым рифленым концом Альбине по голове. Церберша выронила тарелку и даже не охнув, не обернувшись, рухнула на пол.
Аня проверила пульс (он был), связала сзади руки, а затем ноги морскими узлами (научилась во время геологической практики), воткнула в рот кляп из этой же простыни (пришлось повозиться, зубы намертво сомкнулись), водрузила жертву на стул и длинной веревкой примотала от спинки к ножкам.
Пока Альбина не пришла в сознание, Аня ополоснула ледяной водой лицо, завязала атласной лентой конский хвост на голове, быстро смахнула пуховкой лоб, нос и щеки, накрасила губы алой помадой. Осталось надеть короткое бархатное платье, вытащить ключи из сумки церберши (своих у Ани не было), схватить пакет с подарком (заранее выбрала один из мгеловских национальных кувшинов – темной глины с рисунком виноградных листьев), открыть замок и вылететь в подъезд. Денег у нее не было, но она знала, что любой парень за улыбку проведет ее через турникет метро.
Пленница воткнула длинный холодный ключ в замочную скважину, сделала два оборота вправо, набрала полную грудь воздуха, распахнула дверь и… лоб в лоб столкнулась с Икаром.
– Нет… – Аня сделала пару шагов назад и выронила авоську с кувшином.
Он раскололся на паркете, застыв горкой черепков в сетке.
Баилов спокойно вошел, закрыл квартиру, снял легкую куртку и улыбнулся:
– Тебе не кажется, на плите что-то пригорело?
Аня прислонилась к стене и молчала. Это был конец, и к его предстоящим подробностям она была абсолютно равнодушна.
– Ты очень красива. Собралась куда-то? – спросил муж.
– На день рождения к Таньке.
– Разве ты ходишь на праздники одна?
– До тебя ходила, – подбородок дрожал, с него на грудь одна за одной, как звенья хрустальной люстры, срывались слезы.
– Не плачь, хочешь идти – иди. В конце концов, я тоже не прав, удерживая тебя дома, как собачку. – Икар привлек жену к себе и крепко обнял.
– Ты шутишь? – Аня подняла раненые глаза.
– Нет.
Запах сгоревшей еды заполнил всю квартиру, с кухни шел дым, кто-то скулил.
– Сейчас потушим пожар, и я тебя провожу. – Он рванул к плите, споткнулся о связанную Альбину, выключил газ, открыл форточку и быстро сунул пылающую сковородку под холодную струю. В это время Аня пыталась снова вырваться наружу, открыть входную дверь, но руки ее так дрожали, что она не могла попасть ключом в резную дырку.
– Куда ты торопишься, я же сказал, что провожу тебя, – послышалось сзади.
Жена билась в истерике, молотила кулаками по дверному дерматину. Черепки вазы порезали ей икру, кровь бордовой змеей стремилась в бежевые туфли.
– А ты молодчина, – спокойно продолжал Икар, – прекрасные узлы, кажется, называются «обратный булинь», очень полезный навык. И удар по голове точный. Оглушить, но не убить – просто идеально. Пожалуй, я недооценивал тебя. Пойдешь ко мне в партнеры?
– Прекрати надо мной издеваться, – сквозь рыдания прохрипела Аня.
– Да брось, детка, – Баилов снова прижал супругу к себе, оглаживая сзади ее затылок. – Ты не передумала поздравлять подругу?
– Нет! – кричала жена. – Не передумала!
В доли секунды Икар ухватился за длинные волосы, прихваченные атласной лентой, и, держась за них как за канат, потащил супругу в ванную.
– Отпусти, – орала жена, – я тебя ненавижу!
– Тебе надо умыться ледяной водой, – шептал следак, открывая кран.
Внезапно он схватил с полки огромные ножницы, которыми Аня кроила одежду, и принялся резать ими прекрасные черные локоны. Собранные в конский хвост, они словно знали, что будут принесены в жертву. Жена задыхалась, хрипела, а на пол падали длинные пряди, крест-накрест покрывая квадратную керамическую плитку.
С кухни доносился волчий вой связанной Альбины. В коридоре от сквозняка хлопала дверь, ровными ударами напоминая стук молотка, забивающего гвозди в крышку гроба.
Наконец Икар за остатки волос вздернул голову жены и подтащил ее к зеркалу над раковиной. В нем отразилось обезображенное, выжженное горем лицо с искусанными в кровь губами.
– Ну вот, – подытожил следак, – теперь ты спокойно можешь идти на день рождения. Я, пожалуй, не буду тебя провожать. Что-то устал. Да и дома намусорено, нужно прибраться.
Он с силой бросил жену на пол и вышел из ванной. Аня прижалась виском к холодной плитке и мягким, еще хранившим тепло ее тела, волосам.
Пыталась вспомнить тот день, когда увидела Баилова впервые. Ей очень понравилось имя – Икар – увлеченный полетом к солнцу, которое его погубило. Правда, среди них двоих мифическим Икаром оказалась именно она. Почему в тот момент не было никакого знака? Почему с Казанского вокзала не упали часы, не провалился асфальт, не разошлись рельсы к разным полюсам? Почему никто не сказал, что это – прыжок в пропасть?
Только Мгела, мудрая Мгела увидела в следаке черты Дьявола. Любимая бабуля, над которой только посмеялись.
Аня захотела встать, но тело ее не слушалось. Голова кружилась, а над ней – как сухие листья в воронке смерча – адским хороводом неслись отрезанные волосы. Неслись, хохотали, скручивались в черную веревку и все туже обвивали ее белую, тонкую шею.
Глава 35
Волосы
Открыв глаза, Аня увидела потолок в желтых разводах и стеклянную бутыль с делениями. Из резинового горла к ее руке тянулась прозрачная змея. Стальной язык вонзался в вену и, похоже, впрыскивал какую-то ядовитую слюну.
– Что мне вливают? – спросила девушка у подошедшей толстой медсестры.
– Что врач прописал, то и вливают, – буркнула сестра.
– В каком я отделении?
– В неврологии.
– Давно?
– Со вчерашнего дня, – медичка явно была не расположена к разговору.
– Я что, была буйной? – не унималась больная.
– Да ты тряпкой была, давление семьдесят на сорок – как у мертвеца, – включилась в разговор женщина с ближайшей койки.
Аня дождалась, пока медсестра вышла за дверь, и обернулась к соседке:
– Как вас зовут?
– Клара.
– Куда положили мою одежду?
– Нет у тебя одежды, – ответила та, – муж вчера забрал, сказал, что на выписку принесет.
– А что еще вчера сказал мой муж?
– Да я особо не слушала, все как-то быстро произошло, – Клара притворилась нелюбопытной.
Баилова посмотрела вниз, убедилась, что возле кровати стоят тапочки, вырвала из вены иглу и резко встала. Палата поплыла перед глазами, потолок с пятнами оказался на полу, тапки взмыли к небу. Она рухнула на постель, куда из капельницы выливалась желтоватая жидкость.
– Чего вскочила-то? – испугалась соседка.
– Пи́сать хочу, – отрезала Аня.
– Туалет в конце коридора, а лучше утку попроси, – засуетилась Клара. – Сестра! Сестра!
– Да заткнитесь вы! – крикнула на нее жена следака.
Почему-то больничная тетка ей не нравилась. Для пациентки у нее был слишком жизнеутверждающий румянец на щеках, цепкий взгляд и свежая пижама.
– А что у вас за диагноз? – спросила беглянка.
– Невралгия тройничного нерва, – отрапортовала Клара.
«Врет», – подумала Аня.
Она помнила сестру Мгелы, бабушку Тамару, страдающую болезнью лицевого нерва. Каждый приступ, а их было по нескольку в день, поражал Тамару как молния. Она вскакивала, хваталась за голову, а карие глаза в секунду наполнялись слезами.
«Меня будто стегают плеткой по щеке», – плакала родственница. Ожидание этих ударов было отдельной пыткой. Неотвратимость боли превратила ее красивые черты в гримасу неизбывной муки.
На Кларином лице не было ничего подобного. Оно не знало мук. У нее и голова-то, похоже, никогда не болела.
Аня со временем начинала осознавать, что перенимает от ненавистного мужа ментовскую интуицию и рассматривает мир с прищуром и ухмылкой, заранее штампуя его печатью «виновен».
Она встала и, шатаясь, вышла в коридор. Стены до горизонта были выкрашены зеленой краской. Аню всегда удивляло, как зелень реальной жизни – хлорофилл травы, стеблей, листвы – была далека от зелени казенных домов – больниц, школ, институтов. В них присутствовал какой-то налет разложения, гниения, тлена. Будто нельзя было смешением синего и желтого добиться радости, а не чувства глухой безысходности.
В середине коридора сидела та самая толстая медсестра со стеклянным взглядом. На пациентку она, казалось, не отреагировала, но как только Аня прошлепала мимо тапками, нажала какую-то кнопку. В туалете оказались кабинки – небывалая редкость для больниц, где дырки обычно зияли в ряд на одной открытой всем ветрам плоскости. И, как ни странно, большое овальное зеркало. Аня увидела в нем худую битую клячу с неровно обкромсанной гривой и под корень обрезанным хвостом. Сложно было представить, что еще год назад ее круп лоснился, глаза блестели, а копыта с золотыми подковами били упругую, созданную для счастья Землю.
Из коридора послышалось шарканье ног, Аня юркнула в кабинку и закрыла дверь на косую щеколду. Унитаз разверз чумазую, зловонную пасть.
Девушка из семьи филолога и пианистки брезговала общественными туалетами и всегда залезала на них с ногами, чтобы только не коснуться кожей чужих испражнений. Но физическая грязь по сравнению с загаженной душой теперь не вызвала в ней отторжения.
Она села на холодный фаянс теплой попой и с тоской зажурчала. В это время в уборную зашли женщины и, судя по чирканью спички о коробок и резкому запаху табака, затянулись папиросами. Аня вспомнила на двери табличку: «Не курить». В курильщицах чувствовался протест и глумление над правилами.
Девушка сразу почувствовала к ним приязнь. Она долго мучилась с заклинившей щеколдой, но наконец одолела ее и вырвалась наружу. Не помыв руки (о боже, Анечка, ты ли это?), направилась к теткам в серых застиранных рубашках и штанах.
– Угостите куревом? – спросила она, как-то по-уркагански.
Курить ее научил «ежистый» сокурсник на той же практике за Уралом. Не то чтобы курить, так, затягиваться. И теперь она безуспешно пыталась удержать в руках горящую спичку и одновременно со вдохом зажечь сигарету.
– На, мою добей! – не выдержала худышка с фиолетовыми синяками под глазами. – Ты, видать, новичок в этом деле.
Аня затянулась чужим бычком, закашлялась и замотала головой.