Ген Рафаила
– В ваши восемьдесят четыре бабульки лежат в постелях, мытарят детей и пукают в воздух.
– Вот исполнится мне восемьдесят пять, и я повторю их пук, то есть путь… – теща засыпала, мешая слова.
Вокруг нее укладывалось шерстяное облако из кошачьих бочков и хвостов. Откуда ни возьмись к цветастому сарафану прижимался Хосе, еле умещаясь на краю дивана. Его задние лапы свисали, как весла, брошенные без дела в воду. Команда начинала похрапывать, сначала тихонечко, из-за такта, потом набирая обороты, а в финале – раскатисто, словно близкая гроза или арбузы, брошенные на асфальт из окна многоэтажки.
Анатоль в это время шел к небольшому сарайчику с инструментами. К задней его стене была приделана мишень, собранная из тополиных спилов – лучший материал для метания ножей, насколько он помнил со времен милицейских тренировок.
Красавцев прибивал гвоздем червонного туза, брался за лезвие, положив большой палец вдоль клинка, отводил руку назад, в развороте корпуса делал шаг вперед и выпускал нож. Прокрутив полоборота, он вонзался рядом с картой – плюс-минус – генерал не был ловким метателем. Анатоль пробовал и кинжал-хиршвангер, и советский кортик, и еще пару ножей из кухонного хозяйства Батутовны, но туз по-прежнему оказывался незадетым.
Красавцев хмыкал и шел к виноградному шатру. Каждый из этих клинков шикарно срезал виноградную лозу и совсем не хотел становиться ножом палача.
* * *Через пару недель торговка из Запёздья, которая на старом мотоцикле приезжала к рафаиловцам продавать позднюю вишню и ранние груши, сообщила Красавцеву, что на его имя в почтовое отделение пришла корреспонденция. Здание почты было одно на три деревни и находилось на территории пёзд и бздунов.
– Я не жду никаких писем, – пожал плечами генерал.
– Ты не ждешь – тебя ждут, – емко ответила торговка и, поднажав на газ, укатила в гору, клубя дизельными парами.
Красавцев отправился в Запёздье. В крошечной комнатке, прилепленной к зданию сельсовета, ему выдали пакет размером А4. Разодрав голубовато-сиреневый конверт из непрозрачного полиэтилена, Анатоль, как в матрешке, обнаружил еще один конверт из отменной глянцевой бумаги. Внутри – вскрыть по линии клеевой прокладки оказалось несложно – лежали листы с водяными знаками и сложнейшим тисненым гербом наверху.
В один сюжет были собраны змеи, лошади, рыбы и какие-то цветы типа лилий. Генерал, зачарованный, как ребенок, провел большим пальцем по выпуклым геральдическим деталям – приятное и волнительное ощущение.
Далее следовал текст на двух языках. Один из них – английский, но Анатоль не был полиглотом, поэтому понял лишь обращение – M-r Krasavtsev. Далее нужна была помощь сына. Благо на почте ловил интернет, он сделал фото всех страниц письма и отправил Андрюше в мессенджер.
Вечером, пока Красавцев раздувал в беседке самовар, пришел ответ: «Па, ты стал владельцем недвижимости в Испании».
Анатоль разволновался, но связи уже не было, поэтому утром пришлось ехать в город для получения четкой информации. Андрюша уже выписался из больницы и щеголял по дому в трусах и белоснежной повязке через плечо.
– Объясняй! – Отец кинул на стол испанские бумаги.
– Пап, я ничего толком не понял, здесь юридический текст, я его не переведу, нужно обратиться к профессионалам. Но смысл в том, что Хуан завещал тебе дом где-то под Саламанкой.
– Он что, умер?
– Понятия не имею, здесь этого не сказано. Письмо написано его адвокатом, скорее всего.
– Звони ему срочно! – скомандовал генерал. – Видишь, внизу какие-то телефоны указаны.
– А российский номер? – спросил Андрей.
– Заблокирован.
– Пап, нам международный разговор выйдет в стоимость этого дома.
– Пускай. Звони. И спрашивай, что с Хуаном, – отец был непоколебим.
Андрюша несколько раз пытался набрать номер с мобильного и стационарного телефонов, но трубку никто не брал. Анатоль метался по квартире, не находя себе места. В дальней «детской» копошилась Олеся, но он только буркнул ей «привет» и закрыл дверь. Как ни странно, она продолжала жить в комнате с оружейным шкафом, будто надеялась однажды его расколдовать.
Наконец, через пару часов, Андрюше перезвонили. Следя за тем, как непривычно движется лицо сына во время переговоров на чужом языке, Красавцев пытался уловить суть. Как только Андрей нажал на сброс, тут же в него вцепился:
– Ну что?
– Хуан жив. Лежит, как сказал юрист, в «успокоительном учреждении», типа нашей дурки, лечит депрессию. Телефон выкинул, ни с кем не разговаривает. По поводу имущества, там с твоей стороны нужно оформить еще кучу документов, получить гражданство…
– Да хрен бы с ним. Ничего я не буду делать. Не нужны мне его дома в Испании. Пусть немедленно позвонит, так и передай его адвокату.
– Сам передай, если такой умный, – огрызнулся Андрей. – Он такой, не захочет – не будет звонить.
Красавцев вернулся на Остров. Похлебал щей, приготовленных Батутовной из свежесрезанной капусты, покидал ножичков за сараем, покормил, почесал животных.
– Не мила мне жизнь, – сказал он внезапно теще после сводки последних новостей от Хуана.
– Ишь какой, ты ей больно мил… – съязвила Батутовна.
– Я бы тоже, как испанец, лег в дурку и валялся там зубами к стенке, игнорируя суету. А меня бы пичкали таблетками и кормили по часам.
– Ложись. Я тебе и здесь дурдом устрою.
– Вы мне мозг съедите, тещенька. А там мозги, наоборот, берегут.
– Нет у тебя мозгов, неча там беречь. Иди лучше сними показания с ловушек и приборов, – поддразнила бабка.
– Зачем?
– Приедет Хуан, а ты ему – хоп – материал для научной работы!
– Он не приедет, – опустил веки генерал.
– Спорим? На что? – завелась Батутовна.
– На день вашего молчания.
– Идет! – воскликнула теща и азартно ударила своей маленькой сморщенной ладошкой большую лапу генерала.
Никто из них даже не подозревал, насколько пророческим окажется этот спор.
Глава 31
Фаричка
Зверь лежал под кустами возле тропы и тихо скулил. На экране его плач не был слышен, но Красавцев интуитивно понял, что лис ранен. Генерал даже позвал к ноутбуку Батутовну, чтобы та посмотрела видео, зафиксированное фотоловушкой.
– Гляньте, поменял карту памяти в камере, а на ней вон что…
– Маленький… далеко не мог уйти, ищи его в том же месте, – приказала теща.
За окном темнело, но Красавцев, захватив фонарик, перчатки и плотный брезентовый мешок, отправился в лес. Он сел на корточки в ареале ловушки и замер. Колени хрустели, спину ломило. Генерал не молодел. Лето тоже близилось к исходу. Траву покрывали сухие листья, они потрескивали от ветра и блокировали другие звуки. Но Господь не для того выбрал Красавцева спасителем, чтобы тот свернул с пути.
Через несколько минут слабый вой послышался со стороны кустарников, и Анатоль на корячках пополз туда. Свет фонаря вырвал из монотонно торчащих веток что-то живое.
Красавцев достал из мешка кусок курицы и тихонечко засвистел. Зверь попытался сделать рывок, но не сдвинулся с места. Генерал понял, что ранение серьезное, пора «брать».
Надев перчатки, он раскрыл мешок куполом, подлез под кусты и накинул брезент на голову лиса. Тот заметался, вонзил острые зубы в слои грубой ткани, но не смог их прокусить. Анатоль подтащил животное еще ближе, погружая его тело в пакет, и наконец затянул завязки. Тот, кто оказался внутри, плакал и почти не сопротивлялся.
Дома, на застеленном старой простыней полу, Красавцев с Батутовной, не снимая перчаток, осмотрели лиса. Зять держал его голову и передние лапы, теща пыталась раздвинуть на спине шерсть в засохшей крови.
– Кажется, в него стреляли. Я даже чувствую застрявшую пулю, – сказала Батутовна. – Похоже, задет позвоночник. Вишь, задние лапы отказали.
Ли́са попытались напоить куриным бульоном и молоком, но зверь ни к чему не притронулся.
– Покойник, – вздохнул Красавцев.
– Жаль, что нет Хуана. Он бы его враз поднял на ноги. А теперь надо в город, в ветклинику везти, – заключила Батутовна.
На ночь лиса оставили в коридоре, где недавно снова окатилась Шалава. В суете сует кошку забыли стерилизовать. Хлебнувшая горя по молодости, она тут же почуяла рядом с собой смерть и приступила к самостоятельной реанимации. Сначала рьяно облизывала незнакомого зверя шершавым языком, потом легла горячим животом на заледеневшие задние лапы, а в итоге добилась того, что рыжий подранок потянул свой нос к ее надутым сосцам и начал пить-пить-пить, захлебываясь, обливаясь кошачьим молоком и собственными слезами. К утру картина вселенского милосердия явилась вскочившим спозаранку бабке и генералу.
– Смотри-ка, – всхлипнула Батутовна, – я ее Шалавой называла, а она – и есть сам Рафаил исцеляющий!
Шалава смотрела на всех мудрыми глазами и урчала на запредельной громкости. Красавцев наклонился к лису. Его задние лапы были теплыми, но по-прежнему неподвижными.
– Езжай! – благословила зятя Батутовна, и тот поехал штурмовать городские ветклиники.
Именно штурмовать, потому что лечить дикое непривитое животное «с бог знает какими инфекциями, вплоть до бешенства» не брался никто. Андрюша с Олесей, подключенные к процессу, обзвонили все ветеринарки, но везде им отказали. В последней, правда, тоненький девчачий голос ответил в трубку: «Вы приезжайте, только после двенадцати ночи».
К этому времени Красавцев с подранком были на краю города в маленькой клинике с торца жилого дома. Девочка-врач, видимо, вчерашняя выпускница, пригласила их в операционную.
– Только никому не говорите, меня уволят, – взмолилась она.
– Да что вы! Я, наоборот, заплачу три цены! – в отчаянии закричал генерал.
– Тише! Будете мне ассистировать.
В итоге к четырем утра, еле держась на ногах, Анатоль уехал с лисичкой в свою городскую квартиру. Это оказалась полугодовалая девочка, которую Красавцев назвал Фаричкой – зеркально отобразил имя погибшего Рафика и добавил женский суффикс. Фаричке удалили пулю, вынули осколки костей, обработали рану. Девочка-врач прописала инъекции антибиотиков, мази и примочки, но самое главное испытание было не в уколах.
– Вам нужно учить ее ходить. Посмотрите в интернете, как восстанавливают нервы и мышцы собакам и кошкам-спинальницам. Это тяжелый труд. Не знаю, хватит ли у вас сил. Рефлекс в задних лапах сохранен. Но все зависит от вашей любви.
– Вообще все в этом мире зависит от любви, девочка, – сказал засыпающий генерал и протянул ветеринару несколько купюр.
– Ни в коем случае! – в голосе врача появилось железо. – В прайсе нашей клиники нет лисиц. И я делала это не ради денег!
– Пусть это вернется вам здоровьем! – поцеловал ее Красавцев и с лисицей в мешке поплелся ловить такси.
* * *Батутовна взялась за восстановление Фарички с таким энтузиазмом, будто поспорила со Всевышним, что поднимет животное на ноги. Она попросила Андрюшу распечатать огромным шрифтом все методики работы со спинальниками, и внук сделал ей брошюру. Для Фарички купили пупырчатые коврики и даже человеческий тренажер с бегущей дорожкой. Каждый день Батутовна массировала спинку и задние лапки лисы, растирала их барсучьим жиром. Каждый день, поддерживая зверя за живот, имитировала с ним ходьбу по колючим коврикам. Каждый день ставила на ползущую ленту тренажера и передвигала слабые конечности лисички.
– Мама, вы так ни с дочкой, ни с внуком не возились! – восхищался Анатоль.
– Это правда. Такая была дура. Все дела, дела. Школа, ученики…
Надо ли говорить, что Фаричка возлюбила Батутовну со всей нежностью лисьей души. Она ползала за бабкой по полу, куда бы та ни пошла. Пела ей песни – мяукая-лая-свиристя, заглядывала в глаза, прижималась всем телом, как только Пелагея ложилась на диван и забирала с собой Фарьку. Сначала лиса волокла свой таз, опираясь на передние лапы. Затем постепенно начала приподнимать крестец. И в какой-то момент, дрожа всем телом, подошла к Батутовне на всех четырех конечностях. Старуха залилась слезами, тяжело, по-слоновьи упав на колени и локти, прижалась щекой к мокрому носу Фарички.
– Моя деточка… – слезы Батутовны падали на лисью морду, – моя красавица…
Лиса с остервенением лизала лицо своей спасительницы, словно пыталась шершавым языком разгладить морщины и докопаться до сути – нежной кожи ребенка, рожденного сострадать.
Эту сцену, войдя в дом, застал Анатоль и тоже, как мальчик, опустился на четвереньки, уперев лоб в голову тещи. Так они стояли втроем на холодном полу, мокрые от слез, от нахлынувших водопадом чувств, от жалости друг к другу и ко всему миру.
На протяжении всей Фаричкиной терапии Красавцев поэтапно снимал на телефон видео занятий и через Андрюшу отправлял адвокату Хуана.
– Пусть обязательно покажет зоологу, – наказывал сыну генерал.
Но Андрюша пожимал плечами:
– Как я могу это гарантировать? Может, он стирает видео сразу же, как получает…
* * *Адвокат и вправду долго не обращал внимания на сообщения «сумасшедших из России», но все же, когда в очередной раз приехал к своему клиенту в психушку, протянул ему экран.
Хуан Фернандес Карбонеро изменился в лице так, словно ему в вену ввели хлористый кальций. Он открыл рот, часто задышал, кровь закипела и ударила в мозг. Один за другим испанец открывал видеофайлы, ходил по палате взад-вперед и тряс головой.
– С вами все в порядке? – спросил адвокат. – Может, позвать врача?
– Нет! – отрезал пациент. – Отныне приносите каждый новый фрагмент, который пришлют мои друзья. Я заплачу.
– Какие проблемы? – удивился юрист. – Я принесу вам телефон, и общайтесь с вашими товарищами сколько влезет!
– Нет! – опять огрызнулся Хуан. – Принесите мне телефон и пересылайте туда новые кадры из России.
– Договорились, – кивнул его поверенный, а про себя подумал: «Идиоты. Они все идиоты».
Глава 32
Послание
Фаричка росла как на дрожжах. Она еще припадала на задние лапы, но уже опушилась и стала похожа на картинки хитрых лисиц в русских сказках – с раскосыми глазками, белым воротничком, черными гольфами, как у Рафика, и нереально пушистым огненным хвостом.
Она была продолжением Батутовны, вилась у нее под ногами, чем со временем стала вызывать ревность у Шалавы и Хосе. Кошка-спасительница стала частенько покусывать Фаричку и даже била ее лапой по наглой рыжей морде. Черный пес с серебряными яйцами просто тоскливо скулил от несправедливости. Лисица отбрыкивалась, отфыркивалась, но зла на них не держала. Она была толерантной, как и все носители гена Рафаила. Более того, Фаричка удивительно повлияла на хозяев этого дома. Батутовна стала плюшевой, покладистой, недрачливой. Анатоль – спокойно принимающим все тещины глюки и закидоны.
Спустя год, в середине октября, возле дома вновь зашелся вонючей отрыжкой мотоцикл тетки из Запёздья. И снова она стала вестником великого события.
– Генерал Красавцев! – кокетничая наотмашь накрашенным ртом, крикнула торговка. – Вам письмо от президента, пляшите!
Анатоль лениво подрыгал ногами, как кошка, стряхивающая воду с лап.
– Президента чего? Товарищества садоводов Запёздья? – съязвил он.
– Да вот еще! Президента России! Точнее, не вам. Испанцу, который здесь жил. Но начальник почты сказал, что отдаст только представителю МВД.
Красавцев кивнул.
– Тебя проводить до почты-то? – сокращая дистанцию, предложила соседка.
– Да сам дойду, не развалюсь, – попытался отбрыкаться Анатоль.
Ему на помощь, как овчарка, выскочила Батутовна.
– Пошла вон отсюда, шмара! Не таращь на него свои зенки, не про тебя король! Сказал, что сам пойдет, значит, сам пойдет!
– Ой, да подумаешь, личный секретарь, рожа в складку. Командуй своей зверофермой, а то я тебе глаза повыцарапаю, – фыркнула тетка и газанула так, что над островом поднялся клуб дыма, похожий на атомный гриб.
В отделении Запёздья Красавцева встретили как ревизора. Все замерли. Почтальонша лично вышла из своего залапанного зазеркалья и вручила большой конверт, подобный предыдущему.
Анатоль было подумал, что Хуан снова одарил его наследством, но вспомнил, что письмо было на имя испанца. Он достал из кармана камуфляжных штанов узенькие очки, какие продавались в каждом городском киоске, и водрузил на нос. В графе «От кого» было напечатано: «Совет по грантам Президента Российской Федерации». Генерал моментально вспотел и отер лоб в предвкушении чего-то необычайного.
– Распишитесь, – почтальонша протянула бланк.
Анатоль дрожащей рукой поставил кривую подпись.
– Ну теперь вскрывайте! – в один голос сказали работники почты.
– С фига ли? Я вскрою дома. До свидания. Благодарю.
На кухне, освещенные советским абажуром, они с Батутовной сидели перед конвертом, как гости на спиритическом сеансе.
– Ну, все, не томи, режь! – не выдержала теща.
Красавцев взял ножницы и обрезал торец бумажного пакета. Достал свернутый пополам официальный бланк, прокашлялся и торжественно начал:
– Уважаемый Хуан Фернандес Карбонеро! Сообщаем, что вы являетесь победителем конкурса на право получения грантов Президента Российской Федерации для государственной поддержки молодых российских ученых…
– Да ладно! – вскочила Батутовна. – Сработало! Все не зря! Правда, Толя, правда???
Они читали это письмо сверху вниз, вдоль и поперек. Они выучили его наизусть и цитировали друг другу при каждом удобном случае. Они растрезвонили всем соседям. На Острове и в Запёздье не осталось ни одного человека, который бы не знал, что чудак-испанец, изучающий «поведение лисиц в сигнальном биологическом поле и выделяющий особи с геном SorCS1, именуемым исследователем как ген Рафаила, для последующего сохранения популяции в пойменных лесах Поволжья», получил грант, равный двум миллионам рублей. Плюс – предложение помощи новосибирских ученых-зоологов построить на территории Острова научную базу со всем необходимым оборудованием.
Андрюша писал адвокату испанца каждый день. Объяснял грандиозность события и требовал связи с Хуаном. Юрист уверял, что вся информация клиенту передана. Но ответа не было.
* * *Весточка оказалась неожиданной. Точнее, Красавцев устал ее ждать, а потому на какое-то время забыл, замотался. Так бывает, когда бесконечно лечишь хроническую болезнь, а потом просто машешь на нее рукой. Привыкаешь жить в боли, сквозь боль, несмотря на боль.
Часа в два ночи Анатоль проснулся от звука разбитого окна. Вышел на кухню. Ветер выл и зловеще полоскал занавески. На полу лежало что-то, обернутое белой бумагой.
Генерал нагнулся, держась за поясницу, и взял в руки тяжелый сверток. К половинке кирпича канцелярской резинкой, что фиксируют пачки денег, был прикреплен тетрадный листок в клетку. На нем синей шариковой ручкой было несколько цифр и одно слово: «14.11–10.00. Камни».
Красавцев все понял, 14 ноября уже наступило. Он скомкал послание, бросил в корзину и отправился на веранду за куском фанеры, чтобы закрыть разбитое окно. В проеме двери стояла Батутовна в сорочке и мятых тапках.
– Ерунда, – сказал Анатоль, – кто-то из алкашей кинул в окно кирпич. Завтра позову местного стекольщика. Идите спать, мама.
Пелагея сделала шаг назад, пропустила Красавцева в коридор и вынула мятый тетрадный лист из мусорного ведра. Прочитала, выкинула обратно и вернулась в свою комнату.
Анатоль часа полтора еще возился на кухне – убирал осколки, прилаживал к раненому окну фанерный лист. Затем, тяжело дыша, лег на диван. Сна не было. И как ни странно, из соседней комнаты не слышалось храпа тещи.
В полной тишине генерал понял, что был последним дураком. Перед смертью не перевел свои счета на Олеську и сына, не оформил на них дом, не разобрал бумаги, не распродал коллекцию – кому она теперь нужна? А так – около миллиона рублей в семейном кошельке, в том числе и на его похороны. И еще – не помирился с женой, не сказал напутственных слов Андрюше.
Внезапно перед глазами появилась мама – вероятно, он задремал, – она гладила его по голове, улыбалась и беззвучными губами произносила:
– Толя. Толечка. Милый.
– Мама, ты за мной? – спросил генерал.
Элеонора Васильевна, молодая, в элегантной шляпке с вуалью, отрицательно покачала головой. Тонкая сетка оставляла прозрачную тень на ее лице.
– Как мне его победить? Дай совет!
– Подумай о нем. Кто он? Чем живет? Какой была его мать? О чем он размышляет сейчас, в эту минуту…
Анатоль вскочил на кровати, смахивая сон. А правда, кто такой Раф Баилов? Об его отце Красавцев имел очень четкое представление. Но мать? Кто его мать? Какая баба могла быть женой Икара Ахметовича, следака, кайфующего от предсмертной агонии других. От крови, выбитых зубов, сломанных ребер. От судорог, до которых он сам с величайшим удовольствием доводил подозреваемых. Не пытаясь понять, виновны они или нет.
И потом, судя по годам, она зачала и родила сына, когда Баилов уже сидел за решеткой. Была ли она его супругой? Или он надругался над какой-нибудь девкой в статусе «авторитета», когда сами надсмотрщики приводили в камеру женщин из соседних поселений… Мотала ли она срок, как сам Икар?
Часть 4
Глава 33
Мама
Она была. Анна Бархатова. Чистокровная арабская кобылица. С тончайшими лодыжками и запястьями, с блестящими вороными волосами в высоком пучке. Внешний край ее глаз был гораздо выше внутреннего, отчего взгляд казался лесным, зверино-копытным, оленьи-ланьим с веерами-ресницами, не пропускающими солнца. Как дорогому породистому скакуну, судьба предопределила ей быть увешанной богатой амуницией с рубинами, жемчугами, страусиными перьями. И – непременно взнузданной крепкой сбруей и объезженной самым резвым и настырным седоком.
Таким оказался следователь ГБ Икар Баилов. Он увидел Аню Бархатову на Казанском вокзале – со студентами Горного института она уезжала в экспедицию за Урал. Свободная, хохочущая, окруженная прыщавыми парнями. Среди всех девчонок – миловидных, разномастных – она была золотым самородком в тонне песка.
Икар подошел, представился, показал документы. Придумал на ходу, что разыскивает преступника, расспрашивал, не видели кого-то похожего. Компания напряглась, перестала смеяться, от магнетического прищура Баилова всем стало неуютно. Но Аня, казалось, не чувствовала угрозы. Она отшучивалась, отворачивалась, не пыталась угодить Икару ответом, чем заводила его еще больше.
– Оставьте имена и телефоны для следствия, – приказал Баилов.
Телефоны оказались только у двоих. Высокого парня с ежиком на голове и (о, счастье!) у Бархатовой.
– Где вы живете? – спросил он студентку.
– На Большой Калужской[20], рядом с институтом, – ответила она. – А вы?
Все засмеялись. Аня явно игнорировала важность гэбиста и даже с ним заигрывала.
– Кремлевская набережная, дом один.
– Ого! Шутите? Может, позовете в гости? – Аня флиртовала.
– Позову. Если испечете мне пироги.
– Я не умею. У нас для этого есть домработница, – Бархатова опустила опахала ресниц.
– Да-да, она у нас дочка академика, – ввернул тот, что с ежиком.
– Ну значит, придется вас научить. – Икар прошелся своим взглядом-рентгеном с головы до ног девушки, отметил бриджи с манжетами, интимно обнимавшими ее икры, и остался крайне доволен.
Дальше он включил внутренний секундомер. И хотя речь шла о двух месяцах студенческой практики, в каждом мгновении жизни Икара уже присутствовала роскошная необъезженная кобылица.
Баилов ревновал ее ко всем прыщавым однокурсникам, включая «ежистого», волновался, не обожгла ли она свои ножки о пламя ночного костра, не отбила ли пальчики острым кайлом, долбя горные породы, не ужалена ли слепнем, не покусана мошкарой.
По своим каналам он узнал, что папа Ани – академик-филолог Николай Петрович Бархатов, по совместительству писатель, а мама Натали Автандиловна – пианистка из Гнесинки. Есть еще бабка по матери Мгела Мгеридзе – каких-то княжеских грузинских кровей и два человека прислуги – кухарка и уборщица. Кроме московской квартиры, у богемной семьи – дача в Переделкино.
Все это Икара абсолютно устраивало. Он хоть и жил напротив Боровицких ворот Кремля – но за душой не имел ничего. По этому адресу в одной из каморок коммунальной квартиры была прописана родственница его приятеля по школе милиции. Мировая, гостеприимная тетка, любящая окружать себя молодежью. В 10-метровой комнатке студенты дневали и ночевали на всех возможных поверхностях – от стульев до обувных полок.
Хозяйка носила звучную еврейскую фамилию Айзенберг. Никто не знал ее имени, поэтому ласково обращались «Азя». Когда все выпивали, она выдавала фирменный афоризм: «Мой адрес: Москва, Кремль, Айзенберг». После этого традиционно звучали остальные метафоры, гиперболы, аллегории и просто анекдоты. За шутки и национальность тетку вполне могли и посадить, но милицейский мир уважал Азю и даже крышевал ее. Поскольку любого человека в любое время суток она готова была выслушать, приголубить и накормить бутербродом с маргарином. На большее Айзенберг не зарабатывала, ибо служила обычной прачкой в гостинице «Москва». Икара она не особо выделяла из толпы, но когда уезжала с племянником на лето-осень отдыхать в Коктебель, ключи от комнатушки с легендарным адресом вручила именно ему.