Музыки верный солдат. Воспоминания

1943

Ожидание назначения в офицерском резерве в Звенигороде в январе 1943 г.

Ночевка в сельской избе и «допрос», устроенный хозяйкой, опасавшейся немецких шпионов

Назначение в штаб 2-й Гвардейской воздушно-десантной бригады в Тейково

Офицеры штаба бригады и подчиненных штабу подразделений

Григорий Чухрай – командир роты связи

Приезд мамы в июне и однодневный отпуск домой, в Иваново

Пешком с мамой 30 км от Тейково до Иванова

Учения в районе Тейкова

Дружба с бригадным духовым оркестром и выступления с ним

Прыжки с аэростата

Срочная отправка бригады Шамиля для участия в днепровской операции и его гибель

Переброска в Андриаполь

Подготовка к десанту и отмена в последний момент

Переброска в Калинин

В январе 1943 г. и меня, и Шамиля откомандировали для получения нового назначения в Звенигород, в офицерский резерв. Точнее, под Звенигород, где располагалась то ли воинская часть, то ли большой офицерский резерв, не помню. Хорошо помню, что эта часть находилась в группе белокаменных зданий, очевидно, старой постройки. А рядом, вдоль дороги, располагалось какое-то селение, где в обычных деревенских домиках жили люди, оставшиеся там в лихую годину!

Помнится, прибыли мы туда к вечеру. Представились дежурному по части. Он, к нашему удивлению, посоветовал нам пойти в эту деревню (или село) и переночевать там в каком-нибудь из домов. А наутро заняться делами – явиться к начальству, оформиться, позавтракать… Такое начало новой службы нас несколько озадачило.

Ну, что поделаешь! Люди мы военные: сказано – надо выполнять. Пошли в деревню. Постучали в один дом, в другой… Почти всюду нам или не открывали, или отказывали. Собирались уже вернуться в часть и просить хоть какого-нибудь места для ночлега. Но прежде решили постучать ещё в один дом. Откликнулась женщина, которая сначала разговаривала с нами через запертую дверь. Потом открыла её, и мы вошли в дом. И нас – людей военных, уже привыкших к солдатской жизни, – сразу пленил этот домашний уют, тепло, чистота, порядок во всём, что нас окружало… Казалось, хозяйка ждала гостей. Да нет! Просто в этом доме так было всегда, так было заведено, таков был порядок. Человек уважал себя, уважал других. И любил жизнь…

Хозяйкой оказалась молодая женщина, лет 35—40. Спокойная, не суетливая, приветливая, но… Она пригласила нас сесть за стол, накрытый чистой белой скатертью. Это была кухня. И повела с нами разговор: кто мы, откуда, зачем сюда?.. Поначалу мы отвечали весело и непринужденно. Но потом стали замечать, что пытливая любознательность нашей собеседницы, видимо, имеет какую-то причину. Мы решили задать ей вопрос напрямик: в чём дело, вы нам не верите? И она откровенно ответила, что в этой местности были случаи, когда в форме советских офицеров появлялись немцы… Но наша «беседа» продолжалась. Хозяйка «пытала» нас знанием Москвы. Но тут мы с Шамилем окончательно развеяли сомнения хозяйки, и, наконец, вздохнули с облегчением. Тон её значительно изменился, и теперь она продемонстрировала нам своё радушное гостеприимство и щедрую доброту. Угостила нас ужином – о, как это было кстати после дороги, хождений туда-сюда, поисков ночлега. Наверное, мы с удивлением смотрели на толстые ломти удивительно белого хлеба (давно такого не видели) и на сахарницу, переполненную белоснежными кусочками. И чай. Из самовара!..

После столь добротного ужина хозяйка пригласила нас в другую комнату. Здесь стояла большая (полутороспальная) кровать, тоже белоснежная, пышная, красиво заправленная, с пирамидой из трёх подушек разного размера. «Неужели это для нас?» – подумали мы. Хозяйка, видимо, сразу оценила наше замешательство и поспешила снизить напряжение: «Разбирайте постель и ложитесь отдыхать». Но впереди был еще один сюрприз. Когда мы стали ложиться, выяснилось, что матрац на кровати лежит очень пухлый и высокий (то-то кровать выглядела так внушительно!). Помню, как сел на кровать, так и «провалился»… За мной последовал Шамиль. Легли, но не сразу уснули. Блаженствовали на шикарной постели и вспоминали все перипетии заканчивающегося дня. Вот так нередко и бывает в жизни: один день, а сколько впечатлений… Поэтому этот день и вспоминаю.

Спали мы крепко (ещё бы!), утром нас разбудила хозяйка. Мы выразили ей глубочайшую благодарность, простились и в очень хорошем настроении пошагали в часть…

В ожидании нового назначения мы посещали различные занятия «по утвержденной программе». Ничего особенного, запомнившегося. Но вот что странно – для нас, приехавших в этот резерв, – так и не нашлось общежития. И на следующий же день снова пришлось искать пристанище в той же деревне. Идти к вчерашней хозяйке мы сочли неудобным. Мы ведь просились к ней на одну ночь. Она бы, конечно, пустила, но могла подумать: «Видать, понравилось, ну, – нахалы». И при том бы слегка улыбнулась… А нам прослыть «нахалами» очень не хотелось. И мы снова пошли «вдоль по деревне». Но теперь по одиночке, чтобы не пугать хозяев…

Я начал поиски прямо с первого дома, самого ближнего к расположению части. Маленький, сельский дом за палисадником. Он казался заброшенным. Калитка была открыта, как и дверь в дом. Вошел. В доме темнота. Спросил, есть ли кто в доме. Услышал – кто-то пошевелился наверху, на печи. В этот момент в дом вошла какая-то женщина. Спросила, чего я хочу. Я объяснил. Она зажгла лампу. Оказалось, что в доме живёт очень больная старушка, за которой присматривают соседи. Мы договорились, что я (один) буду приходить только ночевать – мне удобно здесь, потому что близко, и буду приносить старушке что-нибудь из питания.

Это было что-то романтическое. После долгого дня, проведённого в части, уже после ужина я уходил из светлых шумных помещений, из многолюдного общества молодых людей в старый, почти заброшенный дом, в котором в углу, на печных полатях дремала больная старушка. Я шел к дому по узенькой протоптанной дорожке, открывал калитку, дверь – входную – и оказывался в этом доме. Иногда после снегопада брал в сарае лопату и расчищал дорожку во дворе и перед домом. Не ложился спать. Согревала мысль, что этой старушке я приношу какую-то маленькую пользу: своим присутствием, маленькой помощью, кое-каким приношением из столовой. Да и мне было мило – всё-таки не в казарме, а в домашней обстановке. Как это дорого человеку!..

Но моё проживание в этом домике оказалось недолгим. Человек быстро привыкает, кажется, ко всему, к любой обстановке. И вот через несколько дней было уже грустно расставаться еще с одним гнездом, приютившим меня в то грозное лихолетье…

А произошло вот что. В один из дней Шамиля (одного) вызвали для получения нового назначения. Мы оба тяжело переживали предстоящую разлуку. Ведь вместе мы были уже полтора года. Полтора года совместной службы в военное время! Это очень много. Мы очень сблизились духовно. Видимо, у нас было много общего. Мы жили одной жизнью, одними тревогами, одними надеждами… Мы уже многое преодолели, мы были готовы всегда прийти на помощь друг другу. Каждый из нас служил опорой для другого… И вот – разлука. Скорее всего – прощание. Это тяжело… После завтрака в столовой, куда мы трижды приходили каждый день, мы крепко обнялись и пожелали друг другу остаться в живых!..

После отъезда Шамиля мне стало очень грустно и тоскливо. Ничего не хотелось делать. Мысли были только о друге. Когда приходил в столовую, чувство еще более обострилось: раньше мы всегда приходили вместе и свои десантные тужурки вешали на соседние крючки. Теперь же тужурки Шамиля, которую я мог отличить из нескольких десятков других, не было…

Через день или два я пришел в столовую на ужин. Снимаю тужурку, собираюсь повесить её на привычное место и… И вижу, что тоже на своем привычном месте висит тужурка – точь-в-точь Шамиля… Ну и наваждение, подумал я. И кто же это обзавелся такой? Мне назло, что ли?!

Вхожу в зал столовой. А там за нашим привычным столом сидит… улыбающийся Шамиль! И жестом приглашает меня занять место рядом с ним… Как теперь часто говорят, – нарочно не придумаешь… То была радость несказанная!

– Тебя, что, вернули? – спросил я Шамиля.

– Нет, я получил новое назначение, – ответил он.

– Так почему же ты приехал сюда?

– За тобой, – сказал Шамиль, лукаво улыбаясь, и он показал мне предписание, в котором, как говорится, чёрным по белому (но пишущей машинкой) было написано: «Лейтенанта Ш. Агишева и лейтенанта Е. Иванова для прохождения дальнейшей службы направить в распоряжение командира в/ч 33538».

Так вот – одного его, оказывается, направить не могли, только – вместе со мной!.. Здорово! Мы снова крепко обнялись. С аппетитом поужинали и стали готовиться к отъезду. Самое интересное в этом назначении было то, что нас направили в часть, находившуюся в г. Тейково6! Значит, по пути мы заедем в Иваново, зайдем ко мне домой. Да и потом мы будем служить совсем рядом от моего дома. Это удача. Счастье улыбнулось нам! Надолго ли?..

Утром следующего дня мы вышли на шоссе, ведущее к Москве. Стали ловить попутную машину. Погода была тихая, ясная, но весьма морозная… Мы торопились – ведь дорога вела ко мне домой! Не опоздать бы на поезд! Наконец, притормозила грузовая военная машина. Водитель согласился, предупредив, что по пути ему надо ненадолго заехать куда-то по делам. Согласились – выбора не было, да и ждать не хотелось. В кабине места не оказалось, пришлось забраться наверх и ехать стоя, на ветру. Торопясь, мы не учли, что это будет для нас означать… Поехали. Встали к кабине. На ногах у нас были отнюдь не валяные сапоги… Скорость приличная. Ветер бьет в лицо, ноги начинают остывать. Переминались с ноги на ногу…

Но вот машина сделала поворот, и мы свернули с шоссе на проезжую грунтовую дорогу и поехали в сторону леса. Вскоре на какой-то полянке остановились. Шофер пошел по своим делам, а мы остались одни, не зная точно – надолго ли… Слезли с машины на землю. Чувствуем, что уже промерзли основательно. Стали усиленно двигаться, подталкивая друг друга. Время шло, шофёр не возвращался, а мороз наседал всё крепче… Мы начали пританцовывать, выделывать всё более замысловатые «па». Словом, со стороны было на что посмотреть…

Наконец, мы снова поехали. Как бы нагоняя потерянное время, шофёр повёл машину на большой скорости. Держась за кабину, приплясывая, поочередно отогревая руки, мы приближались к Москве. Видно, в награду за наше испытание, шофер довёз нас до какой-то станции метро. С трудом слезли с машины. На ногах еле-еле держались. Кое-как добрели до метро, спустились вниз и стали обогреваться, «приходить в себя». На нас обращали внимание прохожие. «Где это они, бедненькие, так замерзли? Молоденькие ещё!» – так, наверное, думали о нас люди…

…Ярославский вокзал. Втиснулись в общий вагон. Поехали. Рады, что в тепле. Счастливы, что едем в Иваново…

Дома нас ждала радостная, счастливая встреча. Мама, как всегда в таких случаях, стала хлопотать на кухне. Хоть чем-то угостить дорогих гостей. Бабушка, кажется, не верила глазам своим…

На другой день, снова попутной машиной, мы отправились в Тейково, на новое место службы. Оно, это место, оказалось в нескольких километрах от города в лесу, против деревни Мелюшево. Здесь мы с Шамилем разошлись, как было указано в направлении, по разным частям: я в одну бригаду, он – в другую, находившуюся с нашей по соседству. Каждый из нас стал «рангом выше» – мы были уже при штабах бригад, а не батальонов. Стали находиться подальше друг от друга, но, всё-таки, мы были соседями (а как же иначе!).

Эти бригады только начинали формироваться. К нашему прибытию там уже находилась часть офицерского и рядового состава, но пополнение приходило к нам довольно регулярно. Всех офицеров, включая штабных, привлекали к работе с личным составом. И мне довелось стать временно командиром то ли взвода, то ли роты (ещё определённого формирования не было). Я не раз ловил себя на мысли, что сам-то еще – мальчишка, недавно исполнилось 19 лет, а уже смотрю на новобранцев, почти одногодок, как человек «бывалый». Вообще, я часто убеждался на многих примерах, в том числе на своём, что после того, как совершишь какое-то количество прыжков с парашютом, становишься несколько иным человеком, приобретаешь какие-то черты характера, каких раньше вроде бы и не было, становишься старше, что ли, крепче, увереннее…

2-я Гвардейская воздушно-десантная бригада, в которой мне довелось служить продолжительное время, оставила в моей памяти огромный, неизгладимый след. В сущности, она стала для меня не только местом службы, а большой семьей истинных друзей, интересных людей, можно сказать – вторым родным домом в годы войны. Вот и теперь, почти полвека спустя, я с трудом подбираю слова, чтобы оценить эту семью однополчан, чтобы сказать в ее адрес заслуживающие эпитеты. Мне очень повезло, что я оказался в кругу таких замечательных людей, которым преисполнен самой искренней, дружеской благодарности. Мы гордились своим командиром (в то время по званию подполковником) по фамилии Голофаст. Могучего телосложения, всегда подтянутый, жизнерадостный, уверенный в себе, своей силе человек. Говорят, он возил с собой штангу и гири и регулярно занимался со снарядами. Умный, энергичный командир. Его побаивались, но любили. Он и в солдатах, и в офицерах постоянно воспитывал гордость за свою профессию. Любил говорить, обращаясь к подчиненным: «Ведь вы – десантники, гвардейцы, покажите на что вы способны!» Нередко повторял: «Воздушные десантники – это резерв, это личная гвардия Верховного главнокомандующего». В сочетании с усиленными занятиями и специальной подготовкой всё это способствовало тому, что вчерашние робкие новобранцы через несколько месяцев становились «орлами» – и в воздухе, да и на земле… В бригаде было много кадровых офицеров, были и недавно «вылупившиеся из яйца» – вроде меня и мне подобных, чей стаж по сравнению с кадровыми командирами был невелик. То же самое отличало и рядовой состав – были и кадровые, и молодые новобранцы, и мобилизованные из запаса. Это, пожалуй, и хорошо: молодым, малоопытным было у кого поучиться, на кого положиться.

По службе мне более всего, естественно, пришлось общаться с офицерами штаба, с командирами спецподразделений, непосредственно подчиненными штабу. Среди них было немало интеллигентных, хорошо воспитанных людей, отличных специалистов. Мне особенно импонировали такие личности, как майор Гуляев – начальник оперотдела, Григорий Чухрай7 – командир роты связи (да-да, тот самый, который стал известным кинорежиссером), офицеры разведотдела и оперотдела Голубцов, Захаров, Форесь, Лебедев, Л. Горбачёв – командир химвзвода, С. Щукин – шифровальщик, Чередниченко – начальник штаба бригады, Грачёв – начальник медслужбы и многие другие.

Я уж не говорю о Шамиле, который служил в соседней части, но, благодаря очень близкому расстоянию между нашими бригадами, мы с ним общались регулярно.

Жили мы в землянках, находившихся в лесу у самой дороги. Службу несли исправно. Особенно доставалось, конечно, командирам рот, взводов, а более всего – солдатам. И с пользой! Прямо на глазах новобранцы наливались силой, мужали, становились «орлами»…

Как-то приехала навестить меня мама. Я устроил её в одном из домов в деревне Мелюшево. И вот однажды поздним вечером хозяйка дома и ещё одна женщина – то ли из другого дома, то ли квартирантка, приехавшая из другой местности, пригласили нас… погадать на блюдечке. Интересно? Безусловно. И мы сели за небольшой круглый стол вчетвером. Затевала гадание приезжая женщина. Она взяла лист бумаги большого диаметра, нарисовала круг и по кругу, через равные промежутки поставила все буквы алфавита. Затем взяла чайное блюдце и на нём нарисовала стрелку (от центра к окружности). Нам было предложено к блюдцу, лежащему в центре в перевернутом положении, приблизить как можно ближе ладонь руки, но ни в коем случае не касаясь пальцами блюдца. Затем стали вызывать «дух Пушкина». Наконец, о чудо! – блюдце стало немного двигаться… Потом ещё сильнее. Движение блюдца, происходило по кругу по часовой стрелке. Теперь стали задавать вопросы – каждый по очереди. И блюдечко после заданного вопроса стало приостанавливаться таким образом, что стрелка на нём точно указывала букву. Оказалось, что таким образом образуется слово или короткая фраза, что и означает ответ на заданный вопрос. Для нас это было чудо! Неразгаданное до сих пор. Блюдечко порой носилось по кругу так быстро, что все участники этого гадания с трудом успевали своими ладонями догонять его… Ни о каком мошенничестве кого-то из участников не могло быть и речи. Блюдечко энергично двигалось и как бы «колыхалось» вокруг своей горизонтальной оси.

В те военные годы нередко происходили события, которые по прошествии лет кажутся трудно объяснимыми.

Кажется, это было в июне, когда ночи были короткими, но они были… Утром, на один только день, до вечера, меня приехала навестить мама. Вечером мы отправились с ней вместе на вокзал, там же и автобусная станция. Меня отпустили на сутки домой, я смог поехать в Иваново, вместе с мамой (то-то радость!).

Евгений Павлович Иванов со своей мамой – Олимпиадой Филипповной Ивановой-Пожарской (Рыбаковой), 1943 год

Пришли. Но вскоре поняли, что никаких шансов на чём-нибудь уехать нет. Поезда в это время не идут, автобусы (какое там расписание!) к ночи тоже не предвидятся. Не видать и попутных… На другой день можно было бы добраться на какой-нибудь грузовой машине нашей бригады – они часто ездили в Иваново по хозяйственным делам, но маме обязательно было появиться утром на работу! Что делать? И приходит в голову дерзкая идея: пойти в Иваново пешком по шпалам. Тридцать с лишним километров! Ночью!.. Ну что же, пошли! Мама решилась на это быстро и твёрдо. И пошли… Иногда шли по шпалам (это не так легко), иногда по тропинке, которая вилась вдоль железной дороги (по ней легче). С обеих сторон чаще всего был лес, иногда он отступал и становилось хоть немного посветлее, а когда он приближался к нам и слева, и справа, то делалось жутковато. Помню, как-то раздался в лесу какой-то шорох. Пришлось вынуть из кобуры пистолет… Летом ночь хоть и короткая, но на какое-то время она становится и очень темной, и тревожной, когда идешь как по лесной дороге… Конечно, отдыхали. Сколько раз уже не помню. Но когда лес стал редеть и отступать далеко в стороны, а тёмное небо стало светлее, а потом и голубее, на душе становилось тоже посветлее, хотя усталость всё более давала себя знать. Вот уже и Текстильный разъезд. Можно сказать, – дома! Но всё равно, – ещё шагать и шагать… От разъезда мы не повернули направо, а пошли по фабричной железнодорожной ветке, которая вывела нас на улицу Кузнецова. Этот отрезок мне хорошо запомнился – у Рабфаковской улицы, перейдя её, помню, как чуть слева на восходящем солнце, в лучах, стояли три или четыре деревянных домика…

Ну вот и доплелись до дома. Я, наверное, выпив чаю, свалился спать в свою постель. Но как смогла после этого перехода пойти на работу мама – понять невозможно! Необходимость, обязанность, – это прибавляло сил всегда. Но тот случай – фантастика!..

Ранним утром следующего дня мне предстояло возвратиться в часть. И снова (как бывало в тех случаях, когда меня на денёк отпускали домой) я приходил на переезд к Текстильному. Тут машины или останавливались (если закрыт переезд) или притормаживали и потому легче было «оседлать» кузов, ведь водители не всегда были любезны…

А в бригаде жизнь армейская шла своим чередом. Пришло время для учений с выходом на местность. А местность эта – Тейковский район с его торфяными участками (их было пять), Сахтыш и другие населенные пункты. Доставалось на учениях как следует!.. Помню, поздним вечером «плелись», возвращаясь в расположение бригады. Страшно мучила жажда. В какой-то деревне (или поселке) стали стучать в окна местным жителям, чтобы попросить у них воды. Некоторые из-за боязни не открывали. Другие даже не откликались, будто не дома. Кого боялись? Своих солдат, своих ребят! Мне тогда было очень стыдно перед однополчанами – это ведь мои земляки не хотели дать чашку воды русским солдатам… Хорошо помню и другое: не было случая, чтобы кто-то из «лихих» десантников выругался, или, тем более, нагрубил селянам! Одна хозяйка всё-таки открыла… форточку (окно открыть боялась) и подала ковш холодной воды… два-три глотка и – передай товарищу. И всё же это помогло продолжить этот, казалось, нескончаемый путь…

В нашей бригаде был духовой оркестр. Музыканты – разного возраста: были постарше, игравшие на тубе, валторне, были и кадровые, и новобранцы. Капельмейстером был уже немолодой капитан, музыкант среднего класса, но очень веселый, предприимчивый, исполнительный. Однажды я пришел послушать их на репетицию. Познакомились. Музыканты явно обрадовались, что встретили своего коллегу. Капитан внешне выразил тоже удовлетворение, но, кажется, скоро почувствовал, что встретил соперника, который мог бы его с успехом заменить. Однако меня такая карьера отнюдь не соблазняла. Так или иначе, но мы подружились. Оркестр готовился к какому-то смотру. Они играли оркестровые вещи и аккомпанировали солистам. Уже был готов аккомпанемент песенки Джима из оперетты «Роз-Мари», а с солистом что-то там случилось, не помню, что. И вот я, слушая, как репетирует оркестр, стал напевать эту песню.

С этого всё и началось. И музыканты, и дирижер предложили мне «попробовать». Но я ведь никогда не пел! Ну, мог сыграть на рояле, на гавайской гитаре, мог, в конце концов, что-нибудь сочинить – песню или пьесу какую-нибудь. Но спеть! Да еще номер опереточного героя! Музыку эту я знал хорошо, да и слова тоже – не раз слушал до войны оперетты в нашем театре, но петь своим маленьким голосом в сопровождении многотрубного духового оркестра и, конечно, без всяких микрофонов! Я стал категорически отказываться, но музыкальный взвод настоял. Я запел: «О, Роз-Мари, о Мэри…»

Так началось наше содружество. Когда оркестру по заданию политотдела нужно было выступить с культурной программой в своей части или перед местным населением (это тоже считалось делом очень важным), капитан «выкрадывал» меня выступить вместе с ними. Он любил концертировать. А на сцене, дирижируя оркестром, стремился увлечь публику, заражая своим жизнерадостным и очень активным темпераментом. Был очень рад, когда зал подпевал его любимую песню «Что солдату нужно?»8, кажется, им и сочинённую.

Мы выступали на ближних к нам торфучастках (всех пяти) в Тейкове, Нерли, Гаврилово-Посаде. У нас были свои штатные солисты: танцоры Вася Трофимов и связистка Люба Новичкова, певец-трубач Толя Кузин и другие. Однажды нас направили в Москву на какой-то очень ответственный смотр армейской самодеятельности. Уже не помню, где и как нам довелось выступить, но хорошо помню, что уезжали мы из Тейкова поездом (на станции очень долго ждали состава), в Москве нас пригласила на чай Новичкова, которая, оказывается, была москвичкой. Нас очень хлебосольно приняла её мама…

Мой «репертуар» постепенно расширялся. И прежде всего за счет лирических фронтовых песен: «Темная ночь», «Огонёк», «Сколько в море капель» – эта последняя не фронтовая, но ставшая очень популярной в то время. И ещё – «Здравствуй, здравствуй, друг мой дорогой» и другие. Я, конечно, был очень рад, что получил возможность пожить в музыке, пообщаться с музыкантами. Редкие дни выступлений были праздниками, давали надежду, что после войны я вернусь к своему любимому занятию, которому я уже давно решил посвятить свою жизнь…

Снова пришло время прыжков. На сей раз – из кабины аэростата. Сначала казалось, что это проще, чем с самолёта. На самом деле это было совсем не так. Намного хуже, неприятнее… И вот почему.

Кабина аэростата невелика. В ней помещались три-четыре парашютиста. Боковые стенки закрывали человека примерно до половины его роста или чуть более. Подъем вверх происходил совершенно бесшумно и поначалу как-то незаметно. Но чем выше поднимался аэростат, тем всё более ощущалось вращение кабины, становившееся и всё более размашистым. Кабина деревянная и во время вращения она трещала, и, чем выше, тем сильнее. Это было очень неприятно. Порой казалось, что она вот-вот развалится на куски. Да и само положение человека в кабине было каким-то ненадежным – низкие боковые стенки, как бы вообще не вывалиться из неё раньше времени…