В сказках путеводный клубок всегда разматывается, приводя героя к первопричине. Уничтожает Иванушка источник своих бед и, как говорится, «живёт долго и счастливо». Как бы и человеку отыскать в своей памяти такой клубок?
Но шагает время вперёд. Сматываются события всё туже и туже. То путается нить и завязывается узелком, то с другими клубочками переплетается – и в этой путанице уже невозможно увидеть, какому клубку какая ниточка принадлежит. Гордиев узел получается.
Хватит ли терпения, распутать? Или может, отрубить подпорченную часть и продолжить вязание аккуратнее?
Три минуты после полуночи
Выплывая из тёмной глубины, я столкнулся с чувством нереальности. Просто чувство, схожее с эхом, своей непричастностью к действительности, отдалённостью. Меня окружал монотонный ропот, из которого слабыми искорками выделялись знакомые интонации. Постепенно они набирали силу, и вот уже отчётливо я слышу заботливость жены Вари, нарочитую отстранённость Евгении (у дочери переходный возраст и она часто замыкается), любопытство восьмилетнего Кости. Объективно, ничто не могло потревожить, а монотонный гул – верно, звук телевизора с каким-нибудь очередным пустозвонным ток-шоу. Но что-то я разнежился. Пора покидать постель.
Шока не было, как не было и вопросов. Усевшись, я воспринял окружающее, как само собой разумеющееся. В огромном, светлом зале кинотеатра было очень много людей. Да что там «много»? Зал забит до отказа. Аншлаг, так сказать. Но ни это и даже ни то, что отсутствовали источники освещения, а стены, кресла, акустическая аппаратура светились изнутри, не взволновало. Если и было сейчас в мире что-то невозмутимее меня – это я.
Всё же в сторону семьи посмотрел. Хорошие мои, вот они вместе, сидят возле меня. Варя о чём-то тихо рассказывает, гладя русую голову сына. Евгения пытается что-то отыскать в смартфоне, делает вид, что рассказ матери ей не интересен – сама старается не пропустить ни одного слова.
На жене лёгкая белая кофточка, купленная по случаю на какой-то распродаже. Из-под неё стекает на колени сиреневое шёлковое платье. Волосы аккуратно уложены. Милая Варя! Скромность и порядок – твои верные друзья.
То ли дело – Женька. Ах да, просила теперь называть её Евгения. Постоянно пропадает в своих мыслях. До пубертатного периода это было слабозаметно, а сейчас приняло иной оборот: словно ревностно хранит какую-то тайну. Пытался разговорить её – отмежёвывается: «Всё нормально, па». Мне ли, фотографу, не знать, что такое фантазии и переживания? Сам в пятнадцать лет был «не дозовёшься». Смотрю на неё, и вижу себя: с виду вроде всё опрятно, да неброская деталь вносит диссонанс.
Вот Костику, как правило, не до уединений – подвижный мальчик. Он и в хоккейный клуб сам упросился. Варя тогда переживала, беспокоилась за него: спорт – штука травмоопасная. Со временем привыкла. Сама возила на тренировки. Глядя на успехи сына, зарождалась в ней материнская гордость. Костя – егоза. Он и сейчас, слушая мать, теребит брючину.
Эх! А который сейчас час? Но вопрос растворился в нахлынувшей волне слабости. Откинувшись на стену, я безучастно смотрю на людей. Ни идей, обычно посещающих при обзоре окружающей обстановки, ни мыслей нет. Ощущение покоя, уюта, словно весь оказался в нежных маминых ладошках. Память достала из своих глубин запах домашних плюшек. Чарующ аромат выпечки! Во рту появился вкус тёплого аппетитного хлеба.
Смотрю на людей в зале. Все спокойно, сидя небольшими группками, разговаривают. Различить отдельных слов не могу – всё сливается в единый густой, но какой-то светлый (сине-зелёный?!) поток. Многие улыбаются. Грустных лиц не вижу совсем, как не наблюдаю и энергичных людей, свойственных такому скоплению. Всматриваюсь, может кто знакомый? Нет никого, хотя лица не чужие.
Наверное, стоит пройтись, осмотреться. Я поднимаюсь, вижу вопрошающий взгляд Вари: «Куда?» Моргаю в ответ: «Всё хорошо. Я сейчас». Не спеша и бесшумно иду по проходу от сцены. Амфитеатр позволяет видеть лица. Некоторые оборачиваются в мою сторону. Стоп!
А вот эту девушку я помню. Да, точно. Фотосессия на берегу реки. Сентябрь. Прозрачная, словно стеклянная, вода. Удивительно лазурное небо. Глаза с томной поволокой. Развевающиеся от вентилятора соломенные волосы. Нет, имя не вспомню. Кто её тогда привёл? Что за сет? Нет, бесполезно. Она также держит на мне задумчивый взгляд, но, не проронив и слова, отворачивается к собеседнице, очень похожей на неё, немного старше на вид, женщине. Мама, наверное.
Иду дальше, и всё больше знакомых лиц попадается. Это и неудивительно – не один год занимаюсь съёмкой. Сады, школы, свадьбы, частные сеты… Одних только официальных собраний с десяток, а то и больше. Странно, но никого не могу вспомнить по имени. Детали – да. Даже движение воздуха, как сейчас, а вот имена, словно ластиком стёрли.
За последним рядом кресел у стены стоят женщины и несколько мужчин. Вот с ними сейчас и поговорим. Вдруг знают, что за сейшн. Но, приблизившись, вижу растерянность. Нет, вряд ли что-то могут сказать. Хотя…
– Привет. Я – Игорь, – подхожу к плотному мужчине средних лет. Он мне кажется раскованее своих соседей. Протягиваю руку для пожатия.
Мужчина недоумённо оглядывается по сторонам, останавливает взгляд на мне.
– Да? Что говоришь?
– Меня зовут Игорь. Вы не знаете, для чего нас собрали?
Мужчина минуту стоит, задумавшись.
– Нет. Не знаю. Андрей.
Да. Всё оказалось немного сложнее, и всё же:
– А почему Вы один? И здесь, у стены?
– Один?! Я?! А Маша? Она должна быть рядом! Она не могла просто так уйти, ничего не сказав. Я столько бабла заплатил за кабак! Или не Маша? Забыл, как тёлку зовут, – он матерно выругался, – А где я?
Да, случай критический. Похоже, что информацию здесь я не найду, а вот гадостей наслушаюсь через край.
Отхожу в сторону и передо мной другой мужчина. Чуть старше. Очки придают интеллигентности. Он слегка толстоват, чем-то похож на розового персонажа из детской телепередачи. Да, маленькими, шустренькими глазками. Человек другой, а эффект потерянности тот же. И ещё: он не потел. Обычно, в закрытых помещениях при такой плотности людей душно. Здесь, видимо, хорошая система вентиляции.
Я поворачиваюсь к залу, опираюсь руками в спинку кресла. Странно всё как-то. А ведь здесь, на верхних рядах, совсем иная атмосфера и звуки совершенно иные. Если внизу они мне виделись сине-зелёными, то здесь преобладают красные оттенки. И сквозь эту розово-кирпичную пелену – головы, головы, головы. Сколько людей и никакой организации! Впрочем, никого из находящихся в зале, похоже, не волнует причина такого расклада. Вернусь-ка к своим.
Медленно спускаюсь, словно стекаю, по ступенькам. Воздух становится теплее, уютнее. И никаких запахов. Совсем никаких. На плечо ложится чья-то рука, и я воспринимаю это равнодушно. Оборачиваюсь. Юноша с детскими чертами лица, с чистым взглядом пытается мне что-то сказать. Беззвучно шевелит губами, но я слышу лишь монотонный приглушённый гул, из которого проступает тиснением, становясь отчётливее:
– … пришли, а записать нечем. Понимаете, всегда ношу с собой карандаш, а в этот раз забыл, наверное, в кафе. Посмотрите, может быть есть авторучка?
Я пошарил по карманам, но парня придётся огорчить – ничего пишущего не нашёл.
– Слюной пиши, – постарался пошутить я.
Молодой человек заплакал. Нет, это не был плач в обычном виде со стенаниями, надрывом. Просто из глаз потекли слёзы, чему парень обрадовался.
– Вот слезами и запишем. Поэзия слёз – красиво! – он светло улыбнулся, – Спасибо.
И всё-таки, сколько времени? С этим вопросом я обратился к молодому человеку, который уже что-то записывал в блокнот. Слёзы текли по его щекам, но не срывались с лица, а уходили под воротник белой водолазки. Юноша дотрагивался до щеки каким-то подобием стило и, намочив его, писал. Прозрачные слёзы становились на бумаге красными (чернилами?). На вопрос о времени парень пожал плечами: «Не знаю».
– Да-а, – сквозь безвременье протянул я.
На сегодня много заказов съёмки. И на завтра. Всё ближайшее полугодие расписано по часам: мероприятия иллюзорными строчками в ежедневнике бежали перед глазами, не вызывая каких-либо чувств. Понимаю, что все встречи заранее оговорены, но полное безразличие млечным туманом окутывает планы.
– Как там Варя, дети? – продолжаю идти в их сторону.
Люди, люди, люди. Стена. В стене такого же цвета, от этого малозаметная, дверь. Что за ней? Вряд ли это можно назвать любопытством, скорее движение привычки: дверь – значит, нужно открыть. Что я, собственно, и делаю. За дверью, похожая на снег, но тёплая и безобидная, среда. Ни о чём не думая, вхожу в неё и…
Оказываюсь в том же зале, с теми же людьми, светом, звуком. Странно. Иду по залу. Вот парнишка с блокнотом. Смотрю на «верхнюю» стену – те же люди. Ощущаю, как быстро исчезает дежавю, сменяясь чувством покоя. Возвращаюсь к двери, прохожу сквозь проём. Да, то же самое. Глупость какая-то.
Вернувшись к семье, вижу свободное кресло возле Женьки. Да-да, Евгении. Сажусь, откинувшись на спинку. Дочка кладёт голову на плечо.
– Папа, а тяжело расставаться с выполненной работой? Ведь столько любви вложено!
– Женя, никогда прежде не думал об этом. Немного да. Но ведь с самого начала знаешь, что снимки принадлежат тебе лишь временно. Да, ты вкладываешь в них свой опыт, свои идеи, окружаешь их любовью и заботой, как бы душой делишься, вкладывая в них. Без этого всего моя работа была бы просто халтурой, ширпотребом. Пускай высокого качества, но ширпотребом. Со временем привыкаешь к потерям. Первые снимки храню бережно. Сейчас… – приподнимаюсь в кресле, но вдруг понимаю, что мы не дома, – Вот домой вернёмся, я тебе их покажу.
– Не вернёмся.
– Что?
– Наберёмся, говорю, опыта. Опыт ведь – продукт труда? И ошибки, и неудачи, и победы – всё опыт? Да, папа?
– Да, – смотрю на дочку со стороны и понимаю, какая она стала взрослая. Когда успела, дочурка?
Женя поднимает голову и внимательно смотрит на меня, словно сканирует все штрихи лица.
– Папа, – произносит она нежно, тихо и отчётливо каждый звук. После поворачивается к Варе и, замерев, сидит.
– Мама, – приходит ко мне голос дочери одновременно с, запрыгивающим на колени, Костей.
