За дверью меня встретил свет занимавшегося дня. Ветерок не вызывал озноба, лишь дарил ласковую прохладу и, срывая лепестки цветущей яблони расстилал предо мной нежно розовый ковёр. Как ни странно, метаморфоза не удивила.
Я отчётливо слышал запахи садов и голоса. На противоположной стороне улицы строили большой дом. Мужики топорами и пилами вели дело споро, без суеты, перебрасываясь шутками и просьбами. Исполненный любопытства я приблизился к стройке и остановился на небольшом удалении, позволяющем не только слышать, но и отчётливо видеть работников.
– Эй, в горнице! – летел с крыши гулкий, как лист железа, голос, – Матвей, слышь что ль? Подай топор.
– Держи, – прозвенел сухощавый парень, выходя из сруба. Он всадил топор в лежащий рядом горбыль, и подал на решетник будущей кровли, – Не зевай, Семён, а то зашибёшь.
– Кувырк тебя поперёк! – донёсся из-за дома голос, а затем оттуда вышел титаноподобный мужик с окладистой бородой и повязанными тесёмкой рыжими волосами.
– Чего, Петя? – выглянул из окна миниатюрный на фоне Пети мужичок, в котором я узнал Сергея.
– Жердь сломал, – склонив понуро голову, ответил здоровяк.
– Это ты могёшь! – улыбнулся двойник Ларина.
Знал я, что это не мой армейский дружок, как знал, что за дом строили и почему декабрь сменился весной. Знание позволяло не удивляться и воспринимать происходящее объективно.
– Как же теперьча, Поликарп?
– Придётся повременить с крыльцом. Отправимся мы с тобой, мил дружок, до вечеру за новой.
Даже голос у Поликарпа похож на Серёгин: те же сухие нотки в глухом, как бочка, басе. Он заметил меня, и вышел из дома.
– Чего ротозейничаешь? Не тракцион какой. Ступай, куды шёл.
– Чего ты, Поликарп, на человека взъелся? Али за погляд денег просишь?
Мужики рассмеялись.
– Он, Семён сглазу боитси, – Матвей сел на развалившуюся колоду и закурил, – Не серчай, добрый человек. Не со зла он.
– Ты ещё меня повыгораживай, как красну девку.
– Может, помочь чего? – спохватился я.
– Помог барин батраку, – махнул Поликарп и подошёл к Матвею, – Дай-ка табачку.
– Ты прям Святой Ковчег рубишь. Ни глазу со стороны, ни слова.
– Как же не Ковчег? Посчитай для всего рода, на века. Помру, Силка в нём станет хозяином, а за нём внук. Так скрозь века род семеновский в этих стенах на родной земле. Как иначе?
– Не поспоришь.
– Хотелось? – Поликарп играючи толкнул дружка плечом, и они засмеялись.
– Чего ржёте? – подошёл Семён.
– Да хозяин боится, что калика его дом глазом выпьет, – кивнул в мою сторону Матвей.
– А чё. Верно. Неча зря глазеть. Дом силу должен набирать. Поди, поди, мил человек.
– Миха! – услышал я со спины голос бековского дружка, но, обернувшись, увидел вместо Лёхи пьяного пастуха с кнутом на плече, горланящего песню:
…Лихо кони понесли
Прямо в топь боло-отную.
Ты-ы, попробуй-ка, рискни
Стать теперь свобо-одным…
И вечер накрыл крылом село Ханаево. Осенний ветер смахнул тепло. Мужчин возле дома не стало. У ворот на лавочке в кусту сирени молча и, словно не дыша, сидела старушка. Ветер не касался её, не трогал и куст. Мир возле неё замер. Время, достаточно потрепавшее, тоже, оставило старого человека.
– Здравствуй, бабушка.
Ничего не ответила старушка. Посмотрела на меня пронзительным взглядом, и, не увидев, кого ждала, вернулась в прежнюю позу. Единственно, чего захотелось сделать, оставить её в ожидании.
Я вернулся в дом, где спокойно посапывала семья Лариных. Сон захватил меня, лишь голова коснулась подушки. Я не слышал, как собирались Света и Алёнка в детский сад, и проснулся далеко за рассветом.
Сергей внёс в дом охапку дров для печки и декабрьский холод.
– Проснулся? Я уж думал, без тебя дорожки чистить, – улыбался он, – Чай, кофе?
Я выбрал кофе, и кратко рассказал ночные видения.
– Очень интересно, – Сергей отставил чашку, – Ты знаешь, ведь у меня прапрадед Поликарп, а прадед Сила. То, что дом принадлежал Семёновым, думал совпадение. Но такое!..
Тишина зазвучала нежным, еле слышным перезвоном. Далёкая музыка касалась скорее души, а не слуха.
– В нашей семье не принято вспоминать на людях о Поликарпе и Силе. Поликарпа сослали, как кулака, вместе с семьёй. Сила бежал, и воевал в антоновцах. Понимаешь меня? Прабабка после вернулась, но осела в Беково и взяла фамилию второго мужа, оттого и Ларины.
Комнату переполняло волшебное сияние. Если может быть уют бесконечным, то в эти минуты он был именно таким. И как бы мне не хотелось в нём раствориться, но он был счастьем семьи Сергея Ларина. Он создавался для них. И никому иному эту благодать не получить. Дом предков построен непосредственно для продолжателей рода.
Время упырей
Было дано столько, что отмерять дозволялось самому. Когда захочешь. Лимит ограничивался индивидуальной склонностью к привыканию. Учёный-исследователь посвящает всю жизнь одному явлению, одной толике многообразного, необъятного мира. Потребитель берёт всё и сразу, не задумывается о мелочах. И вот уже новшество привычно. И вот уже обыденное надоело.
Скучно.
Сидишь у окна, смотришь на пасущихся тараканов, но интерес не цепляется. Глухо, как в склепе, хотя в твоей двух- (трёх-, пяти-) этажной каморке всё есть и всё работает. Всё, как у всех, и всё надоело. Краски поблекли. Вкус опресневел. Лимит исчерпан. Жажда удовольствия ищет в туго набитом мегаполисе свежий источник. Не находит.
Неосознанно бросаешься в примитивное, считая: если танцуют и поют, если яркие наряды и огни, то праздник. Не требуются усидчивость и упорство, как в учёбе и новом деле. Просто пришёл, и за твои бабки тебя обязаны веселить. Сумма не важна. «Любые бабки за праздник!»
Вокруг подобные тебе. Вы желаете развлечений, а в клубе уже неинтересно и он скоро закрывается. Ты срываешься с новыми друзьями на чью-то хату. Безудержная ненасытная оргия.
– Понимаешь, какие мы мерзкие? – спрашивает меня бейба с татухой на спине.
– Угу, – мычу я, беру её за плечо, желая продолжения секса.
