Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 2. Круг победителей

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя, является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Имея общий план, эти тексты не отличаются стройностью. Мысль скачет, потому, часто указываю даты. Они выступают как маяки в океане нереальных страстей. Верю, эти маяки не позволят читателю заблудиться.

В основу романа легли события из жизни Я, которая, решая свои проблемы, вычислила врагов народа.

Я не имела цели оскорбить, унизить, причинить иной вред кому бы то ни было. Она не ставила такую цель не потому, что не имела желания в принципе, но потому что знает: несущий боль другому вредит самому себе.

В общем, любые совпадения случайны. Сомневающиеся идут в пень.

Посвящаю моему земному ангелу, полковнику Владимиру Б.

В стародавние времена, в летних садах людей солнца, адыгов, росли чудные цветы. Казалось, и тот сад, и те цветы вечны. Но шло время, лето кончилось. И наступила зима.

Предисловие

Зима. Ночь. Я встала с постели и забралась с ногами в кресло. Широкое, в меру жесткое, оно приятно поддерживало спину. Вот и подошел срок, назначенный Алексом для начала литературного творчества. Но где я и где творчество? Как странно, все казалось таким реальным – сделка с ангелом, видения. Сбросив мысли, я приступила к практике и тут же услышала:

– Пиши!

– В такой ситуации?! Без средств существования? С Малышом и Мухой на хвосте? Ну уж нет! Да и о чем писать? Над философией не корпела, медицину не изучала. О том, каково быть хозяйкой дома, женой и матерью, дочерью и сестрой, опять же не ко мне. Пишут, когда есть что сказать, чем поделиться, в конце концов, научить. А чему могу научить я – ни разу не летавшая на самолете?.. Стыдно сказать, я даже не сумела честно жить; хотя кажется – что легче? И главное – я не любила, а писать можно только о любви! Помню о сделке, но нет, не готова, не накопила материал.

Перечисляя Алексу свои неумения, все думала, что так и не научилась целоваться. Однако оставила эту мысль при себе. Потому что даже ангелу стыдилась сообщить о таком своем увечье.

– Хорошо, – согласился Алекс.

Часть I

Когда смотрю фильмы о россиянах, живущих во дворцах и особняках, вспоминаю жителей бараков на улице Горького…

1

Разговор с Алексом состоялся на сороковом году моей жизни.

Мы с Иманом уже жили в трехкомнатной квартире, которую президент республики, Старейшина, как звали его в народе, заставил Малыша приобрести для нас с сыном в апреле 2003-го, спустя год после моего увольнения из органов налоговой полиции.

Я ушла со службы после того, как во мне «разоблачили» майора госбезопасности, «внедренного» в окружение Малыша, моего деверя и начальника одновременно. Старейшина, после обстоятельного разговора о делах Малыша, сказал:

– С работой помогать не стану, а квартира у тебя будет, слово президента.

2

Квартиру мы выбирали через агентство недвижимости. Мы – это я и ангел Алекс…

Да, самое время предупредить, я не специалист не только по борщам и мужчинам, но и по части тонких или параллельных миров, так что ангелом называю Алекса с оговоркой. Не знаю кто он. Назвав имя, Алекс не сообщил какого роду-племени, а самой спросить не получается. Мы ведь из разных миров: я – отсюда, Алекс – оттуда; то есть общаться сложнее, чем двум людям.

Пишу о странном, недоказуемом. Это одна из причин, почему роман назван именно так. Другая причина, о которой считаю важным упомянуть, состоит в том, что возможно, я действительно сумасшедшая: не метафорически, но клинически. Наличие произведений с таким же названием – записки сумасшедшего – в творческом наследии Гоголя, Толстого, японского писателя, чьего имени не помню, или того же Ошо, не внушает оптимизма по известному поводу. Напротив. Гоголя при жизни называли шизофреником, как и меня; Лев Николаевич часто терял сознание, как и я; приступы отчаяния, случавшиеся с ним, знакомы и мне; даже его «дикое желание повеситься на перекладине у себя в комнате» имело в моем случае свой аналог…

Псих кто, или нет, исходя из того, что знаю о безумии я, как минимум некоторые из его разновидностей вполне обратимы – стоит только осознать этот факт и захотеть оттуда вернуться.

3

Тот же Ошо, признаваясь в своем сумасшествии, называл безумным весь мир. Трудно с ним не согласиться. Теперь, когда пелена спадает все чаще, и какие-то вещи вдруг видятся как они есть, со всей ответственностью могу сказать, что нахожусь в полном шоке от того, как мы тут, на Земле, живем. Какие же мы злые, поголовно, и какие жалкие и беспомощные, одновременно. Как можно, живя на такой прекрасной планете, добровольно, чуть ли не всем личным составом, находиться в зоне безумия и страданий?

Сможет ли человек выйти из этой зоны или дожмет ситуацию до точки невозврата? Очевидно, что парни, от которых зависит вопрос, не боятся. Наверно, потому что думают, как и я. Что имею ввиду? Допустим, я не справилась с происходящим в моем внутреннем мире ураганом и окончательно сошла с ума – я же не буду знать, что это случилось. Так и парни, от которых зависит будущее человечества. Если они не вырулят и дожмут ситуацию – окажутся в числе первых, кто за это ответит. Лично у меня по этому поводу нет и тени сомнений…

Но, как сказал один человек, нет смысла беспокоиться о том, на что не можешь влиять. Мне и без третьей мировой есть о чем волноваться. О том хотя бы, что не смогу восстановить пробитую ауру, раненое тело и по этой причине не напишу всего, что должна, того, что никто кроме меня не напишет… Не напишет не потому, конечно, что в моем народе нет хороших писателей – потому что нет таких писателей, как я.

4

В некоторых духовных практиках распространен тезис об ответственности человека за все, что с ним происходит. Забывая о том, что имеется ввиду ответственность за отношение к происходящему, я всякий раз думаю, что речь идет об ответственности за происходящее.

Наверно, эта путаница, и желание все объяснить логически – раз за все отвечаю я сама, – принудили меня писать о том, что строгий читатель может считать плодом моего воображения, или больной фантазией, или простым высказыванием души, психологическими реакциями на жизненные обстоятельства.

Сама я называю обстоятельства своей жизни сделкой с потусторонними силами и поиском не то вдохновения, не то материала для творчества. Сделкой, обрекшей на страдания моих родных.

Кто-то мне все время мешал. И этот кто-то был в моей уме, в моей голове, в левом ее полушарии. Временами он брал надо мной верх, лишая сил даже на желание помочь родным. Итогом, годами, «не умея решить своих проблем», как говорил создавший мне эти проблемы генерал налоговой полиции, реальный прототип Малыша, ставший затем заместителем министра внутренних дел, я лишь «копила материал», теша себя мыслью, что все без исключения страдания имеют высший смысл, и заключается он в том, чтобы итогом, страдающий получил шанс стать другим, лучшим, настоящим, святым.

Теперь точно знаю, прежде чем пытаться стать святым – неплохо бы научиться пить, курить, ходить по кабакам, обрести социальную и финансовую независимость, то есть, «решить свои проблемы». Пока не преодолены все комплексы и не покорен мир дольний, нечего соваться в мир горний.

5

Само собой, у меня нет доказательств, что все связанное с потусторонним не вымысел, не разновидность безумия или ложной памяти. Если бы я вела дневник, делала записи, как когда-то… а так, нет, не могу доказать ни встречу с джиннами, ни встречу с ангелами, ничего из того, о чем напишу дальше…

В то же время думаю, если бы Алекса не было, его бы следовало выдумать. Как иначе объяснить парадоксы российской адыгской действительности, когда тебя продают, сдают, подставляют твои собственные мужчины, те в кого веришь, кому доверяешь, и выручают ничем тебе не обязанные кубанские казаки, осетины и русские?

И пусть я выдумала Алекса, сделку, демонов и всех остальных невидимых простому смертному существ – какая разница, если фабула соответствует реальным событиям, которые можно доказать документально.

6

Алекс предупреждал, что очередной заход в мир за опытом будет трудным. Говорил, чтобы начинала писать, но нет же… Теперь вот – опыт накоплен, и это обстоятельство многократно проговорено, но оказывается, я не могу его усвоить, осмыслить. Как следствие – или причина – не получается простить, проявить если не сочувствие врагу, то хотя бы понимание. Ведь личный враг – не всегда злодей.

Хотя, человек, занимающий государственную, в том числе выборную должность, но пекущийся лишь о своем благополучии и благополучии своего клана не просто моральный нравственный злодей, но именно преступник, враг государства и всего народа.

7

Злодей кто-то, а мучаюсь я. Из-за неспособности смириться с обстоятельствами. Теперь знаю, не нищета, болезнь или сиротство делают человека бедным, но злой нрав, какой проявился у меня. Злые люди – первые страдальцы. Это же мука – не иметь ума, доброты, великодушия для прощения. При том, что в моей жизни были времена, когда я даже любила своих врагов.

Когда в сердце нет ненависти к врагу, нет и обид, и мыслей о прощении. Такого понятия, как прощение вообще не существует в вашем мире: каждый делает, что может и хочет делать; вы делаете, что можете и хотите и «они» делают то же самое – что хотят и могут. Все честно.

Но сейчас обида давит и сердце во тьме, ушло ощущение жизни. Словно паразиты, изо дня в день, враги, пожирают мой ум и время моей жизни. Или я просто еще не выздоровела, не восстановилась после нападения?..

По большому счету, я не могу простить не их, но себя. Столько лет быть такой ничтожно покорной, вести себя как голимая, как рабыня, безропотно выполняющая все повеления этих не-знаю-как-назвать. Где была моя воля?.. И какой из меня аналитик, пусть даже бывший; тем более опер.

8

В общем и целом, мои страдания объяснимы и заслужены после того, что я сделала – точнее, намеревалась сделать; точнее, сказала, что намерена сделать. Говоря то, что сказала в кабинете министра здравоохранения, я спасала не жизнь сестры – видела, что поздно, – но помогала ей уйти из жизни с верой в доброту недобрых людей…

В том гадюшнике, куда из-за нее я сначала влезла, а затем бросила камень, ее никто не знал, но знали меня. Неуважение к интересам моей сестры служило знаком неуважения ко мне; а мое согласие с неуважением интересов сестры было сродни демонстрации неуважения к самой себе, гражданскому самоубийству.

Я не могла этого допустить… И в этом нет и не было ни грамма эмоций – только понимание, что нет другого пути. Если проявишь слабость, тебя будут бить, бить и бить, пока либо не дашь отпор, либо обстоятельства не изменятся чудесным образом. Знаю, проходила не раз: в интернате; потом с Мухой и Малышом, и потом уже с этим, прости-господи.

9

Врачи у нас в республике, конечно, те еще.

«Кто знает где печень, а где почки? Их же не видно», – говорит врач УЗИ. Дома, в Светлогорске, у меня лежит заключение, в котором тот врач описывает несуществующий внутренний орган. Из-за врожденной патологии органа просто нет, а он описывает его размеры и ставит диагноз: воспаление и песок…

«Я резал, но не убивал – убил Бог», – говорит другой такой же врач, но с гораздо бо́льшим стажем работы, статусом главного онколога и единственного хирурга в республике, специализирующегося на операциях головы и шеи. Не представляю как этот тип проводит операции на мозге, если по факту, доказанному двумя судебно-медицинскими экспертизами, не способен провести адекватное иссечение лоскута кожи на ноге!

И таких примеров пачки.

10

Умирала сестра трудно – восемь месяцев непрерывной агонии. «Я, почему ты не говоришь, что я умираю?» «Сначала мне не дали жить, теперь не дают умереть. Дайте мне умереть!» Но как можно «дать умереть», если нет закона об эвтаназии?

Мы с минздравом, как могли, достойно, проводили Марину на тот свет. Достоинство на самом деле относительное: ни извинений, ни судебного признания доказанных экспертами ошибок, ни уголовной ответственности за непредумышленное убийство – просто лекарства были, вот и все «достоинство». И то, после моего конкретного разговора с министром.

Министр, конечно, доложил о разговоре куда надо и мне позвонил старинный знакомый семьи, полковник Каров, бывший тогда советником главы республики Коршунова.

– Ты получишь все, что хочешь, но работать в республике больше никогда не будешь, – а мне, на минуточку, 51 год, на руках умирающая сестра, старая мать и сломленный системой сын; и кредиты.

11

Хорошо, не пришлось приводить в исполнение угрозу. Не представляю, что бы я тогда делала. Но даже не приведя угрозу в исполнение, я получила по мозгам и скатилась на самое дно души. А ведь мечтала о святости, или хотя бы просветлении сознания. Однако тому, кто грозит спалить писание и призвать на помощь братьев по вере, если сестре не дадут нужных лекарств, святость не светит сто процентов.

К слову, просветление, с моей точки зрения, намного лучше любой святости. Просветленный имеет выбор, которого нет у святого, связанного своей репутацией.

12

Но что же делать? Как усвоить, осмыслить накопленный в Госдуме опыт? Надо же обобщить-доложить о проделанной работе. Примерно, как делает это опер, когда садится писать справку.

Садясь писать справку, опер, с одной стороны, отчитывается, «разгружается», а с другой – отчитываясь, загружает новой информацией других – коллег, начальство. Впервые в жизни не могу написать оперативную справку. Ну да, разве психи могут писать справки? Нет, конечно. Они могут, наверно, написать любовное послание, но справку – вряд ли.

Хотя почему именно оперативная справка? Я сто лет как не в системе. На самом деле это не справка, но всего лишь записки психованной, сумасшедшей женщины, которая так и не смогла решить своих проблем…

Поверит ли кто – было время, больше десяти лет, за которые я ни разу не повысила голос, не сказала ни одного браного слова. Что касается недобрых мыслей, я не думала их никогда! Но после этой Госдумы, потеряв и свою молитву и желание ее искать, тону в другом желании моей неразвитой души – превратиться в волчицу и съесть, сожрать пару-тройку типов, с кем работала непосредственно и потом, на всю оставшуюся жизнь, спрятаться от любых потенциальных «типов»…

В моем краю быть хорошей – опасно для жизни; но, с другой стороны, быть плохой – опасно для смерти.

13

Еще в Светлогорске, уже после смерти Марины, я увидела в сквере пса, в ожидании солнышка, лежащего на пешеходной аллели кверху брюхом, с бесстыдно раздвинутыми лапами. Какое доверие к миру, а ведь каждый может подойти и пнуть. Но нет, бродячий пес, уж наверняка не раз получавший, может запросто то, чего не могу я – расслабиться; просто расслабить тело. Тело расслабил – ум расслабился; ум расслабил – расслабилось тело. Ежу понятно, а попробуй выполнить такое простое упражнение, когда внутри ураган.

В чем проблема? Почему, даже мысленно, не принимаю в зачет ни один из возможных доводов главных злодеев этой книги? Даже увечье, глубокую инвалидность одного из них не считаю оправданием мерзостей, совершая которые, он идет по жизни. Он, Шудров, конечно, и сильней и круче Малыша. Этот злодей, с которым свела меня судьба, чтобы добавить еще опыта. Теперь вот плаваю в собственном яде, потому что, думаю, Шудров не просто злодей, но воплощение вселенского зла.

Малыш против него бойскаут. Мой деверь наезжал на состоятельных, на бизнесменов, номенклатуру, на физически здоровых и социально успешных, а этот… депутат Госдумы России! дерет нищих, малоимущих, больных, портит последние дни жизни ветеранам Великой Отечественной войны!

14

Кто написал «у меня нет выбора, но я должен…»?

Знаю, что чувствовал тот человек, потому что у меня тоже нет выбора, но я должна. Я словно глотнула раскаленного железа: ни проглотить – ни выплюнуть. Да, именно так себя ощущаю; и настолько увязла в этом состоянии, что к болям от травмы добавились постоянные боли в горле от волдырей, неизвестно откуда взявшихся. Запредельно впечатлительна, почти безумна. Когда не пишу, кажется, сойду с ума, когда пишу – думаю, что уже сумасшедшая.

Между тем, когда Малыш только начинал убеждать правоохранителей в моем безумии я чувствовала себя вполне здоровой. Клевету, что мне мерещатся преследования и угрозы, легко опровергала, давая объяснения, убеждающие правоохранителей, к которым вынужденно обращалась после приобретения упомянутой квартиры.

– Если бы я знал, что она заставит меня купить квартиру, я бы ее убил; никогда не будет работать; пусть грызет стены, всю жизнь буду ее преследовать; приползет на коленях, – озвучивал Малыш разным людям то весь названный пакет угроз, то его части и, естественно, делал, что мог, а мог он многое…

С учетом этих угроз некоторые правоохранители считали если не сумасшествием, то глупостью противостоять столь влиятельным и опасным парням как Малыш и Муха, вместо того, чтобы искать компромисс, «ползти на коленях», в конце концов; как того добивался мой основной, ключевой, и в общем-то единственный преследователь Малыш.

15

Мухе, отцу Имана и своему младшему брату, Малыш объяснял преследования желанием воссоединить семью. Так же думала и я, в самом начале, но знакомый прокурор полагал, что наряду с глубокой личной неприязнью, скорее всего, имеет место другая, скрытая пока, причина, и она рано или поздно проявится.

Скажу, как есть, предположения те через много лет подтвердились, но какой толк? Нам так нужна была помощь. Но что бы парни в погонах ни говорили в личной беседе, официально они игнорировали мои заявления. До какого-то момента их активная пассивность меня удивляла. Представители системы вели себя словно зрители в цирке, где на арене против стаи хищников стояла одна беззащитная слабая женщина. Между тем известно, зрителям в цирке зарплату не платят, они развлекаются исключительно за свой счет.

16

В своих преследованиях, несомненно, Малыш был полимотивирован. Я бы не стала исключать из списка мотивом желание воссоединить семью. Хотя не представляю, как это предполагалось осуществить практически. С учетом того, что у Мухи, как выяснилось, другая семья, с женой Ольгой – Княгиней, так звали ее в известных кругах, – и двумя детьми: мальчиком на несколько лет старше Имана и девочкой, на год младше моего сына.

С Княгиней Муха узаконил отношения в 1991-м после рождения второго совместного ребенка, девочки, а с 1995-го он жил с ней, имея общий дом и хозяйство.

В то же время Муха жил и со мной в течение одиннадцати лет – с 1989-го по 2000-ый, – как с законной женой. Весь тот период я думала, что являюсь его единственной женой. Думала так, несмотря на официальный развод. Да и как не думать, у нас мусульманский брак, кругом родня, меня принимали как сноху, сосношницу, жену Мухи, мать его сына. У меня не было и тени сомнений до тех пор, пока не решила расстаться с мужем. Только разведясь фактически, я узнала, какое место в его жизни занимала на самом деле.

Не представляю, как в таких обстоятельствах, запутанных и без угроз и преследований, я, мы с Иманом, могли бы жить с Мухой? Очевидно, что никак.

17

В то же время, поскольку мои преследователи проявляли колоссальную настойчивость, я размышляла даже над вариантом, что с отцом может жить Иман, отдельно от меня, без меня. Он ведь нуждался в мужском обществе, которого нас с сестрой лишили полностью. Иману требовались постоянное наблюдение врачей, отдых, нормальная жизнь в окружении родни, друзей и подруг. Но мальчик интересовал отца лишь в контексте наших отношений.

Кроме того, стоило мне сконцентрировать внимание на вопросе «что, если отдать, навязать Имана отцу?», тут же получала прямые свидетельства, что сыну грозит опасность: во-первых, вследствие желания братьев причинить мне зло и, во-вторых, из-за криминального образа жизни Мухи, особенностей его характера, импульсивно-агрессивного и безответственного.

18

Не удивительно, что длящееся противостояние отразилось на моем самоощущении и психических способностях. Перманентное напряжение от угроз смертью, жизнь без средств существования, и постоянная практика – враги и беды, как известно, располагают к духовной деятельности, – привели к череде открытий, одним из которых стало осознание: что есть, отдельно, мой ум, обладающий своим отдельным сознанием, мое тело, тоже обладающее своим сознанием, и есть Я; затем я узнала, что тело – ум, а ум -тело; что телоум; что от состояния ума зависит тело, а от состояния тела – ум; однажды увидела, все мое существо есть сознание, и единый орган восприятия, одушевленная антенна или приемопередатчик; увидела то, что называют чакрами; и так далее можно перечислять.

Хотя вряд ли простое перечисление имеет в данном случае смысл. Названное известно каждому, об этом есть более живописные и информативные тексты. Но одно дело – прочесть, и совсем другое – узнать посредством опыта. Но и «узнав», узрев какие-то фрагменты реальности, я понятия не имею, что этот мир такое, и кто я, мы все, на самом деле, по истине. Считаю своим долгом подчеркнуть это обстоятельство.

19

Я и до Шудровых, и до Мухи с Малышом, временами просто видела, просто знала, то есть была предрасположена. Но без внешнего импульса, без необходимости спасаться и спасать, вряд ли бы набрала тот скромный каталог из свидетельств невозможного, с точки зрения повседневного знания, чудесного, что использую теперь в своем творчестве.

В детстве-юности, до замужества, я часто теряла сознание – порой без серьезного повода, чуть ли не по собственному желанию. Лишаясь чувств, погружалась в полный мрак, о котором впоследствии ничего не помнила. Думаю, именно в такие моменты рождался, прорывался тоннель между этим и другими мирами. Называю это тоннелем, но он не имеет протяженности. Он точка. Тоннель-точка. Точка.

20

В одном из преданий1 описана наковальня двух братьев – богов-кузнецов Сеппо и Тлепша. Братья сторожат подземные миры, выход из которых – бездонный колодец – находится в пещере. В какой-то момент они сооружают наковальню и загоняют ее в колодец. Наковальня, напоминающая человеческий зуб, но с семью корнями, один из которых длиннее другого, становится своеобразным замкóм, запирающим обитателей семи подземных миров. Новорожденный богатырь Сосруко выдергивает наковальню братьев, вновь открывая вход в другие миры…

Можно ли сравнивать выключение моего сознания с выдергиванием замкá-наковальни и последующим высвобождением, через образовавшуюся пустоту, обитателей иных миров? Не путешествовала ли и я сама по тем «подземным», и «надземным», мирам?

21

В результате частых обмороков и отсутствия малейших попыток со стороны моей матери-вдовы – матери-девы и матери-ребенка, одновременно – разобраться с очевидной проблемой дочери тоннель-точка постепенно расширялся, открывая вход в иную реальность. Само собой, имея такой запасный вход, и выход, одновременно, трудно развивать концентрацию на доступном прямому восприятию этом, нашем мире. Причем, чем страшнее этот мир, чем невозможнее по тем или иным причинам жизнь в нем, тем чаще полеты в мир тот, тем шире тоннель и тем устойчивее и явственнее желание улететь и побыть; или улететь и остаться…

Хотя если говорить о возможности остаться, после первой попытки суицида, случившиеся через много лет, следующие попытки прорваться туда можно считать ненастоящими. Они, очевидно для меня, имели другую природу и шли от бесов; можно говорить так же, что происходили по наущению проклятого2…

22

Иногда мне кажется, прокля́тый – это профессия. Им, шайтанам, все равно. Они просто делают свою работу. При этом вопрос, кто их работодатель можно считать риторическим.

Не берусь классифицировать по именам и рангам наущающих к смерти: не вижу, потому не знаю. Но, независимо от своего незнания, факт принуждения к самоубийству, для меня лично, был очевиден; наущение всегда распознавалось, но не поддавалось моему контролю. Даже несмотря на то, что я ясно сознавала безнравственность, незаконность моего намерения свести счеты с жизнью. Мое желание сбежать походило на попытку изнасиловать Создателя, ворваться без дозволения в Его Чертог, в Безмятежное Нежное Лоно.