Между небом и грехом
– Тебе пора на исповедь, святой отец уже ждет.
Я задрожала. Не столько от осознания того, что возможно удары плети снова будут рассекать мою кожу, сколько от того, что я опять останусь наедине с ним.
* * *
Отец Доминик встретил меня возле двери в исповедальню, медленно отпер дверь старым ржавым ключом и пропустил меня первой. Протиснувшись мимо него я вдохнула аромат благовоний, сандала и чего-то еще. Запах был совсем не таким, как в келье отца Иоанна. Вспомнив о нем, я вздрогнула и подавила приступ тошноты.
Молча, он указал на деревянный стул возле помоста. Дождался, когда я опущусь в него и только потом сел напротив.
– Мать Настоятельница передала мне одну тревожную просьбу, – он сложил ладони и уронил в них лицо. – Но выполнить её я не могу, – он выдохнул и посмотрел на меня с легким изучающим прищуром.
– Вы говорите о… – я задохнулась, не договорив.
– О плети, да.
Мне хотелось расплакаться. И я бы сделала это, если бы не ненавидела себя за каждую слезу.
Я боялась смотреть в его глаза, несмело поднимая голову, но когда решилась, не отрывала взгляда ни на миг, глядела, возможно, как на союзника, раз он решил не применять очищение души бичем. Решил ведь, да?
Он же смотрел на меня спокойно и несколько восхищенно, рассматривая меня как-то тепло. Когда вздыхал он, я забывала делать вдох.
– Пойдем, не здесь, – как-то слишком громко проговорил он и я вздрогнула.
Жестом поманил меня за собой и мы прошли уже известной дорогой до его комнаты, все так же молча.
Указал мне на кресло. Стоило мне посмотреть на мягкую обивку, как воспоминания взорвались, я почти чувствовала его прикосновение на своей коже.
Тряхнув головой я села, подобрав колени к груди. Он сел за стол.
Тишина раскалывала голову, обилием мыслей, крутящихся буйным вихрем.
Спустя несколько мучительных тягучих минут, я встала, повернулась к нему спиной. Когда я нащупала пуговицу воротника, совсем рядом с затылком, на мои пальцы легли его ладони. Я опустила руки и немного развернулась.
– Нет, не нужно, – хрипло проговорил он, застегивая обратно, мною расстегнутую пуговку.
– Но мать Настоятельница…
– Тебе не нужна плеть, чтобы избавиться от грехов.
Против воли я всхлипнула и шрамы на спине отозвались фантомной болью. Отец Доминик провел рукой между моих лопаток, как будто точно знал где находится каждый шрам, и я вздрогнула от внезапного забега мурашек по телу.
– Я не стану причинять тебе боль, даже если придется расплатиться за это, Агата.
От того, как он произнес мое имя, ноги подкосились, но рука святого отца подхватила меня за локоть, помогая встать на ноги.
– Если мать Настоятельница спросит, ответь, что исповедь прошла, как обычно. Я буду молиться за нас двоих. Совет узнает о том, что происходит. Мне нужно сообщить им как можно скорее.
Я испуганно посмотрела на него и замотала головой.
– Тише, – он погладил меня по плечу. – Никто не станет винить тебя в этом, – вкрадчивый шепот и мягкие прикосновения навевали спокойствие.
– Выпьем чай, а после отправишься в постель, – не спрашивал, а сразу принялся насыпать чай в кружки.
Повисло молчание в наэлектризованном воздухе. Даже дышать стало тяжелее, он будто стал гуще и с трудом преодолевал дыхательные пути.
Отец Доминик молча, как неживой, допил, отставил кружку в сторону, но сделал это чуть громче, чем ранее, когда вставал за чайником, чтобы подлить воды.
Звук остановил эту тишину, она разрывала мои мысли на части и разбивала их вдребезги. А он, так же молча, встал из кресла. Открыл ящик, достал плеть, жестом показал молчать.
Соорудил из подушек гору и замахнулся над ними плетью, раздался свист рассекающего воздух бича и громкий хлопок о ткань подушки, почему-то так похожий на удар о живую плоть. Я вздрогнула и затряслась.
Воспоминания подступили твердым комком к горлу, который невозможно было сглотнуть.
Обернувшись, прежде чем занести плеть снова, кивком указал на дверь.
Надо же… в святых стенах подслушивают.
Когда хлыст в очередной раз опустился на подушку, я вздрогнула и спрятала лицо в коленях.
– Да простит Всеотец твои грехи, сим скрепляю очищение, сестра Агата, – произнес он, утирая пот со лба, когда плеть двадцать первый раз ударила по подушке.
Я протянула ему свою кружку с нетронутым, уже остывшим чаем, и он выпил его залпом, а когда закончил смешно вытянул изо рта чайный листочек.
Тяжело дыша он опустился в кресло и наклонился ко мне.
– Тебе нужно сделать вид, что исповедь закончилась именно так, как того хотела бы Настоятельница, – горячий шепот обжег мое ухо. – И вот еще деталь, – ладонью он взъерошил мои волосы, заключил меня в кольцо своих рук и потянулся к пуговице на моей спине, ловким движением расстегнул её, как будто делает это каждый день.
Когда он отстранился, я уже дрожала, не от холода, совсем не от него. Я стиснула бедра, кивнула, совсем не слыша того, что он говорит, поклонилась и слишком поспешно попыталась ретироваться.
Возле двери он меня нагнал и прошептал, как будто не на ухо, а сразу в душу:
– За дверью тебя уже ждет Настоятельница, постарайся быть убедительной. Меня какое-то время не будет, постарайся не наделать глупостей.
Я кивнула, он отворил дверь, и когда я вышла, на меня обрушился привычный шум жизни монастыря: шикала старая сестра Долорес на стайку громко смеющихся послушниц, причитала сестра Хелен, что на несносных девиц не напастись целебных мазей, где-то капала вода. Но в комнате отца Доминика все это как будто переставало существовать, словно у него собственный мир, отдельный от монастыря и всего что с ним связано, да и сам он можно подумать не отсюда.
– Агата?
– Да, мать Настоятельница? – всем своим видом я попыталась изобразить страдания, вспоминая, что чувствовала после прошлых «исповедей».
– Ничего, иди к себе. Пусть Единый очистит твою душу.
– Воистину, – пробормотала я, устремив взгляд в пол, думая только о том, что лицо отца Доминика было так близко, а его шепот возле моего уха…
Я вздрогнула и поспешила, притворяясь, что у меня болит спина. Остановилась, как будто переводила дух, сжала пальцы в кулаки и зажмурилась, а когда завернула за угол, поймала краем глаза на себе изучающий взгляд матери Настоятельницы.
Может быть, ей просто нравится истязать меня? Может быть, мои родители как-то оскорбили её, когда передавали меня в монастырь?
Может быть… все что угодно.
Я плюхнулась животом на кровать и постаралась вспомнить детские стишки, которые мы с гувернанткой разучивали, когда я была ребенком.
Теряюсь в своих мыслях, среди всего вихря из собственных чувств. Они все безумно разные, но я перестаю различать их, как деревья в лесу, после долгого пребывания в нем.
– Пойми уже, глупая, наконец, что с тобой происходит! – громко вскрикиваю я, обрывая конец фразы подушкой.
Я должна собраться. Но я не могу. Я чувствую давление, меня будто снова и снова хлещут кожаным кнутом по ребрам, а я падаю на колени под беспрестанный гул молитвы и сдаюсь.
Почему отец Доминик решил мне помочь? Почему попросил солгать? Разве человек, принявший сан может позволить себе говорить неправду? Или это ложь во спасение? Но чье спасение? Если он спасает грешницу, то не вредит ли это его собственной душе?
* * *
Три дня я усердно притворялась изможденной, обмакнув палец в сажу, нарисовала себе круги под глазами, смотрясь в блестящее дно кастрюли. Вышло так правдоподобно, что даже сестра Долорес освободила меня от уборки территории.
Лежа в своей постели, я так много думала, что совсем не заметила как уснула, чтобы позже проснуться от собственного крика.
Сердце после ночного кошмара бешено стучало, гул в голове не прекращался и я сдавила виски пальцами. Сначала мне показалось, что стук в дверь мне померещился, пока он не повторился вновь.
– Сестра Агата, я пришел справиться о вашем состоянии, – официально произнес он из-за двери.
Я не знала есть ли еще кто-то в темном коридоре, потому не стала открывать, просто подошла ближе.
– Со мной все в порядке, – так же из-за двери заверила я.
– Хорошо, я рад. Буду ждать вас в молельном зале, на уроке слова божьего.
– А сестра Долорес?
– Заболела, – отрезал он. – Отдыхайте, сестра Агата, – проговорил он, отходя.
Я стояла возле двери, пока шаги совсем не стихли.
В самом деле решил узнать о моем самочувствии? Это мать Настоятельница его попросила? Или сам решил, едва вернувшись?
Тряхнув головой я заметила, как сгустились тени в комнате и замерла. Тьма буквально клубилась в углах, шевелясь словно живая. Переливаясь всеми оттенками от темно-серого до глубоко-черного, она двинулась на меня.
Я взвизгнула и выскочила за дверь, и бежала пока не налетела на отца Доминика. Сбивчиво попыталась объяснить, что увидела, но как только слова слетали с моих губ, это превращалось в первосортный бред.
– Вы достаточно спите ночью? – он скептически осмотрел мое лицо и всего на мгновение его взгляд скользнул ниже, туда, где были расстегнуты пуговицы ночной рубашки, которую я планировала сменить.
Я охнула и постаралась прикрыть руками грудь.
– Я провожу и проверю продолжает ли «тьма» караулить вас за углом вашей спальни, – абсолютно бесстрастно произнес он.
Потупив взгляд я шла за ним, коря себя за глупость и детские страхи. Я и правда мало сплю, потому что мучаюсь от кошмаров. Еще бы голая выскочила. Мне хотелось упасть и биться головой об пол.
– Как я погляжу, здесь все в порядке. Отдыхайте, сестра Агата, если не сможете заснуть, обратитесь к сестре Хелен за настоем.
Я упала на кровать и зарычала в подушку от собственной глупости, когда из коридора больше не доносилось звуков.
Мне очень сильно хотелось влететь со всего размаха в стену, чтобы полностью потерять связь с реальным миром и, возможно, забыться.
– Надо же, учудила… – прошипела я, обращаясь к самой себе вслух.
Я разочарованно выдохнула и накрылась одеялом с головой.
ГЛАВА 5
Все в этом мире происходит не просто так. Возможно, мне просто хочется верить, что у моего нахождения здесь есть какая-то цель, что родители не просто отказались от меня пять лет назад.
Каждый раз, когда мысли возвращаются в тот день, я толком ничего не могу вспомнить. Мы о чем-то говорили? Может быть, мне показалось, что они были чем-то напуганы? Эту деталь нарисовало воображение? Теперь и мой разум против меня. Постоянно мерещатся шорохи, боковым зрением замечаю движения. А ночные кошмары не отступают ни на одну ночь.
Просыпаюсь от собственного визга и до самого утра, пытаюсь прийти в себя. Сестра Мария заваривала успокаивающие травы, но ничего не помогало и я в конечном итоге перестала пытаться. Смирившись с бесконечной вереницей кошмаров, спала урывками, все еще крича и просыпаясь в слезах.
Близится новая исповедь. И мне, наверное, хотелось бы покаяться. Я старалась не пересекаться с отцом Домиником. А на его уроках, смотрела только на крепко сцепленные руки, не поднимая глаз.
– Ты снова неважно выглядишь, все хорошо, я могу помочь? – Барбара подкралась так тихо, что я взвизгнула.
– Эй! Ты чего? Я давно тебя зову. Нервная ты какая-то, что-то случилось?
– Все в порядке, – я с силой провела ладонью по лбу и глазам, рискуя их вдавить в череп.
– Ты все время где-то не здесь. Вчера я с тобой разговаривала добрых двадцать минут, пока не поняла, что ты совсем не слушаешь. Что происходит? Ты можешь мне рассказать, – она взяла мои руки в свои и с надеждой заглянула в глаза. – Мы же подруги.
Как я могу рассказать ей обо всем, что творится в моей голове? Как я могу рассказать, что стремительно схожу с ума и вижу, как от стен отделяются тени, стремящиеся настигнуть меня? Как поведаю о греховных снах о святом отце?
– Я думаю о родителях, – полуправда, чтобы отвлечь внимание.
– Тебе нужно отпустить. То что случилось, значит, уготовано Всеотцом, это испытание, – она крепко обняла меня и я вдохнула запах простого мыла.
– Я устала от испытаний, – пожала плечами, высвободилась из объятий. – Пойдем, не хочу опаздывать.
Мимо прошло несколько послушниц. Случайно, я услышала их разговор и скривилась.
– Сегодня пойду на исповедь к отцу Доминику. Покаюсь в зависти. Я всю ночь думала в чем покаяться.
– Отличная идея, я пожалуй тоже схожу.
– Девочки, я не могу думать ни о чем, кроме исповеди.
Хихикая, они пронеслись мимо нас, стараясь прийти первыми и занять ближние к входу столы в комнате обучения. Разумеется, чтобы быть ближе к отцу Доминику.
– Дуры, ходят на эти исповеди только ради того, чтобы лишний раз посмотреть на святого отца, – недовольно проговорила Барбара.
– Не стану спорить, – я улыбнулась ей и она вернула мне улыбку.
Когда мы вошли в комнату, все первые столы уже были заняты и мы с Барбарой двинулись к последнему не занятому в третьем ряду.
Святой отец вошел звучной поступью, держа книгу со Словом Единым на сгибе локтя. Он оглядел присутствующих и все разом притихли.
Хрустнул ветхий переплет, зашелестели, будто стоная, страницы, и он начал читать вслух. Его голос относил меня куда-то далеко. Я старалась не слушать, не вслушиваться, не смотреть. Но он раз за разом возвращал на себя мое внимание. Он мог бы потягаться с сиренами за умение очаровывать, делая обычные вещи. У сирен не было бы шанса, столкнись они где-нибудь в море.
– Сестра Бьянка, сестра Жанна, вы мешаете мне читать слово Всеотца. Если вы пришли сюда хихикать, то спешу вас огорчить, я не сказал ничего смешного. И кара, посланная Всеотцом на всех огорчивших его детей, точно не подразумевает смех, – холодно произнес и сверкнул глазами, точно плетью. Даже у меня, смиренно молчавшей, все это время, волоски встали дыбом.
– Простите, отец Доминик…
– Поменяйтесь местами с сестрами Агатой и Барбарой. Впредь, – сделал хлесткую паузу, – попрошу первые столы не занимать.
Они посмотрели на наш дуэт злобно, с едва скрываемой завистью. Я поежилась, а Барбара слишком порывисто взяла свои вещи и поспешила занять место.
Словно меня приговорили к дыбе, я медленно шла на эшафот, точнее, к первому столу в опасной близости к священнику.
– Смирение побеждает гордыню, – сказал отец Доминик, не сводя взгляда с Бьянки и Жанны, которые что-то недовольно пробурчали пару мгновений назад.
Остаток занятия я, честно признаться, не слушала. Мои мысли метались и всё, что я старалась делать, это не пялиться на отца Доминика.
* * *
– Сестра Агата, попрошу вас задержаться, – немигающий взгляд медовых глаз, и мое сердце стало колотиться от волнения.
– Конечно, святой отец, – я передала свою книгу Барбаре и она мягко улыбнулась на прощание.
Остальные девушки направили на меня полные неприкрытой злобы взгляды. Будущие монахини точно не должны так смотреть. Бьянка что-то прошептала Жанне и та нарочито громко рассмеялась, а после они стремительно скрылись.
Раздраженно выдохнув, проповедник захлопнул дверь, а я дернулась, испугавшись.
– Прости, Агата. Я не хотел тебя пугать.
Я слегка качнула головой, показывая, что не испугалась, что все в полном порядке.
«Все в порядке» – стало моим девизом. У меня всегда все хорошо, я в порядке и вовсе не вижу странные силуэты в углах, не вижу, что они преследуют меня. И тот раз, когда я едва не упала навзничь, кто-то несуществующий подхватил меня, не дав разбить голову.
– Ты чем-то опечалена?
Я закусила губу, раздумывая, стоит ли мне рассказать все, что вертится в моей голове. Нет, точно не все, про мои мысли касаемо него самого, ему точно знать не стоит.
– Отец Доминик, мне кажется… – замолкла, жуя внутреннюю сторону щеки, —… кажется, что я схожу с ума. Мне мерещатся тени, меня мучают непрекращающиеся ночные кошмары, я не могу спать, не могу есть. Родители поэтому отказались от меня? Они знали, что со мной не все в порядке?
– Родители?
– Когда мне было тринадцать, они привезли меня сюда, а потом я больше их не видела, – я грустно усмехнулась, перебирая собственные пальцы в нервном жесте.
– Сегодня ты снова должна прийти ко мне, пока я до полусмерти избиваю несчастные подушки, – смешок из уст священника казался таким странным, нереальным. В моей голове образ святого отца – это лишенная человеческих эмоций почти что статуя, а отец Доминик улыбается, шутит, лжет.
– Мне кажется, я знаю почему тебе видится всякое. Разум человека очень слаб, особенно если не давать ему полноценного отдыха. Ты обращалась к сестре Хелен за помощью?
– Отвратительно горькие настои от которых сухо во рту, но ни капли не избавляющие от кошмаров? Наверное, я перепробовала их все за эти несколько недель.
– Я что-нибудь придумаю, – он снова улыбнулся и жестом пропустил меня вперед.
* * *
В его комнате пахло чаем, мылом и чем-то терпким. Мне нравилось, как здесь пропадали все прочие звуки. Клочки исписанной бумаги, которыми было доверху забито небольшое мусорное ведро с искривленным боком, напоминали мне о воспоминаниях, смятых и давно забытых. Однако они, время от времени, все равно успевают напомнить о себе.
Снег медленно летел с неба пушистыми, похожими на пушинки, хлопьями. Мех на капюшоне моей коричневой дубленки вымок, свалялся и скоро покроется ледяной корочкой. Я громко и заливисто смеялась, резво отряхиваясь от налипшего, во время валяния в сугробах, белоснежного снега. Внезапно, в меня полетел неплотный, но довольно крупный снежок и попал прямо, в без того уже мокрые и растрепанные, волосы.
– Папа! Я тебе сейчас буду мстить! – я расхохоталась и побежала на него, стараясь выглядеть воинственно.
– Останешься сегодня здесь, – голос мужчины вывел меня из воспоминания.
Постаралась незаметно смахнуть слезу, притаившуюся в уголке глаза, но как только сделала это, новым и неудержимым потоком хлынули новые. Я спрятала лицо в коленях, злясь на собственную никчемность.
– Ты неправильно поняла. Я не собираюсь делать ничего дурного. Планирую просидеть всю ночь в кресле за книгой.
Я помотала головой и промычала что-то вроде: «Нет-нет, я не из-за этого…»
Я беззвучно плачу, цепляясь руками за собственные плечи. Каждая слеза, капающая с носа на подлокотник кресла, оставляет после себя темное пятно. Он опустился рядом со мной на колени. Я посмотрела на него сквозь застилавшую глаза мутную пелену слез.
Он по-доброму погладил меня по голове, провел тыльной стороной ладони по щеке, собирая мои слезы, одновременно с этим заправляя прядь волос за ухо.
– Думаешь о прошлом?
– Вспомнила детство, – кивнула я. – Простите меня отец Доминик, я не хотела, – шмыгнула носом.
– Ты не должна извиняться за слезы, – большим пальцем вытер новую выкатившуюся слезинку. – Посиди здесь немного, я скоро вернусь.
Он вышел за дверь и я с протяжным стоном откинулась на спинку кресла, поджимая ноги и пытаясь свернуться калачиком. Из-за десятков бессонных ночей, сорванных пары часов сна перед кошмаром, мои глаза слипались.
– Не спать, только не здесь, не у него… – напомнила себе вслух полушёпотом.
А после – пропала. Наступила долгожданная темнота вместо до жути реальных кошмаров с сотнями чудищ, что стремятся добраться до меня, растерзать, разбросать внутренности и выпить кровь. Наступило блаженное ничто.
Когда я открыла глаза, комнату освещала тусклая керосиновая лампа. Отец Доминик сидел в кресле, бегло читая толстую книгу. Я пошевелилась, привлекая к себе внимание.
– Поспи еще, – улыбнулся он, и мои глаза послушно закрылись, даже кажется против моей воли.
Вокруг было тихо. Я с опаской вгляделась в темноту. В ней невозможно было что-либо разглядеть, отчего становилось еще страшнее. Тьма опасна. В ней кроются самые жуткие и уродливые создания. Должно быть, они прямо сейчас тянут свои уродливые бесформенные конечности ко мне, а я этого не замечаю.
– Вот ты где, нашлась, – проскрежетал голос сотканный из множества других.
Я все-таки разглядела высокую фигуру в углу комнаты, и из моих легких в мгновение вышибло весь воздух. Попятившись, я столкнулась с чем-то мягким, обернувшись встретилась с пустыми белками глаз и закричала.
– Тише, все хорошо, – кто-то гладил меня по спине, пока все мое тело тряслось, как от холода.
– Они…, – пытаюсь вдохнуть, – тьма…за мной… уже почти тут, – сбивчиво пролепетала я, заплетающимся языком.
– Это просто сон, просто сон, – повторял отец Доминик, продолжая поглаживать мою спину. И тут я осознала, что уткнулась носом в его грудь, его святой символ на цепочке холодил мою щеку.
Внутри меня все вспыхнуло, я еще сильнее затряслась и скованно попыталась вдохнуть, закашлявшись.
– Лучше? – он отстранился, изучая мое лицо.
– Да, – соврала я.
– Отдохнула хоть немного?
– Да, – опять солгала. – Я… пойду, можно?
– Я тебя не держу. Решил не будить, когда ты, словно котенок уснула в кресле. Просто перенес в кровать, – улыбнулся.
– Спасибо, отец Доминик.
– Я направил письмо Совету. Комиссия должна разобраться почему мать Настоятельница считает допустимым истязания.
Я аккуратно попыталась встать, чтобы не касаться мужчины, так сильно сконцентрировавшись на собственных действиях, что у меня заболела голова.
– Ты всегда можешь ко мне обратиться, иди, – на прощание перекрестив меня, сказал он и в его глазах мелькнуло что-то такое, отчего мне стало жарко.
– Доброй ночи, отец Доминик.
– И тебе, Агата.
Спиной вперед я вышла за дверь. Двинулась от комнаты священника, все еще не поворачиваясь. Как вдруг чья-то рука грубо толкнула меня в спину и я резко развернулась. Бьянка презрительно осмотрела меня снизу вверх, вперившись взглядом в мои глаза.
Мне до ужаса сильно хотелось проморгаться, но я решила не пасовать и выдержать зрительный контакт.
– Вот так Ага-а-ата, – хмыкнула она, неприятно растягивая мое имя. – А мы-то думали, от чего же отец Доминик так часто разговаривает с тобой. А оно все получается очень интересно. Я стою тут очень давно. Когда пришла сюда за исповедью, то получила отказ, а потом заметила тебя, сидящую в кресле как ни в чем не бывало. Надо же! Что-то я не слышала ваших разговоров, а значит вы занимались не ими…
Она распалялась, совершенно не давая мне возможности оправдаться. Говорила и говорила, пока не выпалила резкое, колкое, оставляющее шрам на душе:
– Блудница!
– Бьянка, постой…
– Все узнают какая ты.
Она унеслась бешенным вихрем, злобным вихрем, не сулящим ничего хорошего.
ГЛАВА 6
Свет считает, что он быстрее всех, но он ошибается: неважно, как быстро летит свет – темнота уже на месте и дожидается его.
Терри Пратчетт
Я вернулась в свою комнату в растрепанных чувствах. Слова Бьянки не выходили у меня из головы. Ну и пусть рассказывает, где она видела меня, мне нечего скрывать. Точнее, есть, но это точно не порочная связь со святым отцом.
– Ох, Единый, почему именно со мной происходит что-то подобное?
Я посмотрела на бледно-желтый диск луны в крошечном окошке и вздохнув, не раздеваясь, легла в кровать.
Сон все не шел. Ворочаясь, я не могла найти удобное положение и в конечном итоге свернулась калачиком на полу.
Утро встретило меня неласковой головной болью. Рука дрогнула, когда я потянулась к дверной ручке. Предчувствие кричало в правое ухо, что сегодня будет самый худший день за последние пару лет. Наверное, даже хуже того раза, когда я повисла на дереве, пока все смеялись, но пришла мать Настоятельница и самолично сняла меня с дерева, чтобы потом при всех отлупить. Мне было четырнадцать, обидно.
Тряхнув головой, я переступила порог и тут же столкнулась с Жанной, которая презрительно поморщившись, нарочито серьезно принялась отряхивать одеяние, как будто я её испачкала.
Началось…