Между небом и грехом

 Во время утренней молитвы рядом со мной не было никого. От меня шарахались другие послушницы, словно я чумная или от меня дурно пахнет. Я выловила из толпы рыжую макушку Барбары. Дождалась, когда она повернется и обратит на меня внимание. Наши взгляды пересеклись, и она поспешно отвела глаза, скрываясь за колонной.

Что-то защемило в груди. Молчанку остальных я бы спокойно пережила, но Барбара… Её отстраненность режет меня без ножа. Да, я не могла быть с ней откровенной полностью, но я не лгала ей. И точно не стала бы вставать на противоположную сторону, приключись с ней что-то подобное.

– Единый, подари мне терпение, чтобы справиться со всем этим, – я закончила молитву и встала с колен, намереваясь убраться подальше.

Что собственно труда не составило, толпа девушек расступилась, почти отскакивая от меня, чтобы ни в коем случае не коснуться, не задеть.

– Блудница, – прошипела Бьянка и остальные подхватили.

Обидное слово звучало из каждого уголка молельного зала, к нему добавлялись проклятия и обещания божественной расправы. И как им не совестно произносить такое в стенах монастыря?

– Разберитесь, прежде, чем слепо обвинять, – спокойно проговорила я, хотя внутри все тряслось от злости и негодования, и вышла прочь, взглянув на Барбару, которая выглядела так, словно вот-вот расплачется.

Сегодня банный день. Настоятельница позаботилась о том, чтобы пока я принимаю короткий еле теплый душ, рядом со мной никого не было. Любопытные девочки и девушки точно стали бы задавать вопросы, увидев свежие следы от бича. Был ли во всем этом смысл?

Что интересно, кошмары появились аккурат с прекращением телесных истязаний. Может быть, я все же грешница? И Всеотец так наказывает меня?

Решила, что приму душ позже, когда все приготовятся ко сну, чтобы избежать едких фраз и уколов в сердце.

– Агата? Ты не со всеми? – отец Доминик тепло улыбнулся, жестом приглашая пройтись.

Мне бы хотелось рассказать ему о том, что произошло, вместо этого я сказала:

– В молельном зале у меня закружилась голова от спертого воздуха, я вышла подышать.

Лгунья, ужасная лгунья.

Но я хотела бы сама со всем справиться, не прибегая к помощи извне.

– Отец Доминик, могу ли я задать вопрос?

Он утвердительно кивнул.

– Для чего нужно очищение бичем, если я не совершала тяжких грехов?

– Настоятельница перенесла наш разговор об этом. Результатом диалога я поделюсь с тобой, не сомневайся, – он улыбнулся, и я снова загляделась на завораживающе-ровные передние резцы.

Когда я вернулась в настоящее, отца Доминика рядом уже не было. Внезапно опустившаяся на плечо тяжелая рука напугала меня, заставив закричать.

Побледневшая сестра Долорес скривилась от моего крика.

– Простите! Вы напугали меня. То есть…

Она подняла руку и покачала головой, открыла рот чтобы что-то сказать, но с громким хлопком закрыла его, снова помотав головой. Передумала, должно быть.

Она медленно прошла до конца стены и скрылась за садовой аркой.

Всё ещё напуганная, я постаралась выровнять дыхание. Звон колокола оповестил о начале занятия и я поспешила вернуться в монастырь.

* * *

Я уже сидела за первым столом, ожидая, когда вернется сестра Долорес или отец Доминик. В последнее время я даже не интересовалась почему больше не вижу её, святой отец тогда сказал, что она заболела, но сегодня она выглядела вполне бодро, не считая бледности. Должно быть, что-то действительно мешает ей вернуться к прежней жизни раз её уже так долго нет. Обида от жгучей пощечины давно прошла. Да я и не думала обижаться на неё всерьез, зная её абсолютную веру и вспыльчивый нрав, она всё равно была той, кто наставлял меня добрых пять лет.

Может быть, у неё получилось бы утихомирить послушниц, которые взъелись на меня. Она волевая, в каком-то смысле даже свирепая, насколько это возможно для монахини, но ей бы не стоило труда прекратить все праздные разговоры.

Заходили девушки, окидывая меня презрительными взглядами, по комнате пронеслись смешки. Я осталась одна, вокруг меня не было занятых столов, они начинались через один.

Смешки и язвительные комментарии стихли, когда вошел отец Доминик.

– Когда вернется сестра Долорес? – задала вопрос Жанна.

Святой отец медленно развернулся, окидывая взглядом происходящее и разумеется от его взгляда не ускользнуло, что все расселись так, будто я ядовита и каждый вдох рядом со мной несет смерть. – Она не вернется, – холодно проговорил он.

– Она заболела?

– Её перевели?

Положив книгу на стол, он выпрямился и бесстрастно ответил:

– Она не вернется, потому что отправилась к Всеотцу. Упала с лестницы в восточной башне.

Девушки притихли, но продолжили кидать косые взгляды на меня.

– Давно? – спросила я.

– Больше двух недель назад.

Волосы на затылке зашевелились. Я же видела её чуть больше четверти часа назад. Мне не показалось. Это точно была не одна из этих бесплотных теней, что мерещатся мне по ночам.

Сглотнув вязкую слюну, я сжала пальцы в кулаки, пытаясь унять дрожь.

И тут я услышала то, что мне не понравилось:

– Вы помните, что сестра Долорес влепила Агате пощечину? Вдруг та из мести её столкнула?

– Да, от грешницы можно ожидать чего угодно.

– Я живу рядом с ней, она каждую ночь страшно кричит, я иногда до самого утра в себя прийти не могу. Демоны видно к ней приходят.

– Скорее бы её выгнали.

– Про святого отца если расскажем, то больше не увидим его. Нужно что-то другое придумать.

Мне отчаянно хотелось зажать уши руками. Слезы отвращения и злости жгли глаза. Пусть девочки и шептались вдалеке от отца Доминика, но выглядел он так, словно слышит каждое слово.

– Сегодня урок посвящен зависти, – встал оперевшись на алтарную стойку. В его, казалось бы, непринужденной позе сквозила скрытая угроза. – Коль ты желаешь очернить ближнего, коль хочешь почести его себе забрать, столь же черна душа твоя, подобно помыслам. Молись Единому, проси его детей избавить от греха, – прочел он и несколько пар глаз уставились на него.

Боковым зрением я видела, как перешептываются послушницы, как краснеют, ерзают, стыдливо отводят взгляд.

Может быть, все обойдется. Внемлют ли они своей совести или в слепой зависти сгорят их души? А сестра Долорес? Как это произошло? Мучилась ли она? Кто нашел её тело? Есть ли те, кто будет за неё молиться? Если нет, то я помолюсь, но сомневаюсь, что Единый вообще слышит хоть чьи-то молитвы.

– На сегодня все, – он захлопнул книгу.

Я поймала его многозначительный взгляд и осталась на месте, дожидаясь пока все выйдут. Я старалась не смотреть на них, не думать о том, что они сказали. Мне хотелось бы забыть, думать, что они решили перестать со мной общаться просто так, а причина вовсе не в святом отце.

– Агата?

– Да, отец Доминик?

– Что-то случилось?

– Нет.

– Я все слышал сам, расскажи теперь и ты, – он положил свою руку рядом с моей, не касаясь, но я чувствовала его тепло.

– Ночью, когда я выходила от вас, встретила Бьянку и она все не так поняла. Она подумала, что мы с вами… мы…

– Мы что? – уголок его рта дрогнул, как будто это все его страшно веселило.

– Состоим в порочной связи, – я отвела взгляд, почувствовав, что краснею.

– Вот как, – усмехнулся, озорно сверкнув глазами. – Мне поговорить с ними?

Я замотала головой так сильно, что в позвонок хрустнул и я скривилась.

– Аккуратнее, – положил руку на мою шею, прощупывая, поднимаясь к затылку.

Я сглотнула.

– Решила шею себе свернуть? – хмыкнул и отстранился. – Мне встречался случай, когда мужчина резко дернул головой и остался прикованным к постели на всю оставшуюся жизнь, а она была коротка, – его глаза сверкнули и он замолк.

Отец Доминик больше ничего не говорил, а я не решалась нарушить тишину. Просто сидела рядом, пока он задумчиво изучал что-то на стене.

– Сестра Долорес правда умерла? – все-таки задала вопрос я.

– Стал бы я лгать?

– И это несчастный случай?

– Разумеется.

Я кивнула. Но что-то не сходилось. Отец Иоанн, сестра Долорес, могут ли эти две смерти быть взаимосвязаны? Или мой воспаленный кошмарами мозг пытается придумать связующую нить для того, чего нет? Неужели я в самом деле верю в то, что чудовища из моих снов реальны? Как я могла встретить её? Почему раньше никто не объявил о её смерти? Слишком много вопросов, ответы на которые в этой жизни точно не найти.

– Ты переживаешь из-за того, что о тебе говорят остальные? – спросил святой отец, его глаза были полны заботы.

– Нет, – ответила я, стараясь подавить тревогу в голосе. – Просто обидно, что Барбара оказалась с ними. Я бы точно поддержала ее.

– Из-за кого началось все это? – спросил он, склоняясь ближе ко мне.

– Бьянка. Остальные просто подхватили ее настроение.

Святой отец собирался встать, очевидно, чтобы нагнать их и вмешаться в ситуацию, но я решила не дать ему этого делать.

– Не стоит, – взяв его руку в свою, я даже искренне удивилась собственной смелости, покачала головой, – пусть они поговорят, а потом успокоятся.

– Если станет хуже, скажи мне, – произнес он, наклонившись, смотря сверху вниз. С такого ракурса его янтарные глаза казались совсем желтыми. Они немного пугали, но в то же время завораживали, магнитом притягивая взгляд.

Я кивнула, ощущая, как его проницательный взор проникает в самые глубины моего существа. Он удовлетворенно растянул губы в легкой полуулыбке, словно точно зная, что я полностью ему доверюсь.

– Пойдем, – взял меня за руку, – прогуляемся, покажу тебе кое-что, – он помог мне встать.

– Отец Доминик, при всем уважении, но…

– Не увидят нас вместе, не переживай, я знаю, какая дорога нам нужна, – обезоруживающе улыбнулся, но рук не разъединил.

С опаской, я семенила следом, боясь наступить ему на пятку лакированных туфель, все еще держась за его руку. Мои щеки отчаянно краснели, совладать с чувствами я не могла. Но даже если закрыть глаза на неудобство, рядом с отцом Домиником было спокойно, комфортно. Он остановился рядом с покрашенной в цвет стен дверцы.

Столько раз я ходила по зданию монастыря, но эту миниатюрную дверь никогда не замечала. Он с усилием толкнул дверь, и пропустил меня вперед, в темноту потайного хода.

– Когда-то этот ход использовали воины света. Знаешь что-то о них?

Я отрицательно покачала головой, но поняв, что он не рассмотрел бы этот жест в кромешной темноте, тихо ответила:

– Нет, совсем нет.

– Монастырь тогда только построили, в нем была уйма потайных ходов, чтобы во время нападений, послушники и послушницы Всеотца могли беспрепятственно покинуть эти стены, – он чиркнул спичкой и зажег факел на стене, как будто точно знал где и что здесь находится. – Когда Великая Тьма выбралась во внешний мир из самых глубин ада, неся с собой смерти, болезни и полную вакханалию, которую изначально восприняли, как гнев Всеотца.

– Вы так много знаете, – сделала паузу, – откуда вам столько известно?

– Я очень люблю историю, прикасаться к духу старины, – на полтона ниже произнес он нараспев.

– А что было дальше?

– Когда Тьма настигла это место, – перехватил факел и посветил в зияющую темную даль коридора, – никто к этому готов, естественно, не был. Удалось спастись только старому священнику и молодой монахине, едва принявшей обет, участь последней оказалась незавидной.

– Она погибла?

– Её настигло то, что во много раз хуже смерти. Она стала сосудом, – он медленно двигался дальше, все еще держа мою ладонь. – Сосудом для созданий тьмы, их матерью.

Я поежилась от внезапного холода, окутавшего мое тело.

– Легенды говорят о том, что она до сих пор где-то здесь, застрявшая между миром живых и мертвых, продолжает производить ужасных существ не знающих о жалости или страхе. Она все ждет своего истинного повелителя, который за долгую службу дарует ей вечный покой. Но он никогда этого не сделает.

– Почему?

– Она слишком нужна ему, без неё у него не будет армии.

– Ужасно. Отец Доминик, вы говорите о дьяволе?

– Есть кое-кто похуже дьявола. Его дети, например. Уже не совсем юные князья тьмы, каждый из которых опаснее самого Владыки Преисподней.

Мне стало неуютно.

– Вот такие легенды, – изменившимся тоном произнес он, оборачиваясь, чтобы посмотреть мне в глаза и улыбнуться.

Я ответила на улыбку, не переставая думать.

– Почему нам не рассказывали об этом месте так, как это сделали вы?

– Я углублялся в историю. Те, кто не стремится к знаниям и истории, вряд ли стали бы заниматься тем, чтобы поднять столько архивов ради одной легенды. Но к счастью, легенд я знаю множество.

– А вы расскажете что-то еще? – с интересом произнесла я.

– Любопытство не порок, но на сегодня страшных историй достаточно, я вижу, как ты дрожишь, – он сократил расстояние между нами, чтобы приобнять меня за плечи, одарив теплом собственного тела.

– А вдруг это все не просто легенда? И она правда где-то здесь? Та монахиня…

– Они звали её Маткой, но не думаю, что застрявшая между материальным и нет мирами, она может что-то сделать.

– Вы думаете, она существует в самом деле?

– Не бойся, то легенда, не дрожи так, – он рассмеялся, поднял руку и ухватившись за свисающую цепь потянул её вниз.

К моему удивлению глухая тупиковая стена, в которую мы уперлись, со скрежетом начала поворачиваться, обнажая за собой более узкий, но не очень длинный проход.

– Идем? – приподнял брови в вопросительном жесте. И мне на секунду показалось, что этот мужчина совсем не тот святой отец, которого я привыкла видеть. Как будто совсем другой человек, вынужденный носить маску святости.

Тесно прижавшись друг к другу, прошли по пыльному каменному полу, шурша мелкими камешками с осыпавшихся стен, и уперлись в небольшую дверь, покрытую многими слоями паутины и пыли.

– Отойди-ка, – рукой отодвинул меня в сторону, чтобы ногой выбить дверь.

С оглушающим хрустом дверь распахнулась, усеяв пол щепками.

И мои глаза, уже привыкшие к темноте, заслезились, когда яркий уличный свет ударил по ним со всей силы. Я зажмурилась и потерла их.

А когда снова посмотрела на мир, то осознание радостным вихрем закружилось в моей душе – мы по ту сторону монастырских стен. Вокруг лес, за ним очертания гор, их контуры сливались с ярко-голубыми небесами, создавая ощущение бесконечного простора. И далеко-далеко, словно жемчужина на солнце, притягивал взгляд кусочек реки – она блестела и переливалась, словно ожившее серебро.

– Если будешь стоять с раскрытым ртом, кто-то туда обязательно залетит, сомневаюсь, что в твоих планах было отобедать мухой или комаром, – усмехнулся отец Доминик.

Я со смущением сомкнула губы, но продолжала смотреть во все глаза, осматривая трепетные просторы, которые воображение так долго рисовало.

– Нравится? – из восхищения мигом свободы меня вырвал голос отца Доминика.

– Очень, – дрожащим голосом ответила я, чувствуя, что слезы вот-вот готовы буйным потоком хлынуть из глаз.

– Все хорошо? – он с сомнением заглянул в мои, наверняка покрасневшие, глаза.

– Я мечтала выйти за стену пять лет, а оказалось, что выход все время был рядом со мной, только руку протяни…

– Мечтаешь оставить монастырь?

– Я хотела бы уйти. Я все еще не могу привыкнуть, пусть воспоминания о прежней жизни стираются, мне хочется создать новые, но вне стен монастыря. Я не могу быть, как остальные, это мне претит. И пусть Всеотец сжалится надо мной, он видит, как сильно я устала от испытаний.

– Понимаю, – он благосклонно улыбнулся и указал рукой вперед. – Не хочешь искупаться в реке, пока холода не настигли?

– Я…

И мне хотелось. Но от одной мысли, что придется снять перед ним облачение… Становилось дурно и хотелось хихикать.

Я покачала головой.

– Не будешь ли ты против моего небольшого безумства?

Я снова покачала головой.

 Передумала я быстро, когда увидела, как его пальцы тянутся к пуговице сутаны, ловко расстегивают её, убирают в сторону накрахмаленный воротничок. Мои брови поползли вверх и я резко отвернулась. Мне даже показалось, что святой отец усмехнулся.

Когда солнце почти скрылось за горизонтом, заливая реку теплым оранжевым сиянием, возле кромки воды встал отец Доминик.

Я усиленно делала вид, что не смотрю. И он казалось бы ничего не замечал. Его янтарные глаза осматривали окружающий пейзаж, и угасающий свет выгодно подсвечивал тонкие очертания его подтянутого тела.

Вода на поверхности пошла легкой рябью, когда он вошел по щиколотку в реку. Его светлые волосы блестели в свете заходящего солнца, они обрамляли его точеные черты, словно нимб. Стоя по пояс в воде, его обнаженное тело казалось почти неземным, как будто сама сущность Всеотца приняла человеческий облик.

Меня выпороли бы за одну эту мысль, но в голове крутилась еще пара-тройка абсолютно непристойных.

Церковные облачения, некогда бывшие символом благоговения, теперь вяло покачивались на волнах, их священное значение потерялось в тишине этого безмятежного вечера.

Когда отец Доминик отплыл от берега, его мускулы перекатывались под кожей. Его тело было прекрасным. С каждым движением золотистый свет танцевал на его наготе, высвечивая контуры его тела. В этот момент я замерла, охваченная благоговейным трепетом перед открывшейся картиной.

 Вдалеке мягкий плеск воды о берег создавал успокаивающую мелодию, симфонию спокойствия, которая гармонировала с нежным шелестом ветра в кронах близлежащих деревьев. Эта одинокая фигура, купающаяся в огненных лучах заката, надолго останется в моей памяти. И его пронзительный взгляд, казалось, вмещал в себя всю вселенную, доведенную до ее самого элементарного и прекрасного выражения – совершенного союза земли и неба, плоти и души. Он вышел из воды, когда последние лучи солнечного света уступили место ночной тьме.

К этому моменту я успела отвернуться, сделав вид, что любуюсь ночным небом, прячущимся в кроне деревьев.

Мои щеки горели пока я слушала шуршание мокрой одежды. Нижняя рубашка была свернута им в комок и брошена куда-то в кусты.

Тряхнув влажными волосами, он кашлянул и проговорил:

– Нам пора возвращаться, пока отсутствие не стало слишком заметным, идем? – он протянул мне руку, я кивнула и ухватилась за его широкую ладонь.

Я взвизгнула, когда по моей ноге пробежала здоровенная крыса, едва я ступила в темноту коридора.

– Все хорошо? – обеспокоенно поинтересовался святой отец.

– Я их немного боюсь, – сконфуженно прошептала я.

– Все чего-то боятся, это нормально и естественно для человека.

– А вы чего-нибудь боитесь?

– Я? – он рассмеялся. – Я исключение, я не боюсь.

– Вам повезло, я бы тоже хотела не бояться.

– Осторожнее с желаниями, им свойственно сбываться не так, как хотелось бы. Слышишь? – он поднял ладонь вверх, призывая остановиться и прислушаться.

– Первый вечерний колокол, еще три и отбой.

– Прогулка затянулась. Рискуешь опоздать на проповедь. И исповедь.

– Мне прийти со всеми?

– Не к чему, пойдем, – он коротко улыбнулся и первым вышел из крохотной двери, а я следом за ним.

Пара поворотов и мы снова в молельном зале.

– Подождешь меня здесь? Я переоденусь, – он с улыбкой оттянул мокрый ворот.

Я кивнула и осталась стоять посреди зала, напрягая разум, чтобы вспомнить каждую увиденную сегодня деталь. В отражении чаши для причастия сияли мои глаза совсем не праведным блеском.

Спустя несколько минут, отец Доминик вернулся. Помещение наполняли послушницы. Все встали на колени, а отец Доминик раскрыл массивную книгу поместив её на старый высеченный из камня алтарь.

Тишина окутала меня, словно саван, потому что все молчали. Пока луна заливала витражи серебряным светом, отец Доминик сжимал в руках потертые деревянные четки, его взгляд был затуманен, волосы ещё немного влажные от речной воды убеждали меня, что я не придумала себе нашу прогулку.

Мгновение и он нашёл меня в толпе послушниц, которые не рискнули рассаживаться от меня, видимо, боясь навлечь на себя его гнев.

Я выдержала пристальный взгляд священника и такое тягостное и молчаливое внимание своих сестер-послушниц.

Не было ничего необычного в том, что внимание отца Доминика выходило за рамки приличий, но в это мгновение это внимание казалось почти осязаемым.

Отец Доминик обвел взглядом тускло освещенный молельный зал, и его теплая улыбка озарила все помещение, когда он начал вечернюю мессу. Послушницы, сидевшие перед ним, беззвучно шептали молитвы, их лица светились благоговением.

Но взгляд отца Доминика был прикован ко мне. Наши взгляды снова встретились, и я почувствовала, как щеки вспыхнули от стыда.

Я вспомнила, какое смущение испытала, наблюдая, как он выходит из воды, а вместо священного облачения на нем не было ничего, кроме стройного тела. Воспоминание до сих пор заставляло меня краснеть.

Отец Доминик стоял перед алтарем, и его голос эхом разносился по тускло освещенной часовне, я не могла оторвать от него взгляда, а его голос заставлял меня отправиться в далекие дали, почти парить.

Когда он говорил о грехе и искуплении, его голос эхом отражался от каменных стен, и я почувствовала, как во мне просыпается угрызения совести. Я вспомнила, как он смотрел мне в глаза даже тогда, как в них было неприкрытое желание и уязвимость, показавшиеся на мгновение, прежде чем он оделся.

Воспоминание все еще заставляло меня ерзать, сердце колотилось в груди, как барабанная дробь. Почему, о, почему я вспомнила об этом сейчас, в разгар священного ритуала? Мне захотелось погрузиться в тень, исчезнуть совсем, поскольку слова отца Доминика описывали те самые действия, которые, как я помнила, постоянно звучали в моей голове с его появлением…

Когда месса подошла к концу, отец Доминик поднял руки, не сводя глаз с меня.

– Пусть свет Всеотца ведет вас даже в самые темные часы, – произнес он нараспев низким и успокаивающим голосом.

Послушницы начали вставать, язаколебалась, не зная, осмелюсь ли остаться. Заметит ли отец Доминик эти колебания? С одной стороны волнительно, с другой – Мать Настоятельница, которая спустит с меня шкуру, если ей кто-то доложит, что я пропустила исповедь.

Вздохнув, я встала самой последней в очереди на исповедь.

Он отодвинул шторку исповедальни, приглашая меня войти. Я села на деревянную скамью, совершенно не зная в чем покаяться.

– Тревожит ли тебя что-то?

– Сегодня я подумала о побеге.

– Твоё сердце мечется в поиске своего пути, не тревожься этого.

– Я всё ещё чувствую здесь себя лишней. В отличие от Барбары или Жанны… – я замолкла, подбирая окончание фразы.

– Ты считаешь их лучше?

– В их сердцах больше веры.

– Позволь, я подойду?

– Конечно, – поспешно проговорила я, когда поняла, что он мог не заметить мой кивок.

Отец Доминик зашел в кабинку и я вжалась в деревянную стенку, чтобы он мог сесть. Здесь так мало места, что становилось тяжело дышать или это не из-за тесноты?

– Если ты за пять лет не смогла привыкнуть, вполне возможно, что такая жизнь не для тебя. Я могу подать прошение Матери Настоятельнице, чтобы тебя отправили в мир.

Я покачала головой.

– Мною было подано не меньше сотни прошений, они все отклонялись.

– Убегать в разгар осени не совсем разумная идея, скоро зима.

Он был так близко, что я перестала различать фразы произнесенные его красивыми губами, сфокусировавшись только на них, я забывала дышать и сейчас мне до ужаса не хватало воздуха.

– Агата? Всё хорошо?

– Д-да, – отстраненно прошептала я, отворачиваясь, чтобы рассмотреть узор из древесных колец на стене.

– Ты говорила, что хочешь создать новые воспоминания. Вот тебе одно из них, – тихо произнес он, а когда я обернулась, его губы накрыли мои, осторожно сминая. – Не двигайся, – неожиданно строго прошептал он в мои губы, опаляя их жаром.

У меня по спине бегут мурашки, даже сквозь шум молельного колокола, я слышу биение собственного сердца. Его теплые и слегка шершавые губы скользят по щеке поднимаясь к виску, вызывая в груди дрожь, волнами распространяющуюся дальше по телу.

По несчастливому стечению обстоятельств ему не позволено больше обнимать и целовать меня, он не имеет права даже на мысли об этом, как и я не имею права поддаваться, вздрагивать от становящихся необузданными прикосновений, и думать о большем.

Особенно думать о большем. Я положила ладони двух рук на его грудь в стойкой уверенности, что сейчас я оттолкну его.

Вот сейчас… точно, сейчас.

Но вместо этого я цепляюсь за рубашку, прижимаясь теснее, переплетая звуки наших сердец.

– Прости меня, Агата, – шепот, утопающий в моих спутанных волосах где-то у самой шеи, эхом отдается мурашками у самой поясницы. Разливается удивительное чувство тепла, окрашивая щеки в ярко-красный цвет. Вибрация внизу живота, где комком скручивается тлеющее желание, вызывает шум в голове.