Малинур. Часть 1

Всего мгновение длилась пауза, и тронный зал дворца персидского шахиншаха заполнил громкий хохот нового владельца – Александра Македонского.

– Как я люблю тебя, моя Таис, за этот острый язык, столь точно выражающий мои сомнения! – Он обнял девушку и впился поцелуем в её уста. – Прошу, останься до утра! Завтра в полдень Птолемей приведёт жреца, послушаем его вместе.

Раннее утро. Александр накинул тёплый персидский халат, расшитый золотыми павлинами, и вышел на дворцовый балкон. Снег успел густо припорошить каменный пол и мраморные перила. Молодой правитель улыбнулся: это был второй увиденный им в жизни снегопад и последний, которому он будет рад. Широкая парадная лестница внизу забелела, а каменные крылатые быки, охранявшие центральный вход, нарядились в девственно чистые рубахи седре, принятые у адептов местной веры.

Таис тоже вышла, решив полюбоваться редким для греков природным явлением, однако накидывать свой халат она не стала – шагнула на балкон абсолютно обнажённой.

– Хочу ещё немного побыть Афродитой, хотя бы в твоих глазах, мой царь. – Она встала на углу балкона, где снега было чуть больше, и на контрасте с серым камнем стен он вполне напоминал морскую пену. Девушка распустила волосы по плечам и лукаво улыбнулась: – У меня, правда, нет её волшебного пояса…

– Он тебе не нужен. Ты совершенней Киприды и покоряешь мужчин одним лишь взглядом! Позволь мне согреть тебя. – Царь распахнул халат и, обернув им подругу, обнял её. – Безумная Таис, – прошептал он на ухо, – ты же можешь заболеть.

– Лишения закаляют душу, математика – ум, а холод – тело, – так же прошептала девушка и выскользнула из объятий.

Словно по морскому прибою, отбежала в другой угол, где сгребла с пола снежок и, задорно хохотнув, кинула им в закутавшегося македонского царя. Тот вскрикнул от неожиданности, а Таис взяла полную охапку и, заливаясь смехом, начала растирать снегом руки, плечи и живот.

– Смотри, Александр, как делают скифы, будины и агрипеи, живущие далеко на севере, за Понтом, Гирканским морем и Ра7! Я слышала, что они даже строят себе жилища из снега – так его там много! – Она взвизгнула, растирая грудь: – А теперь, мой царь, твоя очередь! – и, в три прыжка подскочив к потрясённому Александру, с криком засунула горсть снега между запахнутыми полами халата.

Великий царь заорал так, что часовые у центрального входа выскочили на парадную лестницу, в ужасе задрав головы, а караул из личной гвардии Македонского ворвался в зал, держа ксифосы8 в готовности к немедленному применению. За ними влетел секретарь Александра Эвмен, ожидающий приёма.

Увидев в проёме балконных дверей безудержно смеющегося правителя с разрумянившимся лицом и поняв по заливистому женскому смеху, что он не один, Эвмен зна́ком приказал охране удалиться. Дождавшись, пока царь посмотрит в его сторону, секретарь-архивариус произнёс:

– Александр, Птолемей уже прибыл, он привёл мага огнепоклонников. Когда прикажешь принять их?

Царь взглянул на свою подругу, всё так же обнажённую и раскрасневшуюся, с блестящими и сияющими глазами, что стояла на балконе, не смея показаться.

– Сейчас должна прийти Таис, и сразу пусть заходят. Скажи Птолемею, что я безумно рад брату, но пусть позволит мне привести себя в порядок, – и озорно посмотрел на гостью.

Та, еле сдерживая смех, лишь кивнула. Секретарь вышел. Девушка быстро оделась, стянула волосы лентой и покинула зал через чёрный ход. Спустя 15 минут она как ни в чём не бывало уже поднималась по широченной дворцовой лестнице в сопровождении охраны.

– Здравствуй, Птолемей! – Девушка смущённо склонила голову, войдя в малый зал, где находились прибывшие.

– Здравствуй, Таис. – Давно влюблённый в неё бесстрашный военачальник зарделся пурпуром, словно невинный юноша. – Твои щёки пылают огнём; ты не простыла?

– Нет, не волнуйся, слегка замёрзла лишь. А вот твоё лицо залилось краской, к чему бы это? – Девушка мило улыбнулась, прекрасно понимая, к чему. – Я убедила Александра принять дастура, но он скептичен в отношении находки. Мне показалось, что такой настрой неспроста. Старинные пергаменты словно жгут ему руки, и кроме презрения к их прежним владельцам им движет ещё что-то.

– Мне тоже неясна спешка с их уничтожением, поэтому пришлось бросить все дела и мчать почти триста стадий, не жалея лошадей. Но ты же говорила со священником Валтасаром? Он пояснил, какое сокровище хранят эти тексты? – Птолемей обращался уже не к своей тайной и по его мнению безответной возлюбленной, а к единомышленнику и помощнику, что разделял его природное стремление к знаниям и наукам. – Там кроме доктринальных основ религии ариев древние знания о строении человека, медицине, об устройстве земли и воздушных сфер, математические формулы расчёта движения небесных светил. Там описания стран и народов, живущих у края тверди, знания о природе и свойствах минералов и металлов, устройства чудесных механизмов. Тексты описывают иерархию сил, что управляют видимыми и невидимыми мирами… Их писали невероятно просвещённые мужи. Ни Греции, ни Египту, да вообще никому в Ойкумене ещё неведомы эти знания!

Птолемей был возбуждён и нетерпелив. Таис заворожённо смотрела в глаза молодому мужчине: «Как он прекрасен, когда, обуреваемый страстями, дрожит весь, словно боевой конь, что рвётся в атаку. Да, пожалуй, пусть пока его страсть изливается на поиск и собирание своей будущей великой библиотеки. Сейчас не время дарить ему уверенность в моих ответных чувствах… Чуть позже это станет наградой. Потерпи, мой милый Птолемей!»

Александр восседал на троне шахиншаха всё так же в богато украшенном халате, но уже подпоясавшись и с кописом у левого бедра. Увидев вошедших, он раскинул руки и направился к Птолемею. Друзья обнялись, искренне радуясь встрече. Некоторое время они беседовали наедине, отойдя ближе к камину.

Потом царь подошёл к остальным. Эвмена он проигнорировал – уже дважды с утра виделись, а вот Таис он широко улыбнулся, поприветствовав так, как это делают в Элладе:

– Радуйся, несравненная Таис!

– Радуйся, Великий Александр! – слегка кивнув, ответила девушка.

Он повернулся к старику. Тот замер в глубоком поклоне, не смея смотреть в сторону македонского царя.

– Радуйся, Валтасар, зороастрийский жрец!

– Будь весел, Великий Александр, царь Азии! – не меняя позы, в персидской манере приветствовал дастур властителя.

Хозяин, улыбаясь, обвёл взглядом присутствующих.

– Не прячь лица, жрец; достаточно поклона. У эллинов принято смотреть прямо, общаясь и с рабом, и с царём, чтобы ложь не овладела языком и тайные помыслы не укрылись в сладком мёде красноречия.

Дастур выпрямился. Морщинистое лицо, словно обожжённое солнцем, говорило о почтенном возрасте и диссонировало с глазами, невероятно ясными и живыми, как у отрока. И тут Таис вспомнила, что зороастрийцы верят в конец бытия, Страшный суд для всех живущих и последующую вечную жизнь, когда достойные мужи воскреснут и будет им всем по 40, а детям по 15 лет. Старец словно смотрел на них глазами такого юного мальчика.

– Ложь – самый страшный грех, она порождает все другие, – спокойно отреагировал священнослужитель на разрешение лицезреть царя.

Александр удивлённо приподнял брови, взглянул на Птолемея. Тот лишь мимикой выразил, что он не зря привёл сюда этого старца.

– Об этом пишется в древних текстах на коровьих шкурах? – саркастически поинтересовался властитель.

– И об этом тоже сказано в Авесте… Господь поведал Заратустре:

«А Я провозглашу! Ныне слушайте, ныне услышьте,

Вы, кто приходит изблизи и которые – издалека!

Ныне вы все уразумейте это, ибо ясно оно!

Да не разрушит мир вновь злой увещеватель

Лживый злым предпочтением, ограниченный своим языком».

Дастур процитировал Авесту на абсолютно чистом греческом, голосом столь благозвучно звонким, что, не видя источника, признать старика его хозяином было бы просто невозможно. Он продолжил:

– Ложь ограничена языком. За ней нет объективной реальности, значит, за ней нет ничего. Пустая форма, и только. Пустота ада. Форма – это вотчина Ангро-Маиньо, духовной энергии, что была создана Богом как добро, но по своей воле уклонилась ко злу. Её дух-близнец – Спента-Маиньо. Он также порождение Бога, и он чистое содержание, абсолютное добро. Человек, говорящий правду, опирается на реальность, соответствующую его словам. А за ложью лишь форма слов, лишённых содержания, и потому Бог говорит: «Не прельщайтесь формами, ищите содержание, ибо лучше вино в ветхом корыте, чем красивый кувшин без вина». – Старец замолчал, а потом, словно забыв, дополнил: – Это, и не только, – содержание священной Авесты, в которой ты, великий царь, пока видишь лишь форму плохо сохранившихся воловьих шкур.

Правитель выслушал старца, явно не ожидая от него подобной живости слова, ясности мысли и дерзости финальной фразы, а после того, как осмыслил сказанное, отреагировал:

– Ну а что прикажешь видеть в этих задубевших листах кожи, если ни один из семи найденных жрецов твоей веры не может прочесть их письмена? И кстати, про ложь… лишь трое из мобедов признались в неведении языка; другие, судя по всему, не то что никогда не слышали про самый страшный грех, а просто оказались лгунами, коих стоит ещё и поискать. – Царь громко рассмеялся, его смех поддержал и Эвмен. Остальные понимающе улыбнулись.

Старик глубоко вздохнул и слегка развёл руками. Потом спросил разрешения снять шерстяную накидку – во дворце было непривычно жарко натоплено. Тут же появился слуга, который принял одежду и так же мгновенно исчез. Александр предложил присесть к столу на низких ножках, лично указав гостю его подушку прямо напротив камина. Валтасар поблагодарил хозяина и, дождавшись, когда тот сам опустится на ковёр, ловко сел, подогнув и скрестив ноги, даже не коснувшись руками пола.

– Ты прав, царь, – печальным голосом продолжил дастур, – живая сила веры требует неустанного внимания, концентрации и духовных усилий… И это только для того, чтобы на кончиках пальцев, на самом краю своего внутреннего видения почувствовать присутствие Бога. Потом ещё сложнее, но свет огня уже не даёт покоя, и ты не можешь не идти к нему, потому что ты ведаешь, ты знаешь, где истина. – Старец смотрел на огонь. – Слово «Авеста» происходит от древнеарийского «Веда» – знание. Оно священно и открывается далеко не всем. Но не потому, что требует избранности, какой-то инициации или жертвы, а потому, что это знание духовное. Оно сокрыто за границами наших ума и личности. Далеко не все могут выйти за них. А передать их посредством глагола крайне сложно; нужен особый язык. Авеста написана древним авестийским языком. Он очень богат и поэтичен и поэтому спустя столетия в мирской суете упростился до нынешнего примитивного наречия… Кроме меня остались лишь двое, кто владеет священным языком Вед. Это мой ответ про первых трёх мобедов, что искренне признались в своём невежестве.

Александр, прищурив глаза, слушал и периодически поглядывал на Таис. Она опять, словно заколдованная, смотрела на огонь, широко распахнув глаза. Судя по неподвижной позе, тело её было напряжено, как плечи лука, стянутые тетивой.

– Откровения Заратустра, впрочем как и откровения иных пророков, – продолжил старец, – вначале озаряют людей и зажигают во многих огонь истинной веры. Потом вера облекается в форму религии и сразу тускнеет. С каждым поколением последователей вера теряет свежесть первого озарения, проходя через бесчисленные уста, книги, тексты. Святых становится всё меньше, и стадо Божие редеет… Веру начинают толковать. Потом вовсе подменяют формальными ритуалами, внешними атрибутами и суевериями. Моя вера не исключение: Заратустр предписывал чистоту в помышлениях, словах и поступках как непременное условие движения к Господу и защиты от влияния дэвов. Белая седрэ, – старик приложил руку к груди, указывая на рубаху, – символ этой чистоты. Но за столетия невежественные жрецы придали понятию о чистоте лишь внешнее значение, придумав казуистическую классификацию грехов, массу обычаев и формальных правил, обрядов и ритуалов, не имеющих никакого отношения к истинно живительной вере. Словно с их помощью можно сохранить или вернуть её, утеряв по неосмотрительности, а то и в угоду своим страстям и слабостям. К великому сожалению, спустя столетия вера в Ахура-Мазду для многих превратится из веры поклонения свету в религию рабской покорности букве закона, в служение Богу не сердцем, а устами. Вера как содержание уйдёт, останется лишь её форма – религия с храмами, лицемерно-лживыми священнослужителями и нравственно разложившимся народом. Персидское царство ждут катастрофы. – Дастур посмотрел на огонь и замолчал, будто ожидая, когда тот перевернёт пламенной рукой страницу книги, которую старик видит там и читает вслух. – … Это что касается других четырёх мобедов, упомянутых тобою, великий царь. До особой поры все истинные верования будут идти таким путём. Но Бог всемилостив и человек – любимое Его дитя. На протяжении последних шести тысяч лет Он посылает Свои откровения наиболее духовно готовым сынам – пророкам. Они, как ваш мифический Гермес, дарят людям священный огонь. Как только вера теряется в религии, приходит очередной святитель, возвращая истине первозданную чистоту.

Сначала они приходили каждую сотню лет, как искры разжигая вокруг себя пламя, и, уходя, передавали «факел» очередному праведнику. Большая их часть нам неизвестна. Однако некоторые были исключительно духовно преображёнными и личностно одарёнными. В силу разных обстоятельств, особенностей народов и земель порождённые ими религии оказались очень живучими и сохранились там по сей день. Но, как и любая форма, они затмили собой содержание, и истинной веры там осталось совсем немного. Таковы индийский Кришна, живший четыре тысячи лет назад; иудейский Моисей, тысячелетие назад получивший откровение от Бога, явившегося к нему в виде огня. – Валтасар повернулся к Таис, и та перевела свой взгляд с костра на рассказчика, удивлённо повторила:

– В виде огня…

– Иудеи не придали этому образу значения, в отличие от зороастрийцев. И теперь моя религия убила его исконный смысл, превратив для большинства адептов огонь в объект прямого поклонения. Огнепоклонничество – это всего лишь примитивное религиозное искажение веры в Единого Господа.

– Ты хочешь сказать, жрец, что иудейская религия и твой зороастризм суть одно и то же и твой Бог сидит на небе рядом с Яхве? Или Яхве – это и есть твой Ахура-Мазда? – не веря своим ушам, скептически воскликнул Александр.

– Конечно нет, эти религии абсолютно разные. Они же просто формы; их бесконечное количество во вселенной, – терпеливо пояснил дастур. – А вот вера и Бог, они едины. И не только их, но и вера от пророка, которому передал свой факел Заратустра на исходе своих земных дней, и эта вера уже облеклась в форму своей религии, которая тоже проживёт тысячелетия. В религии сонм богов может жить где угодно: хоть на небе, хоть в море, даже в камине, а если удобно – на горе Олимп. А в истинной вере Он живёт только в сердце.

Таис хотела спросить, о каком пророке идёт речь, но Александр с раздражением вскочил и начал гневно ворошить огонь в камине. Когда пламя в ужасе забилось в углы очага, не осмеливаясь разгораться, царь с грохотом бросил кочергу к стене. Но потом взял себя в руки.

– Ты говоришь словно оракул, что знает прошлое и видит грядущее. Так почему твоя религия оказалась столь сильным сорняком, совсем затмившим свет веры… как ты это называешь? И сколько она проживёт? Ты же дастур, верховный жрец; почему не спасаешь истину, коль знаешь о её забвении в своём народе?

Старец испугался столь быстрой смены настроения хозяина и с опаской посматривал на его ладонь, лежащую на рукояти кописа. Царь заметил взгляд; рука опустилась.

– Не бойся, жрец. Для меня людские верования важны. Я уважаю все религии и всех богов, если они признают мою власть. Отвечай смело, только избавь нас от метафизических размышлений. У нас к тебе много более земных вопросов.

Валтасар, сев на колени, поклонился властителю:

– Прости, царь, за неучтивость. – После вновь скрестил ноги и спокойно продолжил: – Авеста состоит из тысячи двухсот фрагардов9, сведённых в двадцать один наск10, записанных на двенадцати тысячах воловьих шкур под диктовку Заратустра в конце его земного пути, примерно двести тридцать лет назад. Первые пять насков – сокровенные духовные знания об истине, сотворении миров яви, нави и прави, формах их взаимодействия, сроках существования и этапах развития. Пять следующих описывают земную историю многих пророков, в том числе моего, и содержат их пророчества. Что касается религии, которую породил сам Заратустра, то она окажется недолговечной. Народы-арии и их невежественные правители быстро склонятся к мистицизму. Истинных учителей и магов, могучих духовными знаниями и интеллектом, подменят факиры, гадатели, нумерологи-обманщики, халдеи, астрологи-манипуляторы и жулики. Очарованных Ангро-Маиньо и подвластных дэвам, их уже не счесть в персидских городах… Истинная вера растворится и вновь станет доступной лишь немногим. Но она не умрёт! Уже скоро в небе вспыхнет звезда, что укажет путь к месту, где родится величайший из пророков. Потомки трёх дастуров, изгнанных из своих земель завоевателем с запада, – священник осторожно посмотрел на Александра, – три великих мага, пройдя огромный путь, найдут младенца и передадут ему факел божественной веры. Его религия затмит все предыдущие и тысячелетия будет приносить невероятные духовные плоды. Так будет спасена и преумножена истинная вера. Ну а я… я оказался бессилен… – Старец замолчал.

– А что Авеста говорит о великом заво… – Не успел Александр закончить фразу, как жрец перебил его, слегка повысив голос:

– Великий царь! Ты задаёшь вопросы человеку, не могущему лгать. Познавая грядущее, пожинаешь печаль…

– Как смеешь ты перечить так царю! – подскочил Эвмен, но властитель, положив руку ему на плечо, умерил пыл архиграмма11.

Птолемей пожирал старца глазами, предвкушая, сколько невероятных знаний откроет ему зороастрийский маг. Таис в смятении пыталась вместить в свою картину мира только что услышанное. И лишь Александр был спокоен.

Он принял решение:

– Ты прав, Валтасар, не будем спешить с откровениями. О чём одиннадцать оставшихся насков?

– В них свод знаний о множестве наук и ремёсел, что издревле собирали жрецы прошлого.

Царь подошёл к Птолемею и, по-дружески приобняв его, отвёл подальше в сторону:

– Вот эти одиннадцать, брат, нужно в первую очередь перевести на греческий. Отбери особо интересные пергаменты, запри дастура и самых умелых писарей в крепости Истахр, и пусть работают не покладая рук. У тебя шестьдесят дней, друг. Что не успеют перевести, отправим тайно в Вавилон и там закончим. В месяц ксантихос, сразу после местного праздника Навруз, мы выступаем на Экботаны. Покончив с Дарием, перевернём их страницу истории на этих землях и начнём свою – эллинскую историю Азии. – Александр задумчиво посмотрел в сторону камина, где огонь уже нежно облизывал недогоревшие головешки, набираясь сил для своего воскрешения. – А если позволят боги, то и всего мира…

Неизвестно откуда взявшийся сквозняк пронёсся по ногам присутствующих, и огонь вспыхнул с новой силой. В дальних углах зала зашевелились мрачные тени, раздались жуткие низкие звуки и еле уловимое шуршание, словно во мраке очнулись невидимые свидетели, начавшие обсуждение услышанного. Никто не обратил на это особого внимания – огромный дворец жил свой жизнью. Лишь старец переменился в лице. Он сел на колени, развязал свой пояс кусти и, протянув его обоими руками к огню, начал беззвучно шевелить губами.

– Не сто́ит везти в Вавилон эту Авесту, – взглянув на полоумного жреца, почему-то тише продолжил царь. – Теперь мы будем первоисточником этих знаний, и для всех наши учёные мужи совершат великие научные открытия… А они, – Александр лёгким кивком указал на дастура, который, раскачиваясь, всё громче и громче читал свою молитву, – они пусть так и останутся для нынешних и будущих царств безграмотными варварами.

Птолемей слушал царя и смотрел на старика, чья фигура в белом качалась быстрее и быстрее. Он явно был в трансе и не владел собой. Таис в ужасе озиралась по сторонам; её взгляд был безумен, руки тряслись. Внезапно она соскочила с места и, подбежав, спряталась за спину Птолемея.

– Вы видите это?! – Перепуганная до полуобморочного состояния девушка, распахнув огромные глаза, озиралась по сторонам.

Соратник царя развернулся и обошёл Таис так, что она оказалась между обоими мужчинами. Они с улыбкой посмотрели на подругу.

– Там ничего нет, самая смелая из афинских женщин, – иронично произнёс царь.

– Не бойся, Таис, мы рядом. Это всего лишь ветер гуляет под потолком. С Тавровых гор приближается буря, – успокоил её второй мужчина, и оба обняли девушку, каждый со своей стороны: Александр – страстно и горячо, Птолемей – нежно и осторожно… Её голова сама склонилась к Птолемею, а лицо повернулось к царю.

Александр отпустил Таис, оставив девушку в объятиях друга.

– Эвмен, иди сюда, не мешай жрецу заканчивать свой ритуал. Огонь на него явно действует магически, – слегка хохотнул царь.

Архиграмм подошёл всё с тем же строгим выражением лица, что обычно имеют высшие чиновники, чья ответственная государственная работа связана с бюрократией и организацией деятельности канцелярии правителя. Царь положил руку ему на плечо:

– Последние одиннадцать насков оставь Птолемею, он займётся ими. А первые десять перевези сюда, во дворец. Пусть пока лежат в архиве шаха. Ты говорил, он забит доверху, но придумай что-нибудь, найди место. Позже решим, что с ними делать.

С последними словами в зале сразу стало совсем сумрачно – огонь всплеснул в отчаянии руками пламени и обречённо затух. В тишине раздались тяжёлый выдох и слабый стон; старик бессильно лёг на пол. Таис подскочила к нему, упала на колени, положила на них голову и наклонилась к его лицу:

– Что с тобой, Валтасар, тебе плохо?

– Дэвы… пришли дэвы, – еле прошептал старец, – за ним. – Он обессиленно посмотрел на Александра и потерял сознание.

– Быстро принесите воды! – закричала девушка.

Раздался топот ног, но первым успел Птолемей, который испугался, что единственный знаток древнеавестийского языка вот-вот предстанет перед своим Ахура-Маздой.

– Что он сказал, Таис? – спросил странно спокойный царь.

– Я не расслышала…