Золотой Легион
С началом перестрелки команда «тигров», следующая в арьергарде, в мгновение ока присела и рассыпалась по ближайшим укрытиям. Кто за ствол поваленной пальмы, кто за выступающий кусок скалы. Ничего не понимающего Рохаса пришлось за шиворот тащить с линии огня. Этот жирный никчемный «сын свиньи» только трясся и икал. Судорожно сжимал короткий карабин двумя руками за ствол и опирался на него, как на палку.
Альварес разглядел большинство огневых точек нападавших. Незаметными движениями дал команду своим бойцам рассредоточиться и попытаться подавить их огонь. Но это было трудно. Засевшие на вершинах стреляли «от солнца». А боевикам яркие лучи, наоборот, мешали прицелиться. И эта попытка не удалась. «Сняв» пару партизан, он понял бессмысленность открытого боя.
– Умеют воевать, – уважительно заметил Альварес.
Ему удалось насчитать около тридцати спрятавшихся в засаде повстанцев. И эта маленькая группа держала под огнем целый батальон! Он невольно восхитился тактическим мастерством Кастро. Умелая расстановка сил и отличная маскировка!
Темно-зеленые мундиры партизан сливались с окружающей растительностью, делая тех практически незаметными. Батальоны, напротив, были хорошо видны в их «бежево-песочных одеждах», которые красивы на параде или в пустыне. Здесь же яркие светлые пятна на фоне темных зарослей были отличными мишенями.
Но это была уже забота генералов. У Альвареса своя особая задача!
Приказ, который он получил от самого Орландо Мессерера, был прост, как виноградина. Занимал всего несколько строк на гербовой бумаге губернатора провинции Ориенте.
«Следовать за основными силами войск, а затем, когда батальоны замкнут вокруг Пика Туркино кольцо осады, взяв с собой роту солдат, обойти войска с тыла и, не ввязываясь в боевые действия, следовать на восток к реке Яра».
Далее добраться до того места, которое знал лишь этот жирный увалень. Забрать груз и, используя военных, как носильщиков, доставить его на военную базу в Байямо».
Подробностей шеф не рассказал. Он вообще был немногословен, командир «тигров». Но оказаться у него в немилости даже такой видавший виды наемник, как Альварес, не хотел.
И поэтому сейчас он усиленно думал, как поступить. Наконец, кажется, пришло решение. Его группа обойдет войска с левого фланга и просочится через ту часть хребта, на которой было меньше партизан. Он насчитал всего три огневые точки. Это не проблема! Пусть этот батальон хоть весь поляжет, ему наплевать. «Вот я еще крестьян не жалел», – усмехнулся Альварес.
А чем больше шума, тем легче просочиться на север. Оттуда, со стороны Байямо навстречу высадившимся на побережье двигался семнадцатый батальон правительственных войск. Когда кольцо замкнется, его «тигры» смогут спокойно продолжить свою миссию. Все командиры батальонов строго-настрого предупреждены о необходимости оказывать ему всяческую посильную помощь.
Жестами распределив обязанности, командир двинулся первым. За ним по дну неглубокой лощины неслышно заскользила вся группа.
– Под ноги смотреть, – шипел Альварес, опасаясь минных полей. Здесь любая проволочка могла оборвать жизнь. И любая воткнутая в землю палочка таила в себе опасность.
Они двигались, как тени, стараясь не шуметь листвой и сучьями. Только жирный Рохас постоянно спотыкался и тихонько скулил. Ему явно не хотелось принимать во всем этом участие. Но в силу обстоятельств он был почти единственным, кто знал их точное место назначения.
Еще два «тигра» знали, но сейчас залечивали раны в госпитале. А все их нарисованные на листочках схемы и самодельные карты можно было скормить свиньям. Ни на что они не годились. «Тут домик, тут повозка стояла». Ни сторон света, ни ориентиров назвать не могли. Поэтому приходилось тащить за собой эти сто двадцать килограмм бесполезного сала.
– Рохас, а что находится там, куда мы идем? – тихо спросил он у бывшего полицая.
– Синьор Орландо сказал, что забьет мне гвозди в макушку, если я кому-то скажу об этом до прибытия на место, – пропыхтел увалень.
– Знаешь, я тебе и сейчас смогу это устроить, – рыкнул Альварес, притянув за ворот к своему лицу мерзкую обрюзгшую рожу.
– Можешь, конечно, – осмелев, парировал Рохас. Но синьора Орландо я боюсь больше, чем тебя!
– Bale, жирный ублюдок, договорились, – недовольно пробурчал Альварес, оттолкнув от себя дурно пахнущего от страха полицая.
– Зарежу на обратном пути, – решил он для себя, и успокоился.
Пробраться незамеченными через кордоны повстанцев им удалось сравнительно легко. Теперь далекие выстрелы уже были еле слышны за спинами идущих. Медленно двигаясь на северо-восток, через пару километров пути группа вышла на небольшое плато, и идти стало легче.
Справа зеленел длинный хребет, за которым где-то вдали, скрытый плотным туманом, возвышался Пик Туркино.
День клонился к закату. Этот нежданный бой сильно задержал их продвижение. До встречи с северным батальоном им оставалось не более пяти миль. Но вы не сравнивайте путешествие по прямой дороге и горные тропы!
Альварес двигался медленно, на полусогнутых ногах, осторожно ступая, и зорко оглядывал местность. Не хватало еще нарваться на мины!
Он служил в группе «тигры Мессерера» уже третий год. Ему хорошо платили. А главное, никто не останавливал его звериную жестокость, которую он стремился выплеснуть на весь окружающий мир. Простой забавой ему казалась изощренная казнь непокорных крестьян или пытки бунтовщиков. Подчиняясь только своему хозяину, губернатору провинции Ориенте, одному из главных соратников «Эль Президенте», Альварес не знал особых хлопот! С такими же моральными уродами делал свое любимое дело: убивал, насиловал, издевался.
И дело было не совсем в деньгах. Его опьяняло ощущение власти и безнаказанности. Проезжая на открытых джипах по поселку, ему нравилось наблюдать за селянами. Выставив одну ногу на подножку и положив на нее автомат «Томпсон», он курил, ухмылялся и с огромным удовольствием чувствовал себя хозяином, чуть ли не единственным властелином положения.
Завидев колонну, крестьяне спешно покидали улицы. Схватив в охапку малолетних и давая подзатыльники старшим детям, они мгновенно скрывались в домах. Хлопали закрывающиеся двери и жалюзи на окнах.
Только глупые куры возились в пыли или норовили перебежать дорогу перед самым бампером.
Но в последний год Альварес стал понимать, что, очевидно, вскоре его безраздельному правлению придет конец. Маленькая горстка смельчаков, высадившаяся почти два года назад на юго-востоке острова, теперь уже не была группой неорганизованных, переодевшихся в зеленую полевую форму бывших студентов.
Это была уже мощная сила! Все меньше и меньше крестьян смотрели на Альвареса запуганно и подобострастно. Они уже знали, что где-то в горах есть Фидель и Рауль, которые могут помочь. Продуктами, медикаментами, иногда и деньгами. А после того, как прошли слухи, что повстанцы отпускают пленных, а раненых передают Красному Кресту, многие солдаты решили, что плен – это наилучший способ закончить ненужную никому службу и вернуться в свой родной поселок.
Наверное, там, в горах, повстанцев уже более трех тысяч! И к ним присоединяются все новые и новые бойцы!
М-да! Вскоре ему надо будет подыскивать другое место для применения своих способностей. Окончательно Альварес понял это в деревушке в пригороде Байямо, куда он со своей командой прибыл «решить вопрос с непокорными работниками фабрики».
У бетонной стены комбината со связанными руками стоял подросток лет, наверное, четырнадцати. Его лицо было в кровоподтеках, одежда разорвана. Местами на ней проступали кровавые пятна.
При вступлении в пригород «тигров Мессерера» тот кидал в солдат камнями и призывал «не бояться и бороться». Подстрекал остальных к мятежам, за что сейчас и должен был поплатиться. Перед расстрелом Альварес приказал завязать ему глаза. Но тот отказался, мотнув головой и пытаясь плечом оттолкнуть боевика, который был, наверное, на две головы выше арестованного.
Исподлобья глянул в сторону направленных на него винтовок и еще неокрепшим тонким голосом крикнул: «Я мужчина и привык смотреть смерти в лицо! Если вы мужчины – стреляйте». Альварес до сих пор помнил горящие глаза подростка.
И такое неповиновение стало встречаться все чаще и чаще. Население поверило в силу партизан. А когда к силе прибавились благородное отношение к пленным врагам и помощь населению – эту гремучую смесь можно было назвать мощным предвестником революции!
Сейчас уже было очевидно, что повстанцы – хозяева в горах Сьерра-Маэстра. И в той местности, куда им предстояло двигаться, наверняка, полно постов escopeteros[12]. Это задание, наверное, было последней возможностью захватить какой-то неведомый, но очень важный груз.
Такие невеселые мысли крутились в голове отвязного убийцы, понимавшего, что скоро его безраздельному влиянию в Ориенте придет конец. Но приказ есть приказ, его надо выполнять!
Вскоре настало время искать прибежище на ночь. К вечеру послеобеденный туман опустился еще ниже и мешал правильно ориентироваться. Все заволокло бело-молочной дымкой. Одежда стала влажной и тяжелой. Его бойцы устали. И Альварес нехотя скомандовал: «Привал».
На ночлег группа расположилась в ложбине, одна сторона которой была частью скальной породы, уходящей, практически, отвесно вниз на несколько метров.
Частые дожди промыли грунт и внизу образовалась небольшая площадка, способная хоть ненадолго, но избавить от усилившегося к ночи ветра.
По понятным причинам огонь не разводили. В каждом рюкзаке был нехитрый запас «тостонес» (обжаренных бананов), который просто запивали водой из фляги. По словам бывшего наставника Альвареса: «Пища должна быть калорийной и безопасной. Про вкус ничего не сказано». И сейчас, подкрепляя силы, он жевал почти безвкусную мякоть, с интересом поглядывая на Рохаса.
– Скажи, Амиго, чего ты больше всего боишься? – решил он подначить прижавшегося к скале полицейского. – Смерти? Нищеты? Болезни?
Сам он не задумывался над этим, относился к жизни, как к реке. Куда течет, туда и плывем. Но мнение других любил послушать.
Толстяк неожиданно разоткровенничался.
– Знаешь, Альварес, наверное, беспомощности, – вздохнул Рохас. – Вот, например, слепоты. Когда ты вроде и живой, а пользы от тебя никакой. Или вот, помню, на площади в Байямо сидел нищий, ног у него не было совсем, почти до пояса, торчали лишь маленькие култышки.
– Я тогда подумал, что не хочу такой жизни, – продолжил он рассуждать, одновременно пытаясь, схватив обеими руками небольшой кусок сушеного темно-коричневого мяса, зубами оторвать маленький кусочек. Ему очень хотелось есть, с губ сочились слюни, капая на грязные форменные брюки, но мясо было жестким, и дело не ладилось.
Увидев это нелицеприятное зрелище, Альварес потерял всякий интерес к дальнейшей беседе и, поморщившись, отвернулся. Все равно жить этому толстому негодяю осталось немного. Альварес ведь еще утром определил участь этого труса и предателя.
Почти год назад Рохас помогал «тиграм» «зачистить» в этой местности маленькую деревушку. Именно ту, куда они сейчас направлялись. Тогда убили всех: мужчин, женщин и детей. Причем, он сам не убивал. Но внимательно следил, чтобы нашли всех жителей, проявляя в этом истинное рвение. По его рассказам, лишь одной девчонке тогда удалось сбежать. Наверное, погибла в горах от голода.
А сейчас этот тучный ублюдок, отодвинув фуражку на затылок, обнажив лоб со вспотевшими прилипшими волосами, был похож на раскормленного хряка, думающего только о том, чтобы набить свое пузо. Альваресу он был противен. Лучше вздремнуть.
Утро встретило группу теплым, но сильным дождем. Вымокнув практически до нитки, утирая вспотевшие лица, группа двигалась дальше. С промокшего насквозь козырька кепки в такт шагам падали крупные капли. Приклад тяжелого «Томпсона» стал скользким. Приходилось держать его дулом вниз, чтобы уберечь от потоков льющейся с неба воды. При всей своей боевой мощи нельзя было назвать это оружие безотказным.
Под ногами зачавкала грязь вперемешку с мокрой травой. Они перебежками пытались пересечь достаточно широкую открытую плоскую равнину. Ее трудно было обойти по краю из-за сплошного кустарника и рытвин, и Альварес скомандовал: «Бегом, прямо», – надеясь на удачу.
Вдруг далеко впереди, за грядой невысоких деревьев, раздался легкий хлопок. Потом еще два.
– Миномет, – успел подумать Альварес и метнулся на землю. Только это коварное оружие стреляет настолько бесшумно, что выхлоп при выбросе мины несведущий человек может и не услышать.
Взрыв ухнул метрах в двадцати слева, вздыбив землю вперемешку с камнями, со свистом пронесшимися мимо. Всех обдало жаркой упругой волной и осыпало мелкой глиняной пылью, какой-то трухой и каменными обломками. Тут же еще два взрыва прогремели справа от колонны. Бойцы залегли, не дожидаясь команды. Кто-то пытался добраться до воронки, чтобы укрыться от следующего залпа.
Со стороны тех же деревьев послышалась трескотня одиночных выстрелов и негромкие крики. Свист пуль был слышен высоко. Значит, стрельба была не прицельная, а скорее для устрашения.
– Держите Рохаса! – крикнул Альварес, увидев, что тот пятится назад, полулежа, выпятив вверх свою необъятную задницу. Один из бойцов рванулся к нему, пытаясь заставить лечь на землю, но поздно.
Рохас уже бежал назад, в те спасительные кусты, откуда они вышли несколько минут назад. Его тело сотрясалось, ботинки грузно продавливали сырую землю, во все стороны разлеталась мокрая грязь. В порыве накатившего ужаса он несся, не разбирая дороги. Еще один хлопок, мощный взрыв сзади, и полицай скрылся за дымом и градом из комьев земли, травы и мелких камней.
– Миерда! – зло ударил кулаком по земле Альварес. Возиться с ним, если он ранен, будет стократ тяжелее. Он и здоровый-то представлял из себя огромную обузу для всех.
Глянув вперед, командир «тигров» увидел несколько мелькнувших бежево-коричневых силуэтов в огромных касках. Ненависть и гнев закипели в нем! Оказывается, по ним стреляли «свои». Видно, это и был передовой отряд семнадцатого батальона, двигавшийся к предгорьям с севера!
– Черт, что за уроды бестолковые! – рычал он, вставая. Злость на этих бестолковых полувоенных, не умеющих отличить врагов от союзников, переполняла его! Он был так взбешен, что напрочь забыл об опасности быть убитым.
– Лишь трусы решают сначала стрелять, потом разбираться!
Альварес встал в полный рост и широким размеренным шагом пошел по направлению к стреляющим. Подняв свой «томпсон» над головой, он помахал им и отбросил в сторону, не замедляя шага.
Стрелявшие не могли понять, что происходит, но огонь прекратился. Высунувшись из-за невысоких самодельных брустверов, на него смотрели десятки любопытных испуганных глаз рядовых и сержантов «армии Президенте».
Наконец, видимо, подоспел кто-то из начальства. Раздалась запоздалая команда: «Прекратить огонь». Дальше Альварес шел уже в полной тишине.
Когда до позиции осталось метров десять, навстречу из окопчика поднялся один из младших офицерских чинов. Очевидно, узнал одного из командиров известных на всю страну «тигров». Лицо его было виноватым и испуганным.
– Сеньор, простите, стрельба была начата без команды. Мы ожидали повстанцев с этого направле…
Офицер не успел договорить. Альварес на ходу достал автоматический «кольт» и в мгновение разрядил в этого дурака всю обойму. Блеснули голенища сапог, и сраженный офицер упал спиной назад в неглубокий ров. Мигом вскинулись десятки ружей, направленных в его сторону. Но стрелять никто не посмел.
– Где командир батальона? – строго спросил Альварес «в никуда», глядя поверх голов солдат. Не слушая ответа, засунул «кольт» в кобуру и, не замечая никого, перешагнул через неглубокий окоп. Уверенными шагами направился туда, где, по его мнению, должно было находиться командование этого «бравого воинства».
Обернувшись, бросил сидящим в окопе: «Принесите сюда раненого. Жирного такого. Остальным оказать помощь»
– Быстро, идиоты! – дико заорал он.
Несколько испуганных рядовых заскользили сапогами по склону окопчика, стараясь поскорее выполнить приказание. Они то и дело со страхом оглядываясь на большого, закопченного, страшного человека, грязного от земли и травы. Который с таким спокойствием пару минут назад застрелил их командира.
Рохас лежал на расстеленном куске брезента и тихо скулил. Рыдать у него уже не было сил. Пот струился по его жирному посеревшему лицу… Руками он лихорадочно пытался добраться до того места на своем теле, где еще недавно были его колени. Сейчас там зияло месиво из осколков костей, мяса, крови и лохмотьев одежды. Миной ему оторвало обе ноги чуть выше колен. Липкая темная кровь широкой лужей растеклась под ним, окрасив брезент в бурый цвет.
Батальонный врач остановил кровь, перетянув обе ноги выше ран специальными жгутами. Но, судя по его неторопливым движениям, особой надежды на выздоровление раненого он не питал.
Альварес подошел к искалеченному телу. Стоящий на коленях доктор поднял глаза и грустно покачал головой. Видимо, жить этому трусу оставалось недолго.
Рохас пытался приподняться. Хватал руками края брезента и лихорадочно приговаривал, заглядывая тингу в глаза: «Спасите меня, вылечите! Сделайте что-нибудь! Я все расскажу! Про это место все расскажу. Там есть пещера!..»
Альварес крепко задумался. «Лезть в пасть к партизанам, пытаясь выполнить мифическое задание, пусть и данное самим Мессерером – явное самоубийство», – рассуждал про себя наемник. «Двое из бойцов ранены, этот безногий наверняка скоро сдохнет. Куда идти – неизвестно. Полный бред! Кажется, пришла пора покидать эту прекрасную страну», – решил он для себя.
В Мансанильо у него было кое-что припрятано. Камушки, ворованные драгоценности, золотишко. Одним словом, на первое время хватит. Сесть на корабль до Ямайки или Гаити – не проблема.
«Но этот мешок с кукурузой стал уж очень болтлив, надо заткнуть ему рот», – спохватился он, взглянув на раненого.
Тем временем Рохас, видя, что командир думает о своем и не реагирует, пытался привлечь на свою сторону военврача: «Доктор, вы будете богатым, очень богатым! Я все расскажу!» – взвыл толстяк, глядя в небо и сжав в кулаки края брезента.
– Не расскажешь, – спокойно произнес Альварес и спустил курок.
Усмехнулся про себя, что спас несчастного от участи жить беспомощным. Он же так этого боялся!
Легкий дымок, вьющийся из дула «кольта» сорок пятого калибра, казалось, навсегда унес с собой тайну скрытого в горах золота.
Здесь родился, а там пригодился?
Куба, предместье Гаваны
Бухта Мариэль
Апрель 1980 года
Эмилио Рохас брел по краю шоссе. Видавшие виды ботинки взбивали пыльные облачка. Он безразлично смотрел в землю, двигаясь в толпе таких же, как и он сам, желающих покинуть этот остров навсегда. До порта Мариэль оставалось еще чуть больше километра, но уже было видно, что людей прибавилось! Идущих постоянно обгоняли машины, велосипедисты. Рядом по остывшему к вечеру асфальту люди катили самодельные повозки с колесами из шарикоподшипников. Все страждущие были нагружены котомками, узлами, чемоданами. Кто-то даже умудрялсяь погрузить с собой какие-то цветы в горшках и прочую домашнюю дребедень.
Некоторые не выдерживали тяжелой ноши и, подумав, бросали, по их мнению, не очень нужное добро. Прямо на дороге, на обочине или в канавах на глаза то и дело попадались самые разнообразные вещи. Разбитое зеркало в широкой раме, красивая инкрустированная тумбочка, самодельный детский самокат…
«Вот, глупые», – подумал Эмилио. «Неужели они думали, что смогут увезти с собой в Америку все это барахло?»
Сегодня утром, услышав по радио ошеломляющую новость, что Правительство республики разрешает всем желающим совершенно свободно покинуть остров, он не ждал ни минуты. Решение пришло мгновенно, и будущий эмигрант сразу же метнулся собирать вещи.
Да и собирать-то особо было нечего. Все умещалось в один маленький рюкзак. Наполняя его, он просматривал каждую вещь. Потом или засовывал ее внутрь, или отбрасывал прочь. Собираться было не очень удобно. Левая рука его была покалечена, на ней не хватало двух пальцев. Край рюкзака приходилось все время одергивать, чтоб держать открытым.
С этой страной его почти ничего не связывало. Эмилио через несколько лет исполнится сорок, но никто до сих пор не называл его «Синьор Рохас». Все кричали не иначе, как «Эй, Эмилио».
В детстве одна сумасшедшая девчонка покалечила его, отрубив мачете два пальца. Из-за этого уродства его дразнили обидным прозвищем «tres Dedos». Трехпалый.
Он сильно злился еще из-за того, как это произошло. Фактически, его родной отец подставил его под удар. Он укрылся Эмилио, как щитом, от удара предназначавшегося ему самому. Сын затаил злобу и твердо решил отомстить, когда вырастет. Но папику повезло. Примерно через год после тех событий он сгинул. Уехал куда-то с угрюмыми военными, да так и не вернулся назад. Это было давно, еще до Революции.
А обиднее всего, что порушила все его планы на будущую красивую жизнь девчонка! Йоханна, кажется, ее звали. Конечно, можно было соврать всем, что пальцы перебило осколком снаряда при бомбежке, например. Тогда бы он стал чуть ли не героем! Или он потерял их, обороняясь от бандитов, или, может, спасая старушку во время урагана.
Но тогда после Революции всем стали выдавать новые документы и переписывать население. Члены комиссии смотрели так пристально и сурово, что сказать неправду он не осмелился. А потом было уже поздно. На него и так косо поглядывали, как на сына полицая «врага Революции». Да и у папани там была какая-то темная история, когда они жили в горах. Он старался не вспоминать те времена.
Последующие годы ничего хорошего ему не принесли! Калека не мог стать ни водителем, ни военным. Уродство закрыло ему пути в медицину, мореплавание, да и еще массу возможностей Эмилио потерял вместе с этими двумя пальцами.
Да и клеймо «сын полицая» было несмываемо. Его обходили стороной приличные девушки. Даже большинство парней общались с ним неохотно. Еще свежи были воспоминания о тех годах, когда полиция «наводила порядок» на улицах, разгоняя дубинками демонстрации, бросая в «кутузку» любого, кто хотя бы косо посмотрел на стражей порядка.
Почти все соседи, где бы не приходилось жить, провожали его тяжелыми взглядами, и сразу после его ухода начинали о чем-то шептаться. Ведь к моменту, когда колонны во главе с победившим Фиделем и его сторонниками впервые прошли по улицам Гаваны, ему было уже около шестнадцати лет!
И все окружающие законно полагали, что к этому возрасту можно уже было сообразить, где добро, а где зло. И если парень активно не «встал на защиту Революции», значит «бананчик гниловат», и относиться к нему надо осторожнее.
Так он и рос, озлобленный на весь мир и на судьбу. В школе он отучился всего три класса, доучиваться позднее не захотел. На работу хорошую рассчитывать тоже не мог. Скитался почти по всей стране. Подрабатывал на фермах, таская вонючие тачки с навозом. Убирал на птицефабриках, чистил лошадей. Одним словом, всегда был на подсобных работах. Переезжал из города в город. Как только им начинал интересоваться Комитет Защиты Революции, он старался сменить место. Так нигде надолго и не задержался.
Можно было бы устроиться «мачетерос» на сахарные плантации. Там были хорошие зарплаты, а на «сафру» (сбор тростника) рабочие приезжали из разных концов страны. Никто особо не разбирался, кто ты. Но уж больно тяжела была работа, гнуть спину зря не хотелось.
Три года назад он перебрался в столицу. Здесь было легче затеряться. Люди меньше обращают внимания друг на друга. Да и времена настали уже другие, более спокойные.
И сейчас в его обязанность входило по утрам толкать перед собой тележку с хлебом и сушеными бананами, оглашая дворы пронзительным возгласом: «Panaderia! А кому свежий хлеб!?».
Его тошнило от этой ненавистной работы. Закончив ее к обеду, он обычно спал в своей крохотной комнатушке за пекарней в конце района Ведадо. Вечерами бестолково шлялся по оживленной набережной Малекон. Норовил облапошить незадачливых прохожих или просто выпить белого рома с желтой этикеткой, самого дешевого в компании таких же, как и он сам, неприкаянных.
Рюкзак был уже почти полон, разобрать осталось лишь папенькину «сокровищницу». Эмилио возил ее с собой по привычке, особо не заглядывая внутрь. Старая обшарпаная железная коробка из-под какого-то американского печенья или конфет со стершимися буквами и рисунками размером с обычную толстую книгу.
– Так, что тут? Пара фотографий. На одной папик с такими же отъевшими морды полицейскими. На выброс. Открытка с Капитолием также полетела в мусорку. Пару фишек из казино, не зная зачем, сунул в сумку. На счастье, может, пригодится. Несколько форменных пуговиц, сигарная гильотина с треснувшей ручкой, ракушка – мусор одинокого человека. Лишь на мгновение отца стало жалко. Но только на мгновение. И он продолжил копаться дальше…