Лживые зеркала

Матушка, ты будешь удивлена, но я совершенно переменился со своего последнего письма – а ведь когда я писал тебе в прошлый раз, пару дней назад? Что ж, готов признаться и тебе, и самому себе: меня больше не гложут сомнения. Я бесповоротно, отчаянно влюблен. Думаю, ты догадываешься, кому адресованы мои симпатии, как и я догадываюсь из твоих ответных писем, что ты не слишком их одобряешь. Я соглашусь с тобой в том, что наше с ней знакомство длится не слишком долго, но глубина и сердечность моих чувств не дают мне в них сомневаться. И я счастлив, зная, что мои чувства взаимны. Ты не представляешь, какой радостью меня наполняет мысль, что этот ослепительный, прелестный ангел, чьи достоинства в разы больше моих собственных, позволяет своему сердцу открыться ради такого, как я. Чем больше я узнаю ее, тем сильнее и трепетнее люблю. Она человек непростой судьбы и непростого характера, но это ни в коей мере не умаляет ее достоинств и моих чувств, а, напротив, приумножает их стократ. Признаться, я и не чаял… впрочем, о доверии говорить все равно рано.

Знаю, ты бы позволила раскрыть ей все подробности нашего с тобой положения. Нет человека, который больше бы заслуживал доверия, чем Уинифред. Я знаю, что она не обмолвилась бы никому и словом. Но все же не могу заставить себя открыть ей правду о собственном происхождении, ведь это поставит под удар и тебя. Лгать ей невыносимо, а потому я увиливаю, всячески избегаю разговоров о семье и опускаю клочки полуправды. Это ранит ее сильнее, чем я мог подумать. Уинифред умна и проницательна, а потому точно знает, когда ей не говорят всего. Конечно, она полагает, что я не раскрываю ей правду потому, что не доверяю ей, но это совершенно не так. Больше всего я хочу разделить с ней нашу тайну, поэтому прошу у тебя на это позволения. Если ты ответишь отказом, я приму его, ведь этот секрет в той же степени твой, сколько и мой. Но молчание убивает меня, и я надеюсь, что ты доверишься моему суждению».

На этом послание обрывалось. Уинифред сглотнула, с какой-то странной отрешенностью осознавая, что совершенно ничего не понимает.

Мать Теодора жива? Но как? Весь город гудел, когда чета Дарлингов посреди сезона скоропостижно скончалась от холеры. Подделать смерть миссис Дарлинг и тайно увезти ее в Хартфордшир сложно, если не невозможно. И если мать Теодора действительно жива-здорова и находится в Хэзервуд-хаусе, почему Дарлинг в письме упомянул даже свою бабку, но не Кэтрин?

Если только Кэтрин не его мать.

Уинифред вдруг вспомнила, что миссис Дарлинг на портрете совсем не походит на Теодора: сероглазая, уставшая женщина с пеной каштановых кудрей. Зато юная черноглазая Кэтрин – его точная копия.

Так вот, какую тайну юноша все не решается открыть ей. Он вовсе не брат Кэтрин Дарлинг, а ее незаконнорожденный сын. Теперь все сходится: отвращение Теодора к собственным родителям и в то же время горячая любовь к матери, до странности очевидное сходство с девушкой на портрете, нежелание выдавать даже крохотные крупицы истории собственной семьи.

Уинифред обнаружила, что по привычке закусила щеки, и быстро разжала челюсти. Будь она хоть чуточку сильнее духом, то положила бы письмо на место и притворилась бы, что ничего не видела, но в этот раз ей изменили и собственное благоразумие, и твердость. Почему Теодор не признался ей? Какое ей дело, сын он Дарлингов или внук? Что с того, что он незаконнорожденный?

За дверью послышались торопливые шаги Теодора, и юноша вошел в Малый кабинет – наверняка с улыбкой до ушей, она не видела, потому что не подняла головы.

– Винни? – весело позвал он. – Что ты тут…

Дарлинг умолк, и она с усилием взглянула на него. Юноша застыл на месте, не отрывая взгляд от письма в ее руках.

– Ты… – Он сбился, стремительно побледнел и поднял затравленные глаза на Уинифред. – Ты прочла?

– Да, – бесцветно ответила она и аккуратно положила лист на стол.

Ею овладело тупое онемение. Какая-то мысль, догадка крутилась у нее в голове, но присутствие Дарлинга мешало Уинифред развить ее до конца.

– Я все объясню. Пожалуйста, выслушай меня.

– Я не имею обыкновения делать скоропалительные выводы.

Дарлинг бросился к ней и упал в кресло напротив. Уинифред взглянула на него из-под полуопущенных ресниц. Выражение лица юноши было умоляющим.

– Пожалуйста, прости меня! – выпалил он. – Клянусь, я не хотел тебе лгать! Но обстоятельства сложились так, что…

– Уверена, что есть причина, по которой ты держал это в тайне, так ведь? – спокойно спросила Уинифред, хотя горло будто стиснула железная рука. – Есть причина, по которой ты молчишь о своих мотивах, скрываешь от меня такую мелочь, как собственное происхождение.

– Есть, – выдавил Дарлинг и снова замолчал.

Уинифред наконец все поняла. Ей оставалось лишь благодарить себя за хваленую выдержку, которая сейчас позволяла ей держаться подобно холодной мраморной статуе. Она отрешенно наблюдала, как юноша судорожно сжимает руки на коленях в кулаки, набираясь смелости, чтобы признаться.

– Причина есть, но я…

– Твой отец – мистер Уоррен?

Теодор судорожно вздохнул, и Уинифред лишь поразилась тому, как легко теперь все встало на свои места.

– Прошу, дай мне все объяснить, – убито повторил он.

Дарлинг не делал попыток прикоснуться к ней, и она была этому рада. Ей было невдомек, как теперь реагировать на его прикосновения.

– Объясняй, – бесстрастно согласилась она.

Теодор хотел подняться, но передумал и остался сидеть напротив, в паре футах от нее.

– Моя мать жива, – прямо начал он. – Ее зовут Кэтрин Дарлинг. Мои покойные бабка и дед – Хелен и Генри Дарлинг-старший.

Уинифред хотела съязвить насчет очевидности его слов, но даже желание уколоть собеседника ее подвело. Она слушала молча.

– Мало такого, чего я не знаю о своей матери. Мы всегда делили наши жизни пополам. У меня есть только она, а у нее – только я. Она рассказала мне о том, что произошло… в общих чертах. Родители вышвырнули ее на улицу не моргнув и глазом, когда узнали, что ее обесчестили. Моя матушка ничего не понимала. Ей было всего шестнадцать, и она до смерти была в него влюблена.

Юным незамужним леди не полагалось знать, откуда берутся дети – мысли о подобном считались возмутительными и вульгарными. Даже у Уинифред познания об этом были весьма поверхностны, а ведь она росла в публичном доме. Неудивительно, что Кэтрин понятия не имела, что с ней происходило.

– Когда матушка осознала, что случилось, она пришла к мистеру Уоррену, – продолжал Дарлинг. – В ту пору он был уже небеден, но и не так богат, как сейчас, – кажется, держал какую-то лавку. Она ведь думала, что он женится на ней. Но он… – Юноша сглотнул. – Он лишь рассмеялся и сказал, что ей следовало думать, прежде чем… терять честь с первым встречным.

Уинифред невольно затаила дыхание – не потому, что не верила, что Уоррен способен на такую подлость. Нет, ровно наоборот: она была уверена, что Теодор не лжет.

– Для мистера и миссис Дарлинг моя матушка стала позором семьи. Они не желали, чтобы по городу поползли слухи, что их незамужняя дочь принесла в подоле. К тому же у них был еще один ребенок, Генри. Поэтому они просто тайком отослали ее в деревню, где я и родился. Потом, спустя пару лет, Генри умер, и мои дед с бабкой остались без наследников. Они умоляли мать отдать им меня, чтобы объявить, что у Хелен родился второй сын, но она наотрез отказалась. Матушка поклялась, что я никогда им не достанусь. – Дарлинг так сцепил пальцы, что костяшки побелели. – Я тоже дал самому себе обещание: отомстить ее обидчикам за искалеченную жизнь. Мои дед и бабка отдали души Господу три месяца назад. Надеюсь, им понравится вечность в преисподней! – выпалил он с совсем не христианской мстительностью. – А он… Он до сих пор живет как ни в чем не бывало и с легкостью ломает человеческие жизни. – Дарлинг поднял на Уинифред покрасневшие от слез глаза. – Я должен сломать его жизнь в ответ. Разумеется, матушка не одобряет моей затеи, хочет оставить все как есть. Добрая, чистая душа… Свою злопамятность я взял точно не от нее. – Он невесело усмехнулся. – Я решил, что не буду ее в это впутывать. Я не умен, но составил какой-никакой план… А потом я встретил тебя. И все пошло наперекосяк.

Странно, Уинифред совсем ничего не почувствовала. Словно сердце, медленно, но верно оттаивавшее, снова вмиг заледенело от очередного предательства.

– И что же, я все испортила? – холодно спросила она, склонив голову к плечу – жест, полный безразличия.

Дарлинг побледнел еще больше.

– Ты… нет, ты ничего не испортила. Я неправильно выразился. – Юноша часто-часто заморгал, пытаясь сдержать слезы, уголки его губ жалобно опустились. – Ты сбила меня с толку. Я не ожидал, что ты станешь для меня кем-то большим, нежели просто помощницей.

– Дай мне перефразировать: ты не ожидал, что влюбишься в меня.

Дарлинг тихонько всхлипнул и беспомощно развел руками. Лицо его было полно удивления, будто он не понимал, как до нее до сих пор не дошло.

– Ты – все, что я искал и не находил ни в ком другом. Что я мог еще сделать, кроме как влюбиться в тебя?

Вот так вот. Дарлинг наконец-то произнес те самые слова, которые она мечтала от него услышать – искреннее, чистосердечное признание в любви. А ей было все равно.

– Понятно, – ответила она и встала. – Что ж, мне пора идти.

– Куда? – тупо спросил юноша.

Уинифред задумалась: и правда, куда ей теперь идти?

– Неважно. Куда-нибудь подальше. Я разрываю нашу сделку.

Дарлинг вскочил с кресла.

– Нет, – отчаянно пробормотал он. – Нет, прошу! Не уходи! Уинифред, я…

Юноша невольно потянулся к карману, из которого выпирало что-то квадратное. Уинифред с уколом неожиданной боли подумала, что это, возможно, коробочка с обручальным кольцом.

– Ты его сын, – безжалостно изрекла она, и Дарлинг сжался. – У меня нет никаких причин тебе доверять. Как знать, может, это все лишь слова? Может, стоит ему позвать тебя, и ты уже будешь прыгать перед ним на задних лапках?

– Нет! – Юноша схватил ее за руки, но Уинифред вырвалась. – Я ненавижу его! Ненавижу так же, как ты!

– Никто не ненавидит его так же, как я! – яростно прошипела она.

Она направилась к выходу, но Дарлинг бросился вперед, преграждая ей путь.

– Винни, пожалуйста! – взмолился он.

Что-то дрогнуло в ней, когда он назвал ее по имени. Она вскинула на юношу глаза и вдруг подумала, что в гневе у Теодора и мистера Уоррена, должно быть, совершенно одинаковое выражение глаз.

– Я сделаю все, что ты захочешь! Что угодно! Контракт? Считай, его уже нет! Я его разрываю, и неустойка на мне! Деньги? Сколько захочешь! Правда! Только не покидай меня, прошу!

Дарлинг вновь протянул к ней руки, но Уинифред с презрением отпрянула. Она даже не могла думать о выгоде. Она вообще не могла думать ни о чем другом, кроме того, что Теодор – сын самого жестокого человека, с которым ей приходилось сталкиваться.

Уинифред заставила себя сосредоточиться на жалобном, жалком лице Дарлинга.

– Ты дал мне то, чего я не просила, но в чем нуждалась. Ты дал мне надежду на то, что я исправима, что мне позволено чувствовать, – только затем, чтобы так жестоко ее отнять.

Юноша яростно замотал головой, но она продолжила:

– Ты заставил меня почувствовать себя живой. Любимой. – Уинифред попыталась глотнуть воздуха, но горло как будто сжалось до размеров соломинки. – Я доверилась тебе.Я убила ради тебя. Но ты меня предал. Я не настолько глупа, чтобы снова вручить тебе свою жизнь.

Юноша разрыдался, на щеках проступил красный лихорадочный румянец.

– Винни, нет! Я никогда бы не предал тебя! О, я так раскаиваюсь, что умолчал о своем отце! Если бы я знал, что ты так отреагируешь, то рассказал бы тебе сразу же!

Уинифред снова двинулась к выходу, и тогда Дарлинг бухнулся перед ней на колени.

– Прошу тебя, не уходи! Умоляю!

Каждое его слово становилось все тише и тише. Уинифред подумала сперва, что голос Дарлинга слабеет, но на самом деле у нее заложило уши.

Может, она сдалась бы на его мольбы, кричи он чуть громче?

Вместо острой боли от разбитого сердца Уинифред чувствовала лишь знакомую тяжесть в груди. Она была благодарна ей – так намного проще уходить.

Уинифред обогнула юношу, скорчившегося перед ней на коленях. Открыв дверь, она вышла в коридор, осторожно прикрыла ее за собой и бессильно опустила руку.

В какой-то момент ее слух словно щелкнул, возвращаясь на место. Теперь она не слышала ничего, кроме сдавленных рыданий Теодора Дарлинга за закрытой дверью Малого кабинета.

Снова зарядил дождь. Уинифред вышла на крыльцо и подставила лицо острым колючим потокам воды. Ко лбу прилипли маленькие прядки. Не оглядываясь на дом, она подобрала подол платья и неторопливо спустилась по ступенькам.

Куда ей идти? В квартирку на Харли-стрит? Нет, стоит Дарлингу хоть немного унять свою истерику, как он непременно туда наведается. В «Рассвет», в собственную маленькую грязную комнату? Уинифред содрогнулась при одной мысли. Нет, в нее она ни за что не вернется. К тому же этому идиоту хватит ума сунуться и туда. Ну и поделом – пускай хоть познакомится наконец с собственным папашей.

Уинифред зашагала куда глаза глядят – тех денег, что у нее были с собой, не хватило бы даже на омнибус. Без шляпки ее волосы быстро намокли. Скрученные в пучок косы потяжелели от воды, струйки заливали глаза, и Уинифред брела по тротуарам почти вслепую, чувствуя себя совершенно беспомощной.

Возможно, она вернется в офис, заберет свои сбережения и взаправду снимет убогую комнатку где-нибудь в Сохо. Возможно, она сбежит, хоть ей и не удалось ничего толком заработать. Возможно, ей станет плевать на собственную гордость, и она вернется жить в «Рассвет». Но только не сейчас.

Уинифред и сама не заметила, как вышла к Темзе. Дождь рисовал на поверхности реки маленькие круги. Она несколько минут отрешенно наблюдала за ними, а потом обессиленно облокотилась на холодный камень перил и застыла.

Онемение в груди сменилось тупой сосущей болью. Снова заныл шрам на руке. Уинифред не знала, от чего ей хуже – от того, что Дарлинг ее обманул, или же от того, что он оказался сыном человека, которого она ненавидит и боится больше всего на свете.

Конечно, они совсем не похожи. Даже зная теперь об их родстве, Уинифред не могла представить, что могло бы сблизить их между собой. Теодор вырос в любви и ласке, в свободе от влияния своего отца, добрым, щедрым, доверчивым и наивным до глупости. Уоррен был его прямой противоположностью: испорченный до мозга костей, безжалостный человек, который жизни людей почитает за игрушки. Однако ни тот, ни другой не спешили открываться ей до конца, даже когда она поверяла им собственные тайны.

Уинифред впервые сумела отдать кому-то свое сердце и жестоко за это поплатилась. Она с озлобленной тоской подумала о Дарлинге – юноша стоял перед ней на коленях, умоляя поверить ему. Будь его тайна любой другой, окажись он сыном хоть королевы, хоть собственной кухарки – Уинифред не было бы до этого дела. Но Уоррен? Как она моглаполюбить сына того, кого ненавидела всей душой? Как она могла поверить, что Дарлинг не променяет ее, в сущности почти незнакомку, на родного отца?

Она простояла на берегу зловонной реки несколько часов, промокнув насквозь. Пару раз ее окликали, а когда она отвечала молчанием, трогали за плечо: что прилично одетая девушка забыла во время ливневого дождя на грязной каменной набережной? Но она одаривала незнакомцев яростными взглядами и шипела проклятия, словно уличная торговка. Леди и джентльмены в испуге отшатывались и шли своей дорогой, а Уинифред оставалась на месте – мокрая, злая и испуганная, как бродячая кошка.

Ей некуда идти. Опять.

К вечеру дождь закончился. Уинифред не чувствовала холода – ее, словно печку, согревали собственные беспомощность и боль. Вконец онемели руки и ноги, и теперь она потеряла способность чувствовать еще и свое тело. Оторвав руки от парапета, она попыталась шагнуть, но колени подкосились, и Уинифред упала.

Неподалеку от нее, футах в двадцати, на каменную набережную так же шлепнулся грязный мальчуган лет восьми. Он был босиком, поэтому и поскользнулся на мокром от дождя камне. Кепочка на голове не скрывала грязные, немытые вихры. Лицо мальчика было испачкано сажей, а за спиной висел черный мешок, и Уинифред подумала, что он, похоже, трубочист. Он нахмурился, сел на мокрой набережной и принялся отряхивать друг о друга грязные ладони.

Насупившись и тихо ругаясь себе под нос, мальчуган не заметил, как к нему робко, бочком, подошла маленькая девочка лет семи. Золотистые кудряшки были туго завиты по обеим сторонам ее лица и украшены крошечными незабудками, а пышное розовое платье с оборками напоминало огромное пирожное. Уинифред поискала глазами ее мать или няньку. Та сидела с книгой на скамейке и не обращала ни малейшего внимания на ребенка.

– Ты ушибся? – участливо спросила девочка и протянула ему платок. – Вот, держи.

Он фыркнул и отвернулся. На его лице явственно читалось презрение.

– Пойди прочь, пока не наподдал тебе.

На лице девочки промелькнула тень обиды, но она не убрала руку.

– Давай я помогу тебе подняться?

– Отстань! – Щеки маленького трубочиста покраснели под слоем сажи. Он вскочил на ноги и одарил ее гневным взглядом. – Чего тебе надо?

Девочка тоже порозовела. Поймав его грязную руку, она вложила в нее чистенький платок. Мальчуган недоверчиво смотрел то на платок, то на девочку, будто не совсем доверял собственному зрению.

Уинифред дрожащей рукой убрала мокрые спутанные пряди с лица, с изумлением наблюдая за разворачивающейся картиной. Леди на скамейке наконец вспомнила про собственную дочь и, захлопнув книгу, встревоженно позвала:

– Marie, viens là![18]

Девочка улыбнулась мальчугану и, нисколько не смущаясь, вытерла испачканные сажей руки о свое розовое платье.

– Не простудись, – серьезно посоветовала она и вприпрыжку побежала к матери. Та схватила ее за руку и, одернув, увела с набережной, с раздражением оглядываясь на трубочиста.

Мальчик несколько мгновений недоуменно глядел им вслед, а затем аккуратно, стараясь лишний раз не запачкать, вчетверо сложил белоснежный платочек и спрятал его к себе в карман.

Потом он тоже побрел прочь. Там, где мальчуган упал, на влажном камне остались отпечатки двух грязных детских ладошек, контуры которых поплыли и смазались, но были еще различимы.

Уинифред вспомнила, как в их первую встречу Теодор вытер пальцы о сюртук, просто потому, что ему вздумалось поковыряться в бумажном пепле. Ну и болван! Она фыркнула и тут же устыдилась собственного веселья.

Он всегда обращался с ней с участием и неподдельной добротой, какими бы оскорблениями и проклятиями она ни осыпала его, как ни отвергала его помощь… и чувства. Он плевал на то, кто она, кем работает. Ему одному, пожалуй, на всем свете была важна только она сама. А Уинифред швырнула грязный платок ему в лицо.

Она с удивлением осознала, что солгала самой себе, что было глупостью, а ведь раньше она считала, что не способна на глупости. Уинифред согласилась бы на все, на любую роль, только бы оставаться подле Теодора. Но и это, впрочем, тоже глупость. Пожалуй, даже худшая из всех.

Теодору не в чем перед ней раскаиваться – никогда, ни словом, ни делом, он не предавал ее. Даже в своем письме юноша спрашивал у матери разрешения поделиться с ней тайной – последней преградой, которая оставалась между ними. Но Уинифред была так ослеплена страхом, яростью и обидой, что предпочла не думать об этом вовсе. Она оскорбила его, унизила, поставила ему в вину и его происхождение, и совершенное ею самой преступление. И вот к чему это привело – по собственной же глупости она снова оказалась одна. Если уж на то пошло, в ней самой гораздо больше черт мистера Уоррена, чем в его родном сыне.

Пошатываясь, Уинифред поднялась, ощущая, как морозные иголочки покалывают все ее тело с ног до головы. Она все-таки продрогла. Теперь, когда возвращались ее чувства, она снова могла ощущать свое тело. Но на этот раз боль не принесла ей желанного облегчения и стройности мыслей. Нет. Уинифред только явственнее ощутила собственную тревогу и стыд.

Она попросит у него прощения. Он обязательно простит ее. Великодушный, кроткий, терпеливый Теодор – он ведь не может ее не простить?

О, как же она ошибалась на его счет! Уинифред не было дела до того, что отец Теодора – Уоррен. Полагать иначе означало тешить себя самообманом. В действительности ей всего лишь хотелось найти оправдание. Любое оправдание, лишь бы оградить себя от будущей боли предательства и страха открыться.

Что ж, в этот раз у нее хотя бы есть смелость признать собственную неправоту. Уинифред лишь надеялась, что еще не слишком поздно.

Обратный путь до дома Дарлингов занял целую вечность. Уинифред ужасно вымоталась – давало о себе знать ее многочасовое стояние истуканом на набережной. Она начала заболевать, и заболевать не на шутку: ее бил озноб, горели щеки, голова казалась отлитой из чугуна. Но Уинифред нужно было найти Теодора и попросить у него прощения, а потом уже заниматься собственным здоровьем.

С трудом поднявшись по лестнице, она с силой ударила по ней металлическим молотком, а когда никто не ответил, заколотила еще и еще. Когда она уже потеряла счет ударам, Миллард открыл дверь. Уинифред, от неожиданности потеряв равновесие, чуть не упала на него.

– Мисс Бейл? – с удивлением произнес дворецкий. – Как я могу вам…

– Теодор, – прохрипела она, высматривая юношу за спиной у дворецкого. – Он здесь?

Но вместо Дарлинга вдруг выпорхнула Лаура. Увидев Уинифред, она испуганно охнула.

– Мисс Уинифред! Что с вами? – С неожиданной дерзостью потеснив Милларда, девочка обхватила ее за плечи и ввела в дом. – Мистер Дарлинг знает, что вы здесь?

Уинифред повело. Чтобы не упасть, она оперлась на Лауру, и экономка чуть не согнулась под ее тяжестью.

– Он… не здесь? – спросила она заплетающимся языком.

Уинифред практически безупречно владела своим голосом, но в возбуждении, как сейчас, могла забыться и начать глотать окончания слов, как истинная кокни.

Она почувствовала у себя на плечах что-то теплое – Миллард накинул на нее собственный фрак.

– Нет, он уехал еще днем. – Лаура взяла руки Уинифред в свои и принялась их растирать. – Оставил записку, что ему нужно уладить дело с вами, да так и не вернулся. Вы поссорились? Неужели разминулись?

Сердце Уинифред упало. Как она и думала, он поехал в офис, а не найдя ее там… Ох, только бы он снова не натворил глупостей!

– Мне нужно идти. – Она высвободилась из рук девочки и взглянула на Милларда. – Ваш фрак…

– Оставьте себе, мисс Бейл. – Старик озабоченно нахмурился. – Вам нужна помощь? Мистер Дарлинг в опасности?

– Нет, нет. Я пойду одна. Спасибо.

Уинифред просунула руки в рукава фрака с тяжелыми лакейскими пуговицами и вышла за порог. Чувствуя, как плывет вокруг нее мир, она схватилась за косяк.

– А можно… одолжить ваш экипаж?

Пять минут спустя она катила во весь опор. Томас, подтягивая сбрую Геллы и Фрикса, сообщил ей, что мистер Дарлинг отослал его назад. Уинифред немного успокоилась – скорее всего, Теодор дожидается ее в офисе. Разумно, учитывая то, что больше ей некуда идти.

На Харли-стрит, помогая ей спуститься, Томас добродушно предложил:

– Мне подождать вас и мистера Дарлинга?

Если бы Уинифред была уверена в исходе их с Теодором разговора, то, наверное, сказала бы «да». Но ей стало вдруг до того страшно, что она торопливо отказалась:

– Нет, спасибо, Томас. Не беспокойтесь.

Восхождение по лестнице показалось Уинифред настоящей пыткой. Деревянные ступени ускользали из-под ее ног, кренились и плыли. Она вцепилась в перила, таща себя наверх. Наверное, со стороны она казалась пьяной вдрызг, а в действительности она едва не теряла сознание от разыгравшейся лихорадки. Поднявшись на третий этаж, она мельком взглянула на забытую Стелланом трость в корзине для зонтов и толкнула дверь. Та поддалась без ключа.

Квартира была разгромлена. Немногочисленная мебель была разломана и разбита в щепки: кресла и стулья, столик, хлипкий низенький диван, шкаф. Занавески сорвали с окон и затоптали. Тяжелую дубовую дверь, ведущую в спальню, явно пытались снять с петель, но она выдержала натиск. Ваза с цветами перевернулась, и застоявшаяся вода разливала по комнате затхлый запах. Уцелел только большой крепкий стол, приспособленный под письменный. Все бумаги и книги были разорваны или сожжены в камине. Пятно разлитых на столе чернил темнело все так же отчетливо, как и раньше – ни вода, ни тряпки его не взяли. Уинифред почувствовала, как у нее что-то ухнуло в груди, и поскорее отвела от кляксы взгляд.

Дарлинга нигде не было.

– Теодор? – позвала она, чуть не плача.