Нас просто не было (книга вторая)

Медленно допиваю кофе, не отводя взгляда от Сохатого, со скучающим видом поигрывающего ключами от машины.

Ставлю кружку в раковину и иду в гардеробную. Бороться с этой равнодушной махиной бесполезно. Моих слов он не услышит, слезы его не тронут. Бесчувственный робот, которому плевать на истерики, вопли, ругань. Отец знает, кого надо за мной посылать.

Собираюсь не торопясь. И вовсе не из вредности. Просто у меня внутри ступор, ледниковый период. Стою посреди комнаты и не могу вспомнить, где и что у меня висит. Не могу выбрать, что надеть. Ничего не могу. Никчемная.

Наконец нахожу черные брюки, черный свитер. Вся в черном. Словно в трауре, по любви, по семье, по счастью.

Лось ждет меня у входа, терпеливо переступая с ноги на ногу. Не глядя на него, выхожу из квартиры, почему-то чувствуя себя голой, незащищенной перед этим суровым миром, и бесконечно одинокой.

Дима направляется к своей машине, ожидая, что я последую за ним. У меня другие планы, поэтому иду к своей красной Ауди.

– Куда? – раздается грозный оклик над самым ухом, от которого невольно вздрагиваю.

– Я своим ходом.

– Мне велели тебя привезти!

– Еще раз повторяю: я своим ходом! У меня потом дела. А ты, если боишься, что сбегу можешь ехать следом за мной, и дышать в затылок, – устало огрызаюсь на него, и сажусь в машину.

Завожу, пытаюсь вспомнить, как ей управлять. Будто первый раз за рулем. Может, и зря я решила сама ехать. В таком состоянии это не безопасно. Ничего не соображаю, перед глазами пелена, реакция заторможенная. Так и до беды недалеко. Разбиться можно. На смерть.

Мысль вдруг кажется такой привлекательной, желанной, что сердце в груди сжимается. Чего плохого в смерти? Не будет больше боли, отчаяния. Ничего не будет. Только тишина, темнота, пустота.

Трясу головой, отгоняя наваждение, и все-таки трогаюсь с места.

Сохатый, как и ожидалось, словно верный Цербер едет следом за мной.

Дорога до отцовского дома заняла непривычно много времени. По городу кралась со скоростью сорок километров в час, а на загородной трассе "разогналась" аж до шестидесяти, потому что внимание расползалось, не могла сконцентрироваться на дороге. Все норовила завернуть ни туда, полосу не могла держать, виляла из стороны в сторону. Ладно, хоть шальной водитель на встречке не попался, а то действительно могла и не доехать.

Въехав на территорию отцовских владений, припарковалась у входа, и несколько минут просто сидела, приходя в себя.

Дверь с моей стороны резко распахнулась:

– Кто так водит? – гневно спросил Лось, – ты пьяная, что ли?

– Нет, – равнодушно пожимаю плечами и выхожу из машины.

– Не похоже!

– Боишься, отец будет недоволен тем, что дал мне сесть за руль в таком состоянии? Печеньку не даст и за ухом не почешет? – обойдя его, направляюсь к дверям.

Лось ничего не ответил, только пошел следом за мной. Конвой. Судя по тому, как нагло он себя ведет, меня ждет очень неприятный разговор с родителем. Так всегда, отец в хорошем настроении – Лось сама корректность, отец злится – Лось превращается в хамоватого надсмотрщика, копируя настрой хозяина.

Отца встречаю в холле. Он с кем-то говорит по телефону, облокотившись одной рукой на перила парадной лестницы. Заметив меня, мрачно хмурится, недовольно поджимает губы, и кивком приказывает следовать за ним.

Идем в его кабинет. Отрешенно думаю, что мог бы дочь встречать и не в столь официальной обстановке. Дом огромный, столько уютных комнат, что выбирай – не хочу. Так ведь нет. Кабинет. Всегда только кабинет. Словно я подчиненный, а он мой начальник. Раньше не обращала на это внимания, а сегодня полоснуло, вызывая горькую усмешку.

Заходим внутрь. Пока я прикрываю дверь, отец занимает свое место: кожаное кресло во главе массивного рабочего стола.

Присаживаюсь напротив него, чувствуя, как спадает внутреннее оцепенение, как апатия, ставшая постоянным спутником после ухода Зорина, отступает, а под сердцем зарождается трепет. Отец давит меня своей энергетикой, ледяным взглядом, своей позой. Перед ним как всегда теряюсь, превращаясь в маленькую нашкодившую девочку.

– Ты почему на звонки не отвечаешь? – раздраженно начал он, срываясь с места в карьер, – Почему я должен за тобой людей посылать???

– Я не могла ответить, – смиренно произношу, чувствуя, как мурашки по спине бегут. Глаза у отца холодные, жесткие. Значит, разговор будет тяжелым. Заранее становится неуютно, не по себе.

– Не могла? А что так? – наклоняется в мою сторону, упираясь локтями на стол,– Чем занята была, прекрасная? Сопли на кулак наматывала? Себя жалела?

Морщусь. Его слова как когти проходятся по кровоточащей душе. Ничего не отвечаю. Да ему и не нужен мой ответ.

– Ну что, Кристина, поздравляю. Ты все-таки умудрилась все про*рать. Браво! Я уж грешным делом, подумал, что звезды как-то особым образом расположились на небе, даровав тебе мозги. Ан, нет! Все как всегда! Не разочаровываешь отца. Держишь планку!

От его тона становится холодно, хочется поежится, закутаться в теплый плед. Понимаю, что молчать не станет, все на поверхность вытащит. Стискиваю нервно подрагивающие руки и киваю. Про*рала. И отпираться нет смысла. Упустила важное, размениваясь на мелочах.

– Что за хаос ты устроила на благотворительном вечере? Попросил же как разумного человека сходить, достойно себе показать. А ты черт знает что вытворять начала! Напилась как свинья! Засветилась перед всеми по полной! Что там с мужиками твоими происходило, вообще понять не могу!

Каждая его фраза, как ком снега за шиворот.

– О чем ты вообще думала, когда устроила этот бедлам на мероприятии?

– Ни о чем, – смущенно рассматриваю пол. Конечно, ему донесли о том, как дочь отличилась. Иначе и быть не могло, – я не знаю, как это произошло....

– Что ты, вообще, знаешь? – спрашивает, глядя в упор, – где трусы модные купить??? Как ногти красить??? Что, Кристин? Расскажи, может тогда пойму, что в твоей голове творится! Что за мысли бродят. А то у меня подозрение, что там бесплодная пустыня, или горная расщелина, где ничего кроме раскатистого эха нет!

Сижу, все больше сжимаясь и краснея.

– Ко мне Артем приходил, – дергаюсь как от удара, услыхав эти слова, – через день после того как… увидел тебя во всей красе. Разговор у нас с ним состоялся серьезный. Не думай, он не жаловался, даже не заикнулся о том, какая ты дрянь. Зато прямой как топор, неудобные вопросы задавал прямо в лоб, глядя в глаза. Черт, я от стыда за тебя был готов провалиться сквозь землю! Объясни, какого хр*на я должен был это все расхлебывать, рассказывать? Мне только такого позора на седую голову не хватало!

Значит, Зорин решил сначала с отцом переговорить. Был уверен, что я опять врать начну, выкручиваться?

– Я тебе когда сказал поговорить с Артемом? В январе! Кристина! В январе, сейчас конец марта! Чем ты занималась два месяца? Тешила себя надеждами, что все само исправится, что все твои косяки сами рассосутся?

– Я просто испугалась, – шепчу чуть слышно, – хотела поговорить, но боялась его потерять.

– Молодец! Что я еще могу сказать?! Просто молодец! Боялась она. Х*рню творить не боялась, а тут струсила, голову в задницу засунула, – он порывисто встал и подошел к окну. Заправив руки в карманы брюк, стоял, с досадой качая головой и глядя на серый, еще не совсем освободившийся от снега сад, – головой надо думать! Она для этого и дана! А не для того чтобы волосы на ней отращивать и сережки втыкать! Два месяца кота за хвост тянула, и все равно в итоге его потеряла.

С трудом сглатываю горечь во рту.

– Ладно, сама дура, а парень-то в чем виноват? В том, что идиотку такую полюбил? Без сердца, без мозгов? На нем лица не было, когда приходил.

Больно. Бьет по незащищенным местам. Не жалеет.

– Хотя, он – красавец. Держал себя в руках, несмотря на то, что крутило. Сильный.

Зачем он мне это говорит? Зачем? Добивает, заново вспарывая раны, покрытые кровавой коркой. Это такой педагогический ход? Типа, встряхни непутевую дочь?

– Он домой-то пришел? Или все, решил, что с него хватит твоей божественной персоны?

– Пришел, – чуть слышно, потому что воспоминания нахлынули заново. Этот наш фатальный разговор, прощание, его отстраненность. Такой холодный, чужой, с мрачной решимостью в глазах.

– Ну и как? Поговорили? – отец злится, не отступает, вынуждая снова погружаться в этот кошмар.

– Поговорили, – главное не разреветься прямо здесь, на глазах у сурового родителя. Его всегда слезы раздражали, и вместо сочувствия в такие моменты от него прилетало колкое замечание.

– Итог?

– Он подал на развод, – чуть ли не стону.

– Молодец парень, – всплеснул руками, – Уважаю. Знаешь, а он справится. Сейчас его переломает, перекрутит, вывернет наизнанку. А потом дальше пойдет. И другую себе найдет. Умнее, достойнее, порядочнее. А ты будешь все такой же пустоголовой стрекозой порхать с места на место, и смотреть грустными глазами ему вслед, – от его слов дергаюсь, как от пощечины.

– Пап, хватит, – осипшим голосом прошу его остановиться.

– Статейку-то видела? Понравилось?

Видя в моих глазах немой вопрос, подходит к столу, рывком открывает верхний ящик и достает свернутую газету. Швыряет ее на стол, так что она скользит по гладкой поверхности и слетает на пол. Мне ничего не остается, кроме как нагнуться и поднять.

Пальцы сводит судорогой, когда натыкаюсь взглядом на большую, в полразворота фотографию. На ней Зорин. Мрачный, как демон. Глаза прищурены, губы сжаты в узкую линию. Смотрит перед собой и больше никуда. Под локоть держит мое вялое тело, тащит за собой. Я отвратительна на этом снимке. На голове шухер, платье задрано по самое не балуйся, да еще и расстегнуто сбоку. В прореху выглядывает белье. Под глазами, на щеках черные разводы. Лицо безумное, пьяное, гадкое.

Не могу дышать, глядя на это безобразие. Статья называется "Как отдыхает Золотая Молодежь", а чуть пониже фото крупными буквами моя цитата "Главное – это семья".

Боже мой! Непроизвольно зажимаю рот рукой. Представляю, с каким удовольствием все мусолят эту газетенку. Бомба! Никто и предположить не мог, что тухлый, скучный вечер закончится таким представлением, со мной в главной роли.

– Что, нравится? – отец продолжает давить, – а мне вот не очень! Только ленивый не позвонил и не тыкнул меня носом в эту статью! Почему я должен постоянно из-за тебя краснеть? Объясни. Неужели так трудно сделать хоть что-нибудь, хоть раз достойно, а не через ж*пу? Тьфу, глаза б мои не смотрели!

А у меня круги перед глазами, потому что кислорода не хватает. Не могу выпустить из рук газету, не могу оторваться от жуткой фотографии. Это не просто позор. Крах, полный. Не отмыться. Никому. Ни мне, ни Зорину, ни папаше. Всех подставила, всех опозорила.

Хочется разрыдаться. Громко, в голос, с подвываниями. Особенно, как представлю, что Артем тоже видел это д*рьмо! И стыд, жгучий, ядовитый, бежит по венам, сметая остатки самообладания. Господи, лучше бы я разбилась, пока ехала сюда! Лучше помереть, сгореть заживо, чем видеть все это.

– Что ж ты за пустышка такая получилась? А? Только я порадовался, что хоть что-то нормально сделала. Что мужа умудрилась найти хорошего. И на тебе, пожалуйста! Семья для нее главное, – последние слова просто выплюнул, презрительно глядя в мою сторону, – пустозвонка!

Мне больно, горько, а еще очень страшно. Потому что чувствую, как черная трясина засасывает все глубже, и мне одной не справиться, не выплыть. Внутри что-то разбивается, когда я пригибаюсь под потоком жесткий слов, которыми обливает меня отец. Да, он прав, во всем прав. Я виновата. Перед ними всеми. Я все испортила, испоганила. Я это знаю, понимаю, но мне отчаянно нужна помощь, чтобы окончательно не сломаться.

– Пап, неужели, ты не можешь хотя бы раз в жизни просто поддержать? – чуть дыша, спрашиваю у него, – Не макая носом в дерьмо, не возя мордой по столу, показывая, какая я бестолковая, никчемная дура. Я и так это знаю! Я все знаю! Неужели сейчас не видишь, как мне хр*ново? У меня вся жизнь под откос пошла, а ты еще масла в огонь подливаешь. Зачем?

– О как. Тебе хр*ново? Как всегда все мысли о себе любимой? Ей хр*ново, и все дружно должны начать жалеть и успокаивать? – снова усаживается за стол, – Говоришь, жизнь под откос пошла? А кто виноват? Напомнить? Надо же, дорогая дочь поддержки возжелала. Знаешь, милая, ее заработать надо.

– Не знаю, – горько до такой степени, что уже не могу сдерживаться, – всегда думала, что поддержка родителей – это что-то, на что ребенок всегда может рассчитывать, что бы ни натворил. Видать не наш случай. Неужели сам всю жизнь идеальным был…

– Свои выступления оставь для кого-нибудь другого, – бесцеремонно обрывает на середине фразы, – Она творит Бог весть что, позорит на весь город, а потом поддержку подавай ей. С чего вдруг такое желание? Или тебя деньгами поддержать надо? Отвалить кучу бабок, чтобы ты по магазинам пробежалась для поднятия настроения. Такой поддержки тебе надо?

– Пап, да хватит уже деньгами попрекать. Можно подумать, меня кроме них ничего не интересует в этой жизни!

– Разве это не так? Может хобби какое есть? Увлечение? Хоть что-то?! Ты даже замуж выскочила исключительно из-за своего стремления быть при деньгах и при этом ничего не делать!

Задыхаюсь, не понимая, как могут быть два родных человека быть настолько далеки друг от друга. Он меня не видит, не слышит, не чувствует. Да, я хр*новая дочь, хр*новая жена. Полнейшее разочарование по жизни. Провал в его амбициозных планах на жизнь. Но неужели не достойна простого отцовского участия? Вопроса: "ну, как ты"? Неужели просто нельзя посидеть рядом, помолчать. Или сжать руку ободряющим жестом. Не говоря уж про отцовские объятия.

Я для него всегда лишь повод для придирок. Пусть зачастую заслуженных, обоснованных. Раньше не обращала на это внимания, а сейчас задыхаюсь.

Может если бы он тогда, в январе, не просто мордой в грязь натыкал, открывая глаза на катастрофическую ситуацию, а поддержал, сказал бы: "я с тобой", у меня и хватило бы сил на разговор с Артемом. Нет, я не пытаюсь переложить ответственность за свои поступки на чужие плечи. Ни в коем случае. Просто хочу понять, почему все сложилось именно так, а не иначе. Где мне взять сил, чтобы все это преодолеть, если за моей спиной никого нет?

– Ну, так что, Кристин? Денег захотелось, да? И побольше? – отца несет, он уже не пытается держать себя в руках.

– Ничего мне не надо! Я вообще о другом говорила! О нормальной, человеческой поддержке, а не о деньгах! – огрызаюсь, чувствуя, как начинаю закипать. Как к нестерпимой боли подмешивается обида.

– Ничего не надо, говоришь? – хмыкает он, – и денег в том числе? Что ж, а их и не будет! Представляешь, какая ирония судьбы. Мы снова оказались в начале пути. На том же самом месте, с которого все началось.

Горло сдавливает спазм, заранее понимаю, что он сейчас произнесет:

– Итак. Кристин, условия все те же. Или на работу, или замуж. А пока три копейки на еду.

Задыхаюсь, не веря своим ушам. Неужели он не понимает, что делает со мной?

– Что на этот раз делать будешь? Все-таки оторвешь свой зад от стула и пойдешь работать? Или еще одного дурака будешь искать, чтобы женить на себе? Сомневаюсь, что найдется еще один, такой же как Артем.

Вскакиваю на ноги так резко, что стул отлетает в сторону:

– Прекрати! – рычу на него, – как только язык поворачивается говорить такое?! Тебе настолько на меня на*рать, да? Может я и дура, но живая! Да, делаю ошибки. Много ошибок! И расплачиваться за них буду сама! Но это не значит, что я бесчувственная кукла! Я его любила! Люблю! И мне сейчас сдохнуть хочется от осознания того, что натворила! А ты… ты… По-моему, задался целью добить! Размазать!

– Села, быстро! – холодно цедит сквозь зубы. Словно я собачонка, мешающаяся под ногами.

– И не подумаю, – все мои эмоции, переживания прорвали плотину выдержки. Может потом, и пожалею о резких словах, но сейчас мне все равно. Слишком больно, слишком страшно. Я как звереныш, которого загнали в угол и ничего не остается, кроме как показывать зубы. Порывисто раскрываю сумку, достаю кошелек. Из него извлекаю отцовские карты и кладу перед ним на стол. Папашин взгляд становится еще холоднее, вымораживая изнутри, но отступать уже некуда, да я и не хочу.

– Знаешь, это ты только о деньгах и думаешь, полагая, что они решают все на свете! – произношу, глядя ему прямо в глаза, – сколько я себя помню, просто затыкаешь мне рот своими деньгами, откупаешься, чтобы не мешалась под ногами. Тебе так было проще. Всегда! Зачем тратить время на горе-дочь? Сунул банкноты и отправил восвояси, преисполненный гордости за то, что выполнил отцовский долг. Я не помню ни одного нашего разговора по душам. Чтобы мы сели за чашкой чая, ты бы спросил как у меня дела, спокойно выслушал, дал совет. Ни-че-го! Только претензии и недоумение, как у такого как ТЫ, могло вырасти такое как Я! Да, вот такая я пустышка. И я не уверена, был ли у меня хоть один шанс вырасти другой!

– А ну-ка, рот закрыла и извинилась, – взвился отец, окончательно выходя из себя, и тоже поднимаясь на ноги, – еще наглости хватает такие вещи говорить!

– Не буду я ни за что извиняться, – голос дрожит от обиды, горечи, осознания того, что я совсем одна. И неоткуда ждать поддержки. Этот суровый мужик, стоящий напротив, никогда меня не услышит и не поймет.

– Значит так. Униженная и оскорбленная. Пока свою спесь не уймешь, и не извинишься, чтобы духу твоего в моем доме не было! Поняла?

– Как тут не понять? – разворачиваюсь к двери. Не могу здесь больше находиться. Мне плохо. Тоска скручивает внутренности, – Не переживай, твое Позорище уходит!

– Иди-иди. Скатертью дорога! Интересно, как быстро надоедят вольные хлеба, и приползешь обратно.

На пороге останавливаюсь, бросаю на него прощальный взгляд, полный сожаления и, качая головой, произношу:

– Не приползу. Сдохну, но не приползу.

Я не слушаю, что он там еще говорит. Развернувшись, выбегаю в коридор, слетаю по лестнице, перескакивая через три ступени, и налетев на дверь, вываливаюсь на улицу.

Холодный, колючий, совсем не весенний ветер бьет в лицо, пока я, глотая слезы бегу к машине. Меня словно разобрали на кусочки. Содрали броню, засыпав на кровоточащие раны сухой щелочи.

Хуже всего неописуемое чувство одиночества. Осознание того, что абсолютно одна. Что весь мой мир рассыпался в прах.

У каждого человека жизнь строится на нерушимых "китах": семья, любовь, друзья, работа, увлечения. Если исчезает один кит, остальные подхватывают, не давая пойти ко дну. А у меня нет никого и ничего. И это настолько страшно, что словами не передать.