– Модели различны, их множество, но на все распространяется то, что материя и сознание бескрайни и сосуществуют параллельно и взаимопроникающе. Впрочем, если заниматься казуистикой, найдётся логическое «противоречие» – первый, значит один, а один – это никак не два, то есть двойная первичность изначально невозможна. Ответ простой – для получения двойки к одному необходима ещё единица, такая же первая. А можно иначе, если выдвинуть постулат, что всякая даже самая простая система – двоична, то есть как таковой первичности не существует. Тогда аксиома трансформируется следующим образом – материя и сознание изначальны и равнозначны.
– А какова их идеальная форма проявления?
– Общую сущность как материи, так и сознания определить нельзя, они вечны и недостижимы; идеал же задаётся общепринятым способом, через идеальную материю и идеальное сознание, отвечающие всем свойствам своих категорий. Если совсем тупить, то для того чтобы строить, надо знать, «из чего?» и «как?», остальное вытекает из этих вопросов. В отличие от идеальной, конкретные формы проявления обеих категорий вполне определимы.
– Ну, это понятно…
– Не спеши, конкретная материя, действительно, не вызывает сложностей, если не замечать нюансов. Например, не все поля материальны, пусть это область предположений и гипотез, но сказано не так уж и мало. На мой взгляд, существование полей сознания очевидно, рассуждая от обратного – полевая структура наиболее удобна для взаимопроникновения (эталон взаимодействия) материи и сознания. Вернёмся к конкретным формам. Конкретная материя обобщается до понятия объекта, имеющего структуру, то есть смысл – в реальности, форме и строении. Конкретное сознание менее уловимо, здесь есть надматериальные, чистые, формы, а есть носители сознания, объектные формы. В первом варианте речь о мировых законах, не только всемирных, а вообще, любых известных нам мировых законах, впрочем, непознанные законы не перестают принадлежать миру сознания, просто в нашем настоящем эта категория бесполезна.
– Кстати, я тут недавно слышал, что эволюция – предмет чисто материального мира, что развитие идёт случайным образом – полный сон сознания – при этом утверждается возможность компьютерного моделирования эволюционных процессов.
– И как они моделируют случайность? Для материализма это замкнутый круг, придётся либо отрицать собственные законы, либо отказаться от случайности эволюционного развития – конец моделированию. На самом деле, случайность очень близка к закономерности, но не для материализма. Мы остановились на объектной форме конкретного сознания, здесь главный носитель – человек (пока нам недоступны доказательства объектов инопланетного происхождения). Не стоит забывать и прочий живой (не только животный) мир, которым правят не только рефлексы или иные механистические процессы (суть материального мира), но и отдельные, пусть примитивные, сознательные реакции. Конечно, эта примитивность указывает на большее влияние материи (по сравнению с сознанием) в прочем живом мире (без человека), что говорит о приоритете его количественного развития перед качественным развитием. Это очевидно даже для приверженцев теории эволюционного происхождения человека – где человек, а где остальной живой мир.
– Вот и диалектика пошла…
– Я от неё и не отходил. Собственно, если брать диалектику идеализма (или материализма, у них она единая – монистическая), то всё сводится к доказательству возможности саморазвития, самодвижения, чего, в свою очередь, требует базовая аксиома. Поэтому в вопросах диалектики я вынужден оглядываться на свою аксиому, чтобы не впасть в противоречия. Для меня неприменима диалектика монизма, необходимо построение новой диалектики, опирающейся на принцип двойной первичности – развитие, движение возможно лишь при наличии и взаимодействии двух равноправных начал.
– То есть речь о диалектике дуализма…
– Да, но это отдельная тема, вернёмся к человеку, как носителю конкретного сознания, которое с полным основанием определяется как самосознание, показывающее признание человеком собственного «я», углубление в свою индивидуальность и отделение себя от других людей, то есть, с одной стороны, «я», а с другой – «мы», «ты», «они». Самосознание формирует самостоятельность и самоопределённость, диктует человеку его индивидуальность и даже уникальность.
– А как же генная инженерия и подобные влияния?
– Пальцем в небо. Меняя свойства материи – сознания не изменишь, и как бы ни казалось, что постигнут самый главный механизм, всегда обнаружатся новые, глубинные закономерности всеобщего механизма. Генная структура подвержена более тонкому влиянию, чем доступно на сегодня, ведь неизвестно базовое воздействие на её формирование и трансформацию. Проще говоря, на какой-то момент себя исчерпают и химия, и биология (как по отдельности, так и в синтезе, в том числе и с другими науками), потребуется новый инструментарий, и когда ещё доберутся до полей сознания, а их влияние в этой области велико, и это тоже, скорее всего, не станет итогом.
– Тогда скажи о роли разума.
– Сначала об интеллекте как о более общей категории. В совокупности с мозгом (конкретная материя) самосознание (конкретное сознание) участвует в развитии и функционировании интеллекта – категории двойственной, с одной стороны, это явление материального мира, поскольку нельзя говорить об интеллекте человека в отрыве от его мозга. Здесь допустимо сравнение с кибернетикой, где интеллект – это компьютерная программа (software), мозг – компьютер (hardware), самосознание – это пользователь (user), а вот разум – это способность программы реализовывать задачи поставленные пользователем. Без интеллекта нет и разума, однако обратный вариант допустим.
– Точно-точно, припоминается известная гравюра Гойи. Кстати, а что о мысли?
– Мысль – это связующая категория, что очевидным образом делает её двойственной категорией. Существует теория, и даже какие-то исследования, о материальности мысли, ничего удивительного, ведь мысль не является исключительно чистым сознанием, оставаясь коммуникативной единицей (имеющей структуру, направление, способ передачи и воздействия). Мысль – это вид одного из импульсов связывающих материальный мир с миром сознания, а сфера деятельности – как интеллект, а больше разум человека, так и собственно мир сознания. Повременим с конкретизацией, иначе перескочим на теорию познания. Главное (в отношении разума к миру сознания) – это способность к познанию (в том числе и видов чистого сознания – мировых законов), способность к неправильному мышлению и выбору (когда человек осмысленно делает себе плохо при возможности сделать хорошо, это область совести) и способность к созиданию (область разума – наука, культура и т. д.).
– А что о создании искусственного интеллекта? Сейчас много спорят.
– Все споры от путаницы, вопрос о создании искусственного интеллекта (именно интеллекта) – это вопрос времени, теоретически здесь нет непреодолимости, а вот создание искусственного разума – глухая фантастика. Разум ценен способностью создавать, а это не только поиск и получение данных, их обработка (опыт, сравнение, выборка анализ, систематизация и т. д.) и выдача результата, но и самостоятельная постановка задачи (причём правильная постановка, корректная, охватывающая весь процесс создания чего-либо, от сути поиска до формы выдаваемого результата). Искусственный интеллект – это закрытая система, а разум – открытая. Практическое применение искусственного интеллекта – это замещение громоздких программ, содержащих в себе громадное число перебора вариантов и вероятностей, но, упрощённо говоря, искусственный интеллект – это всего лишь новое поколение этих программ, это тот же переборщик и выборщик, только устроенный по другим принципам, например, действующий по так называемым уравнениям общего вида.
– Это ты по поводу общественных страхов?
– Точно. Искусственный интеллект категорически не способен взбунтоваться и прочая-прочая. А создание искусственной системы с этапом постановки задачи (самопостановки) – вымысел, если только человечество не научиться управлять сознанием, как сейчас материей.
– Тогда получится не совсем человечество или совсем не человечество. Эволюция цивилизации какая-то.
– Наверно, ты прав, эволюция цивилизации – это эволюция разума, а критерий оценки той или иной цивилизации – её культура, которая доносится до индивидуальностей (всех людей составляющих цивилизацию) личностями (немногими из людей, развивающими цивилизацию). Впрочем, это область общей теории личности, для развития которой важно, что личность, как и индивидуальность, дуалистична по природе.
Жизнь 1101-я
7
Костя в очередной раз открыл окно, выветривая табачный дым. Несмотря на холод, идущий с улицы, воздух обновлялся регулярно, противостоя непрерывному курению Жоры, пытавшемуся соответствовать собеседнику тем умным лицом, что образуется в процессе выпускания дыма. Костя предложил Жоре пойти в большой коридор и покурить там, а в комнате пока проветрить. Жора согласился. В коридоре, у стены, тосковала вынесенная кем-то из студентов парта (наверное, ненужная), представляющая собой довольно большой стол с металлическими ногами-опорами, ребята сели на парту. Надо сказать, устроились они основательно, по всей ширине столешницы, прижавшись спинами к стене и вытянув ноги, выступившие за край парты почти на длину голени. Закурили.
– Скоро первая смена вернётся, – задумчиво произнёс Жора. – Ты потом к Маре уйдёшь?
– Да, – односложно и без комментариев.
– А может, вы вдвоём и ко мне?
– Нет, ты уж извини.
– Жаль, – вздохнул Жора. – Придётся в институт сходить.
– Сходи, глядишь, пятёрку получишь…
– Люлей он получит! – это Ганс, утренний студент, как и Мара.
– Что за наезды, – ненатурально возмутился Жора.
– Привет Костя, как жизнь? – Ганс словно перестал видеть Жору.
– Нормально. А на Жору не серчай, когда-нибудь он исправится.
– Могила его исправит! Алкоголик… – Ганс понёс, живописуя и вечер второго дня и вчерашний, и как ему неудобно перед земляками, и как он устал бороться с нерадивым соседом, и всё такое, и в том же духе.
Ребята не мешали и, закурив по второй, ожидали окончания монолога. Костя потихоньку посмеивался, а Жоре приходилось разыгрывать искреннее раскаяние, периодически кивая головой, сокрушённо вздыхая и поддакивая, сказав даже, кем он будет, если подобное повторится, в общем, Ганс успокоился и, в очередной раз, поверил. Жоре всегда верили, он определённо учился не в том институте.
Утомившись произнесённой тирадой и желая укрепить достигнутый мир, а точнее, перемирие, Ганс присел на краешек парты, даже не присел, а чуть коснулся, намереваясь присесть, но этого оказалось достаточно. Парта сложилась молниеносно, дефектная – вот её и выставили добрые люди. Костя и Жора побывали в невесомости, пусть какое-то мгновение, когда ноги взметнулись вверх, а зад неумолимо потянуло к полу, но, так как головы они сберегли (не опробовав стену на прочность), то им понравилось. А вот Гансу не понравилось. Ноги ему не отдавило, но царапина вдоль одной из них получилась серьёзная (и брючина в клочья), от боли и неожиданности Ганс заорал. Костя собрался посочувствовать Гансу, но начал ржать Жора, причём ржать совершенно беспардонно, наподобие этих идиотских мешочков со смехом – не заразиться невозможно. Стали ржать на пару. Разобидевшись (совершенно справедливо), Ганс ушёл в комнату.
Успокаивались долго, продолжая сидеть на руинах, наконец, сделав глубокий вздох и удержав готовый вырваться смех, Костя спросил:
– Ты чего разошёлся, что смешного-то?
Жора лишь таращил глаза и тыкал пальцем в сторону Кости, продолжая булькать и хрюкать, его можно понять, ведь вопрос о причине смеха от человека, смеявшегося не меньше минуты, смешон сам по себе. Короче, ещё посидели, потом ещё, пока Жора окончательно не снял напряжение, вернув себе способность разговаривать:
– Ты знаешь, вдруг пропала опора, а ноги так потешно задрались, и тут мы грохнулись, словно в лифте на одну поездку.
– И чего?
– Неужели тебя не приколол наш полёт, такой неожиданный и короткий?
Полёт Костю не приколол, он поднялся с развалин парты, забрал верхнюю одежду из комнаты и, попрощавшись с Жорой и скулящим (до сих пор) Гансом, пошёл к Маре. Дверь открыла Маша, ожидавшая обусловленного возвращения своих конспектов, видя, что это не к ней, развернулась и ушла, не сказав ни слова, – всякого возмутит бессовестное нарушение договорённостей. Тем более осталось сдать последние экзамены (по ним и конспекты) в досрочном режиме и спокойно валить домой, на каникулы, зачёты-автоматы уже получены, сегодня – последний. Постучав, Костя заглянул к Маре, она спала – обычная практика студентов первой смены, вернувшихся после занятий. Мара лежала поверх накидки, спиной к стене, в джинсах и свитере – пришла из института и сразу на бочок. Костя присел возле стола и немного расслабился: «Это даже хорошо, что она спит, теперь я отдышусь, успокоюсь… Господи, как колотится сердце».
Их отношения не соответствовали стереотипу, когда история двух нравящихся друг другу людей развивается по заезженному романтическому сценарию. Они оказались разъединены неведомой силой, когда глаза кричат о любви, а тело отказывается подчиняться, когда мысли обжигают откровенностью, а слова холодны и учтивы, когда чувства ищут выхода в обладании друг другом, но находят удовольствие в терзании чужой плоти и разбивании сердец. Стена, страшная непроницаемая стена между ними, и крепость её настолько велика, что Костю терзала кощунственная мысль: «А не сама ли любовь противостоит их же любви? – но он гнал это безумие от себя, стараясь придать невозможности пастельные тона. – Мы в двух шагах, но через стену, в одной мечте, но с разных слов; мы ищем вход, мы тянем время, но видит бог, нам не дано… Нам не дано не ставить пауз и повторять, чего боюсь, обычный вздор под „техно-хаус“, я не могу, я растворюсь… Я растворюсь в табачном дыме, я просочусь сквозь камень стен, я стану воздухом отныне, ты станешь ветром, насовсем. – Отчаяние, всё равно, отчаяние».
Маре снился Костя, их первая встреча, когда он впервые появился на одной из субботних дискотек, проходивших в зале (пристройке к зданию общежития). Мара танцевала только с ним, чувствуя себя весело и непринуждённо, и уже, по-видимому, собралась влюбиться до беспамятства, но… Костя начал меняться. Появилось пристальное внимание к прочим окружающим людям, к значимости их мнения, жизни, интересам; потом они (Костя с компанией особенно напыщенных молодых людей) стали превращаться в надутых и чопорных господ, которые себе на уме и теперь совершенно отдалены от остальных. Они зовут и её, но она остаётся без движения и смотрит на Костю, который …в среде их скользких, мутных комплиментов проводит дни, недели, а затем теряет счёт проигранных моментов, найдя себя «героем» светских тем. И став свидетелем внезапных превращений, и встретив мёртвый блеск жестоких глаз – предстал беспомощным в потоке ощущений, почувствовав тупой животный страх. Ей казалось, она увидела его бесцветное будущее.
Но, продолжая спать, ухватила новый образ: Костя никого не боится, ибо он сам страх, как и тот демонический вид, исказивший его человеческие черты. Музыка чеканна, безжалостна и безнадежна, люди распластались, а зло готовится вырывать падшим души. Чёрная месса. Но Мара продолжала стоять, лишь она и он, свет и тьма, любовь и ненависть: «Почему? Он же не способен ненавидеть. Или ему недоступна любовь? – И она открыла себя, она полюбила его…»
Фантазии. Или воплощение старой доброй сказки (красавица и чудовище)? Неважно. Как неважно, что эта сказка – не раз повторявшаяся жизнь. Важна только любовь и то, что стена между ними действительно существует и что разрушить её нельзя, она либо исчезнет, либо нет.
