Автор идеи цвета
– С кем? – ревниво потребовал разъяснения Мартин.
– Так, с парочкой любимчиков, – не счел нужным вдаваться в подробности учитель.
Указание на досадное упущение было справедливым: Мартина нисколько не интересовали те, иные, сведения. Настолько, что не слишком удивился язвительному обвинению. Он знал, что профессор имеет доступ к некоему диковинному фонду информации. Катр любил при случае блеснуть потусторонним словечком, в точности, как отец Мартина. Может быть, поэтому всякий раз при упоминании Архива появлялось смутное ощущение опасности. Непредсказуемость была нежелательна, а стремление организовать порядок в доступных, понятных и полезных сведениях непреодолимо.
Единственное, что всегда с благодарностью принимал от профессора – это совместный просмотр красивых, но неестественно выстроенных сюжетов. В них обычно фигурировали мужчина и женщина, поначалу, как правило, обремененные сложностями взаимного недопонимания. Затем, когда недоразумения разрешались, и должно было бы начаться самое важное, файл прерывался. Катр смеялся над огорчением ученика и со знанием дела пояснял, что это не технические неполадки, а так и задумано, но возникали сомнения в правоте учителя. Несмотря на явные логические нестыковки в историях, было интересно наблюдать за поведением, жестами и мимикой героев. Иногда Мартин видел что-то подобное в Э-Лине, и это ему нравилось.
Пока Мартин приходил в себя, свыкаясь с поразительным предательством товарища, Катр невозмутимо вернул разговор в уже забытое ошарашенным собеседником русло.
– Так вот, в Архиве помнят ушедших и чтят неизбежную закономерность. Видят собственными глазами, как меняются тела после финала, берегут в памяти последнее выражение лиц близких. Там говорят «умер», а не «ушел навсегда», как предписывается нашим Этикетом. Прощаются с телом и хоронят.
– Прощаются с телом? Зачем? Хоронят? Прячут? Почему, куда, Кар? – Мартин моргал, ожидая, что друг рассмеется очередной своей диковинной шуточке.
– Ты не понял, Мартин. «Хоронить» – закапывать в грунт. Тело покинувшего мир укладывают в гроб и разными способами отделяют от оставшихся.
– Гроб? Что-то вроде нашей капсулы покоя? – Мартин, не успев договорить, осознал, что сморозил глупость.
Катр терпеливо пояснил:
– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Обычно этот ящик закапывают поглубже. Это не единственный способ – часто тела умерших подвергают воздействию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать название, чтобы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время.
– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.
– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился профессор от шквала новых вопросов, уже готовых сорваться с губ Мартина. – У нас недостаточно времени, чтобы достойно оперировать этим понятием.
– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.
– Тогда не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время еще не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих больше интереса длить существование. Ошибки быть не может. Уход навсегда, предопределенный судьбой. Без сомнений и печалей, с ясным видением направления. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Кому суждено отправиться дальше, тому поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, после чего полностью утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший не доставляет оставшимся хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное окончание пути с надеждой на продолжение в ином контексте. Уходящий может заранее попрощаться, но к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя согласилась с намерением подвести итог, то легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и уперся в стену невидящим взглядом. С усилием он продолжил. – В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Есть специальные правила – ритуалы, необходимые для того, чтобы сгладить эту досадное неудобство и приглушить боль утраты.
– Какие ритуалы? – Мартин приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.
Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.
– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.
– Что едят? – непонимающе нахмурился Мартин. Его уже подташнивало, и нить монотонного повествования терялась.
– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай только, отчего у них просыпается аппетит, может, от свежего воздуха, кто знает.
Мартин, уже готовый поверить во что угодно, просто покивал в знак того, что слушает. Катр бесстрастно вернулся к невеселому повествованию.
– В Архиве, чтобы получить право на итог, нужны неоспоримые аргументы, на их добычу растрачивается все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло бы стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью может быть чье-то присутствие, как невыносима внезапная потеря. Все это невероятно усложняют траектории жизни, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся, разминая ноги.
Неотрывно следя за резкими движениями друга, Мартин вновь чувствовал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Узнавал эту рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было заметно, что профессора весьма воодушевляет звук собственного голоса.
– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.
Катр приосанился и взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.
– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Некоторые имеют непреодолимое устремление к такой альтернативе, но это решение не одобряется обществом и не защищено правом на свободу выбора. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.
Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.
Профессор покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее и размеренно договорил, всматриваясь в пустоту.
– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.
От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Очевидно, что такие подробности друг не мог узнать, только созерцая фильмы залинейного фонда в Галерее сведений. Но задать прямой вопрос о происхождении осведомленности Катра не решился.
Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:
– Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.
– Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь, как очевидец или даже участник, – не выдержал Мартин.
– Давай будем считать, что я говорю, как сторонний наблюдатель. Или потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях о бренности.
Мартин остро ощутил, что пришло время спросить про то важное, не дававшее покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про устройство Лабиринта, ведущего к капсуле покоя, про свое изобретение остановки возраста, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.
Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Уже стало трудно дышать разреженным воздухом.
– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? И что там, в Архиве? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.
– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…
Все вокруг безжалостно залил свет, и их поглотила тишина. Губы профессора еще шевелились, договаривая ответ. Мартину так хотелось узнать, почему он никогда больше не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.
Опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, Мартин гневно посмотрел на профессора и зарычал:
– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!
Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово лектора и дружно смеялись затейливым шуткам.
– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Не сомневаюсь, тебе это по силам. Ты лучший мой ученик, малыш, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.
«Надо все-таки взять у него контакт дентодизайнера», – запланировал Мартин.
Глава 5. Катр
Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в прозрачной кабинке, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.
Выходить профессор не планировал – слишком много историй хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и низенькой узкой дверью. Воспользоваться этом проходом можно было только согнувшись, что Катр однажды, очень давно, и сделал – вошел в этот мир через балкончик с черными коваными перилами. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался Катр. Уверен был: однажды заслуженный кредит доверия позволит всюду перемещаться и теперь, несмотря на то, что за время субъективно недолгого отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, сегодня никаких сложностей не возникло. Он успел посетить мастера и привести в порядок свой внешний вид, заказал новые очки и без проблем получил информацию о месте проживания друга. Прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы, авторский кредит быта остался неограниченным. Рисковать кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием не хотелось. Стоит только притронуться к той самой медной панели, и не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.
«Чересчур много впечатлений для одного дня», – посетовал Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, профессор все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены потускневшей медной пластинке, с негодованием обнаружил, что не может попасть в принадлежавшее ему с незапамятных времен помещение. Попробовал было остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал профессора как неодушевленный предмет. Это было возмутительно едва ли не в большей степени, чем закрытый личный вход в башню. Стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.
«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска к площадям Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал, оглядываясь по сторонам. Было пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц. Ими не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала. Катр даже предполагал, что лестничные пролеты ведут вовсе не туда, куда кажется, но никогда не имел ни малейшего желания это проверить.
Вместо отражения Катр видел лишь размытую тень. Похлопал себя по карманам, но, обнаружив очки на носу, понял, что дело не в зрении. Это было весьма неприятно. Он вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришел азарт вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, профессор вернулся в лифт, уже не зная, ожидать ли и здесь подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.
Рассматривая проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, Катр уловил смутное ощущение одного из первых разочарований миром, хранившееся глубоко в памяти.
Как же тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, наполняясь страхом, сменяющимся зарождающимся любопытством. Но здесь не было ничего даже отдаленно способствующего исполнению такого желания. Все, что можно было сделать в такие моменты – это подняться на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.
В один из тех вечеров, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, закрыв глаза, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета белая гладь дороги приняла тело пружинистой мягкостью и тут же затвердела, как ни в чем не бывало, когда он, отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись и порадовавшись, что не нашлось свидетелей этому бесславному кульбиту, долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно долгой ночи был проведен в компании темной пустоты и кувшинчика отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана, появившегося в стенной нише. Сил сформулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.
Улыбнувшись причудам памяти, Катр вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Затаил дыхание, прислушиваясь. Блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, зажмурился от ярко-белого света, окутавшего все радужной пленкой. День затягивался, судя по высоте белесых туч, прореженных острыми лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?» – рассеянно любовался небом Катр. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – никогда нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.
Прогуливаясь вдоль ровного ряда диафанических зданий с плавающими внутри размытыми силуэтами, заглядывал в окна. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и он снова очарованно поверил.
Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором когда-то началась головокружительная карьера, невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором идеи цвета.
***
Великим автором, а позднее и профессором, Катр оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Весьма забавляло слово «великий» в официальном звании. Добавлял мысленно: «И ужасный», вспоминая взрослую и печальную историю, бесстрашно рассказываемую в Архиве детям, погружаясь в особое одиночество оттого, что некому опознать цитату. Он видел свое сходство с героем этой сказки. Тоже иногда считал себя самозванцем и, опасаясь разоблачения, принимал опрометчивые, а порой и жестокие решения.
Катр был одним из немногих членов Сообщества Авторов Идей, имеющих только имя. Особый символ значимости персоны, свидетельство совершенного прорыва. Не гордился тем, что получил исключительное право обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, не сразу смекнув, что в Сообществе это, оказывается, привилегия и истинное признание заслуг. Поначалу ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но здесь это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто и никогда не задал ни единого вопроса. Такие тонкости стали понятны далеко не сразу.
А воспоминания о том времени, когда еще не имелось никаких регалий и он был новичком, присматривающимся к окружающей обстановке, нельзя было отнести к приятным. В тот недолгий период мучительного самоопределения маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в слишком тесном для двоих помещении, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась на глаза, устав от неприкаянности партнера и постоянных назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает ни в чем разобраться.
Раздраженный, Катр стоял перед углублением в стене. Там в очередной раз появилось вовсе не то, что было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, пытался доходчиво сформулировать бестолковой системе обеспечения быта, что желает получить напиток в одной чашке, а не в двух. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя небольшими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, взял чашку и сел на подоконник.
С еще не угасшим воодушевлением глядя в окно, меланхолично признавал, что в целом здесь весьма неплохо. Но, в полной мере прочувствовав спокойствие, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости, заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов была до обидного скудной. Обозревание множества вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали просто размывались безликой серостью. Только иногда совсем мелкие предметы мелькали чудными вкраплениями. Где-то в недрах старинного стола, доставшегося вместе с кабинетом, валялся красный карандаш, а однажды автооператор порекомендовал дизайн оправы для очков тошнотворного зеленоватого оттенка. Катр скромно отказался в пользу глянцево-черного оформления лица: в его наружности и без того достаточно эксцентрики. Все эти мелочи были вполне доступной роскошью, но хотелось больших объемов цвета.
Так и не удалось разобраться, по какому принципу устроены ограничения. Иногда виделись желтоватые пятна вечернего света, бело-серые облака порой просвечивали тусклой синевой, а тени внутри причудливо изогнутых стен по ночам обретали фиолетовую таинственность. Органическая еда, запредельно дорогая и не блиставшая разнообразием, вполне радовала глаз, в отличие от бесцветного этичного продовольствия, предлагаемого бытовой системой. Даже в глубине чашки с угольно-черным напитком просматривались отголоски коричневого тона. А вот незамысловатой палитрой собственного гардероба, выбранной из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Покосившись на графитовый рукав куртки, досадливо скривился. Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.
– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал, не замечая, что рассуждает вслух, обращаясь к целому миру.
Катр не испытывал жажды преобразований настолько, чтобы возжелать раскрасить дороги и зодчество. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, все же уважал чужое пространство. Но почему бы не помечтать о цвете? Если не для предметов, то для самих жителей этой ахроматической обители. Нельзя назвать их вовсе лишенными яркости: в отличие от малонасыщенной красками окружающей среды, население было вполне заурядным, если не принимать во внимание тусклую скромность облачения.
Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного мира, при ближайшем знакомстве оказались слишком уж безмятежными. Хотелось внести в их томные ряды некоторое оживление. Новые перспективы пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что уже давно беседует сам с собой, не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно было дать волю воображению.
Способность воспринимать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся такой естественной, никогда не находила отклика у окружающих, и совершенно не с кем было это обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – всегда красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только рассеется, обязательно проявится кривизна плотного белого тона, вскоре затененная россыпью серебристых перчинок? Такое восприятие было весьма кстати: помогало смириться с пыльным оттенком любимого напитка.
Катр все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление. Дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался изумрудному всполоху боли. Остановила почти безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая все сплошным непроглядным светом. Так и не отключенная после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.
То, что это именно Идея, а не просто какое-то обыкновенное открытие, Катр узнал сразу же, не успев прийти в себя и сфокусировать взгляд после белой зарницы. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих появившихся в проеме двери мужчин заметил не сразу, а осознав, что уже не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», – сокрушался, вспомнив, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.
– Парни, честное слово, я не специально, – начал оправдываться перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.
– Приветствуем тебя, автор! – от тройного гула голосов еще больше стало не по себе. Обернувшись в поисках поприветствованного автора и никого не обнаружив, продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.
– Приветствуем тебя, великий первый автор Катр! – повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.
– Здрасьте… – буркнул он, и с силой потер переносицу, рассчитывая на пробуждение. Но нет, все было на самом деле. Троица в строгих одеждах не оправдала чаяний и так и не сгинула. Более того, они и в самом деле пришли именно к нему.
Гости, так и не получив приглашения, расселись полукругом и терпеливо разъяснили, что Катр – уникум, и его появление уже давно прогнозировалось. Им, видите ли, необходим был кто-то, достаточно красноречивый и убедительный, чтобы найти способ взаимодействия с отзывчивым, но весьма капризным миром, основатель которого обеспечил всеобщий комфорт, но не оставил дополнительных инструкций. У системы Корпорации были сложные и довольно замысловато ограниченные настройки, а расширить их, как выяснилось, мог только гений, способный договориться с ней о воплощении идеи, представив достаточную аргументацию необходимости внесения предлагаемых изменений.
И вот, впервые за всю историю, удалось это сделать. Теперь, когда приблизительно ясен принцип авторства, непременно появятся последователи. Также было разъяснено, что Сообщество Искателей официально станет Сообществом Авторов Идей, а Катр – Великим Первым Автором.
– Последователи? К моей идее присоединятся другие авторы?
– Ну что ты. Автор может быть только один. Остальные – исполнители либо потребители. У каждой идеи свой автор, и это навсегда. Твоя идея будет первой размещена в официальных источниках информации в Галерее сведений, а ты войдешь в историю мира как Автор Идеи Цвета.