…Но Буря Придёт
Лев указал свободной рукой на поросшую редким березняком пустошь, через которую лежал дальнейший путь девушки. Поняв, что дальше Убийца Ёрлов не будет её сопровождать, Майри нащупала стремя носком сапога и вскочила в седло, проверяя прочность привязи поводий запасного скакуна и как надёжно лежит закреплённая поперёк крупа жеребца поклажа.
– Тебе туда. Пока светит месяц, скачи до рассвета вдоль берега, а дальше иди лесными тропами к северу. Стерегись наших селищ. Если изловят, то хорошо если просто повесят на первом дубу, как дейвóнку в тебе вдруг узнают. Все жилы живьём могут вытянуть, прежде чем прикончат – или похуже что сделают вместо вот этих троих… Люди сейчас стали злы – а к чужакам так тем больше. Ты здесь враг для всех прочих.
Она согласно кивнула в ответ, наконец-то приняв всерьёз его предостережения обо всех опасностях предстоящего дейвонке пути из Эйрэ к родному уделу.
– Через четыре дня доберёшься до севера наших Помежий, где на пути окажется большая река, приток Чёрной. По твоему берегу на высоких холмах над долинами будут встречаться древние бурры, заброшенные и обрушившиеся – на них и держи путь. Как минуешь последнюю, пятую счётом с рухнувшей внутрь вершиной – перейдёшь реку выше по течению. Напротив высокого холма в долине есть брод, дно там прочное. Только стерегись – наши люди всегда переходят по нему Ам-э́байн.
– Поняла, – согласно кивнула дейвóнка, вняв предостережению спутника.
– Как перейдёшь там Сырую, в четверть восьмины пути к западу найдёшь нашу укрепь, и в ней разыщешь старого Коммоха из Килэйд. Все его знают – и те, кто глазами не зрил, об отце моём слышали. Он не просто целитель и лекарь, а тот, кто со смертью толкует – марв-сьáрад – первейший из лучших наверное. Передашь слово в слово всё то, что я тут рассказал, и отдашь ему кладь. Если ты будешь осторожна, он на время тебя приютит, и там сможешь до наступления зимы перейти через Чёрную на дейвóнскую сторону, пока в тех краях ещё не разгорелась война во всю силу.
Майри согласно кивнула ему, не перебивая.
– А там Всеотец доведёт тебя к дому, если и дальше он будет к тебе так же милостив как и теперь. Видишь – вместо тебя сразу три я чужих жизни взял, сам того не желая…
Майри молчала, заметив, как взгляд его снова стал колким, будто Аррэйнэ втайне жалел о напрасном убийстве пускай и злодеев, но всё же людей, земляков – прежде чем взять железо напрасно пытаясь решить дело миром, без крови.
– И передай вашим то, что сказал я… – в последних его словах дейвóнке послышался угрожающий вызов, – когда-нибудь это достигнет ушей самогó Эрхи Древнего и всего орна Дейна. Пусть они знают, что Áррэйнэ жив – и пусть ждут меня…
– Они узнают, – твёрдо ответила Майри, наматывая поводья на руку и пристально глядя на Льва из еле разорванного светом его догоравшего смоляка сумрака – на мгновение смолкнув.
– Дейнблодбéреар будут тебя ждать, Убийца Ёрлов. Прощай!
– Эй! Погоди ещё! – он вдруг выкрикнул это когда её конь уже было пустился навскачь, и Майри торопливо одёрнув поводья развернула назад скакуна, повернувшись к мужчине лицом.
– Могу ли я спросить тебя кое о чём? – спросил он спокойно и без угрозы, даже с каким-то любопытством, так и не двигаясь с места с зажатым в ладони череном смоляка.
– О чём?
– Я хотел бы узнать твоё имя. Как звать тебя?
Майри вздрогнула, но сдержала волнение. Она уже собралась было ответить, что он и сам хорошо знает, какое у неё имя – называл его прежде не раз – но тут Áррэйнэ заговорил снова.
– И дурню набитому ясно, что вовсе не Ти́веле ты называешься, – насмешливо хмыкнул он, пристально глядя дейвóнке в глаза, – если и чародейка ты – то вот врёшь не искусно. Там в девичьих во дворце ты не отзывалась на это имя – по крайней мере так сразу, как заприметил я даже хмельным. И не знать мне дейвóнов, если бы какой их отец смеха ради назвал свою дочь Ягодкой – да ещё с волчьего лыка…
Майри молчала, не произнеся ни слова в ответ.
– Ты горда как настоящие дочери Дейна, – он вдруг улыбнулся, – и пожалуй, с лица будешь так же красива – хотя нрав твой и чёрного мора страшней… Даже у друга моего Тийре спокойней жена – а уж Этайн я сам опасаюсь порой, коль её зацепить.
– Может твоя будет трижды похуже, Ёрл-ладдврэ! – дерзко бросила Майри в лицо ему, – чтобы тебе хоть какою-то мерой воздалось!
Лев лишь хмыкнул в ответ с безразличной усмешкой, пристально глядя дейвонке в глаза.
– Так из каких же краёв ты сама?
– Надеешься, что твои люди дойдут туда через все копья дейвóнов?
– Уж как знать? – пожал Лев плечами с усмешкой.
– Не хвались прежде срока. Таких незваных гостей дети Всеотца встречают железом. И не думай, будто ты ровня самим Дейнблодбéреар, чтобы те, услыхав твои слова, устрашились какого-то безродного камника.
– Я также дейвóн по крови́ – вроде должна была ты убедиться, как ножом тогда тыкала в шею, – ухмыльнувшись ответил той Áррэйнэ, в очередной раз встречая смешком её дерзкую колкость. Но затем его голос стал резко суров и серьёзен.
– Хоть имена моих кровных мне неизвестны, и каким было то моё прежнее имя, тебе и назвать не смогу – и нынешнего именования дома Килэйд достаточно мне, кто я есть. Если я по тебе столь безроден, так спроси у любого из земляков – кто такой Убийца Ёрлов? Имён они дали мне много – не у всякого знатного свердсмана столько отыщется – а скоро и новых прибавят, как вновь я нагряну к ним с войском. Прошлой весной у горы я встречался с людьми Дейнблодбéреар лицом к лицу – и ратная слава не уберегла их от клыков Пламенеющего – как и вашего ёрла, чью голову я прибил его пикой к воротам на долгую память всем Скъервирам.
Майри молчала, глядя прямо на застывшего перед нею мужчину – понимая, что всё это, прежде им сказанное – чистая правда. Что сам он на деле таков, как прозвали его в землях Эйрэ – опаснейший зверь, не страшащийся зрить в саму смерть предводитель первейшего среди воинств противника – Лев.
– Ну ладно, езжай… – он вдруг опять усмехнулся, подойдя на шаг ближе, и свободной рукой хлопнул по шеееё фыркающему коню, – вряд ли снова мы встретимся, Ти́веле. Да и так много смертей ты приносишь вокруг, что и мне порой боязно…
Дочь Конута не отвечала, всё также взволнованно глядя в глаза ему, точно не решаясь заговорить с Убийцею Ёрлов – точно прозрившего вдруг её рок, её мрачную долю с рождения. Она снова поймала себя на той дерзостной мысли о том, что ей страшно покинуть его, отправляясь одной в столь опасный и долгий путь к дому, к родному порогу… что быть под защитой этого человека ей так спокойно – быть подле него, не страшась ничего и никого. Но долг звал как можно скорее пустить коня вскачь, чтобы до наступления стуж и бескормицы успеть преодолеть всё то огромное расстояние до первого из дейвóнских уделов – и ещё дальше, к родной тверди на Круче Закатного Ветра.
А имя… Мало ли дев во владениях ёрла, похожих лицом и глазами на дочь Конута, и с тем редким именем, какое ей дали с рождения? Разве сможет он впрямь получить над душой её власть, как говорила когда-то в ночь Самайнэ вещая Марвейн – если узнает его?
И тихо, словно боясь, что кто-то ещё кроме него и ночного ветра может услышать, узнать её настоящее, данное с рождения имя, запнувшись на миг она сказала:
– Моё имя… Майри.
– Тень Майры… – он произнёс так, как оно звучало в давние времена – именем Той, кому было посвящено, – славное имя – получше второго. Счастливой дороги тебе, Тень! Храни меня Трое от встречи с тобой ещё раз.
Она ничего не ответила на его пожелание. Громко гикнув, рванувшаяся прочь словно вихрь всадница устремила коней в сторону близкой отсюда редколесой пустоши к северу. Спустя несколько мгновений лишь ночной ветер обвивал опустевшее место, где только что стояли её скакуны, и где-то в разрываемой предрассветием синеющей тьме затихал удалявшийся цокот копыт.
– Прощай! – крикнул Лев в темноту, облегчённо вздохнув – убедившись, что тень её сгинула где-то во мгле точно в бездне за створами врат в темень Эйле.
Когда цокот затих за холмами, он развернулся и медленно побрёл назад к месту, где на пустой тропе в мокрой иглице валялись тела трёх разбойников, освещая дорогу уже догоравшим огнём смоляка. Заступ в руке был Льву так же привычен как и клинок – и Ветер встревоженно фыркнул, услышав глухие удары дубового рыла о землю.
Сволакивая в неглубокую яму тела душегубов Убийца Ёрлов мимолётно взглянул на их лучника, которого те называли Еловым, не похожего на остальных. В глаза кинулся старый буреющий шрам на виске выше уха – точно грубая риска на риске, как крест. Младше товарищей, тех же годов что и Аррэйнэ – и такой же светловолосый, точно жители запада Айтэ-криохан – как и он сам. Из каких он земель, чьих уделов – какой ветер занёс его к кручам Лесистой, чтобы встретить тут смерть – кто расскажет? Мёртвые не кусаются – но и не расскажут уже ничего, как известно.
Лев попытался закрыть глаза лучника – но тело уже коченело на холоде, и убитый упрямо взирал в пустоту, точно тщась что-то там разглядеть. Безымянный Еловый шёл в вечность с широко раскрытыми голубыми глазами.
ГОД ВТОРОЙ "…СЛОВНО УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ" Нить 12
Так завершился второй год войны меж домами владетелей Запада.
Шедшая осень безжалостно обрывала золото и багрянец затихших в предзимье лесов, позади оставляя бескрайний простор к серому небу вскинутых голых безлистых ветвей. Следом уже ощущалось суровое дыхание стужи идущей своею уверенной поступью с дальнего севера долгой зимы с её пронзительными ветрами, снегопадами и буранами, воем вьюг и безжалостным треском морозов, надевавшей на землю льдяные оковы. Но пока что лишь ветер срывал с сонных чащ их последние листья и трепал потемневшую хвою, приносил нависавшие брюхом над лесом ненастные тучи, проливавшие наземь промозглые ливни, мокрой серой стеной заслонявшие весь небокрай. Время тоски, одиночества, холода. Час, когда лишь рёв осени в гуле ненастного ветра бушует над сонной, оцепеневшей землёй.
Áррэйнэ возвращался на своём верном Ветре в ардкатрах, неспешно правя коня через заросли леса, затихшего в пугающем сонном безмолвии. Там, где его ждали верный друг Тийре и их собратья по оружию, был его мир – мир грядущих сражений и стремительных наступов, ржание рвущихся вдаль скакунов и скрип сёдел, гулкий цокот копыт и вой ветра в ушах, блеск стальных наконечников пик и мечей, яркий пламень металла тех тысяч когтей и клыков Пламенеющего, влекущих лишь смерть на врагов дома Бейлхэ. Дети Отца Всех Клинков пробуждались, воспрятые радостной вестью о том, что Убийца Ёрлов, Ужас Винги и Ветер Воинств – он, Лев А́рвейрнов – жив, и снова ведёт их на запад в бой против извечного недруга.
То было начало третьего года войны. Скрип плотницких снастей, лязг молотов из распалённых в жар многочисленных кузниц оглашал его канун сотворением новых вóротов и осадных снастей. В огне горнил словно под рукой самогó Небесного Кузнеца рождались бессчётные тысячи острых закаленных жал. Впереди были новые сражения и новые смерти, которых так жадно алкали выковываемые в пламени клыки и когти Пламенеющего Ликом.
Áррэйнэ возвращался на своём верном Ветре в ардкатрах. Настоящий же северный ветер рвал последние листья с деревьев и тоскливо взвывал средь колючих ветвей чернолесья. Воин возвращался к стенам родной тверди, чьи муры под гребёнкой зубцов показались из-за изрезанного кряжем склона на небосводе. Внезапно Лев ещё раз обернулся назад, чтобы взглянуть туда, где в ночи исчезла дейвонская всадница, стремящаяся сейчас где-то вдоль русла реки навстречу надвигающейся с севера зиме. Но пожелтевшие луговины в прогалах укрывших хребет горных чащ теперь были пусты и безлюдны, и топот конских копыт давно стих средь седых, запорошенных первым там выпавшим по́утру снегом вершин.
Отогнав её внезапно пригрезившееся видение, не иначе нашёптанное незримыми устами всевидящих скáйт-ши, воин приударил стременами по серым бокам скакуна и направил того в бок ардкатраха.
Рассвет уже прочно сменился полуднем, когда дрожавшая от мучившего её озноба дочь Конута резко проснулась, оглянувшись по сторонам.
Сон был страшен, пугающ – то ли тревожная дрёма беглянки, то ли морочный призрак из мира иного, что объял её разум и вздрогнуть принудил хворавшее тело – но дейвонка раскрыла глаза, возвращаясь в мир яви.
Её разожжённый костёр пожрал ветви и тихо потух, и алые угли подёрнулись серой золой, став холодными чёрными головнями. Северный ветер рвал голые ветви приречных кустов, но в укрывавшей дейвонку ложбине стояло затишье. Кони лениво стояли у ствола старой вербы, навязанные за него поводами, скубая остатки пожухшей травы из-под ног.
Тишину вдруг прервало надрывное карканье. Майри увидела, как прямо перед ней на лежавший в траве куль с вещами сел молодой ещё воронёнок-сеголетка. Отбившийся от выводка, взъерошенный, мокрый от мороси, он растопырил вбок крылья, широко разевая свой клюв и пронзительно вскрикивая. Его чёрные бусинки глаз пристально впились в лицо девушки, вздрогнувшей при виде настигшего её вестника Всеотца.
В памяти вновь всколыхнулось видение, что узрела она в зябкой дрёме на холоде. Вокруг белою прашью по сучьями и мху лежал снег, и четыре зловещие тени уже приближались, хрустя как живые ногами по палым ветвям. Боль пронзала её, заставляя свет меркнуть – и как Шщарово жало блестела на страшных иззубринах алым, багровящим соком стрела. Майри видела перед собою змеящийся серый клубок розоватых, лоснящихся блеском нутроб, что сперва показались из чрева как будто привздувшийся шишкой пузырь – разрастаясь всё больше, комком выползая наружу, как страшные нити сплетаясь меж пальцев. Она всё пыталась заткнуть их, ползущих, обратно впихнуть через рану в пробитое чрево, но тщетно.
«Уходи…» – как из мира иного послышался шёпот, измученный стон, принуждая её встрепенулся, проснуться, очнуться от страшного сна.
«Уходи…»
Всего через мгновение, когда Майри раскрыла зажмурившиеся глаза, одинокая птица исчезла, не оставив и тени среди облаков, что стелились над речищем, сыпя холодную мелкую морось. Вновь на поляне была тишина, и лишь кони похрапывали возле вербы. Но из-за спины вдруг послышался шорох.
Парнишка лет десяти в чёрной свитке и рваном плаще с чужих плеч шустро копался в седельной суме жеребца, ловко хватая лежавшую там скромную снедь и на ходу набивая ей рот. Майри с усилием приподнялась, скинув укрывший её долгий плащ, обопершись руками на черен меча, что лежал подле девушки, прежде скрытый накидкой.
– Языка разве нет попросить – чтобы красть так вот сразу? – негромко спросила она на наречии, что бытовало здесь в этих уделах на западе Эйрэ, и оглядываясь – нет ли сообщников рядом у этого малого – вспоминая видение с голосом, и в испуге ища у распадка стрелка.
– Так уж все и дают по чести́, хоть ты с голоду пухни… – пробубнил тот, глотая кусками еду. Но не бросился прочь как стрела, а застыл на том месте – диковато, угрюмо, но с детским волнением взирая на старшую за него незнакомку с оружием.
Был он тощий, немного веснушчатый, только разве не рыжий, а почти черноволосый – как люди из кийнов в полуденных землях Эйрэ, нечасто бывавшие тут у горы. Такой была в девичьих разве что их говорливая тощая Ригру из Кромдех – с волосами как цвет крыла ворона. Нескладный, высокий – ещё и не юноша, но уже и не прежний ребёнок, он был весь истрёпан и мокр от дождя, как давно не знавший крова и очага – да и сам походил на того воронёнка, что мгновение прежде сидел на куле для поклажи.
– Не из здешних ты, вижу? – спросила его дочерь Конута.
– Да и ты не отсюда… – нахмурился мелкий, исподлобья оглядывая светловолосую незнакомку. Майри не знала что и ответить, почувствовав, что этот мальчишка признал в ней чужачку – но тот вдруг добавил:
– Из Дэирэ будешь ты, как по волосу вижу?
– Оттуда… – соврав в подтверждение вздохнула она с облегчением, – еду на север к Ам-э́байн.
– Не будешь за кражу пинать? – воровато пожал он плечами – так и не выпустив колбасные кольца из рук – и продолжая жевать.
– Кто сам не жрал вволю, другого поймёт… – она опустилась на землю, убрав из рук меч, – ешь, не трону. Смотри чтобы кишки не завернуло, как много заглотишь…
– Жахлошыш шуш мноха… – пробубнил тот, набив хлебом рот, и не постеснялся зубами рвануть долгий кус колбасы, едва уместив всё за обе щеки.
– Иди хоть к огню, пока ветки остались, разжечь можно снова. А то я вся уже околела. Сам небось давно тёплого дома не знаешь…
Мальчишка, не желая казаться неблагодарным, первым схватил запасённый сушняк и стал быстро укладывать ветви на угли, на ходу раздувая ещё сохранившийся под золой жар огня. Закурился струёй белый дым от разжоги из усохших коры и иглицы, и вскоре над сучьями взвилось неяркое пламя, охватывая валежник и согревая дейвонку. Озноб чуть ослаб, только обе ноги были точно соломой набитые, и хотелось лежать у костра не вставая, доколе шёл жар от углей.
– А я из долин Глеанта́рдидд-ан-эбайн, что на юге – где Каменный Узел.
– У Белой истоков?
– Ага. Родитель мой Кайльтэ был лучником в войске у фе́йнага, прошлым летом погиб там в сражении. А бхáилэ наше сгорело дотла, как дейвоны прошлись отступая и всех порубили.
– Родни не осталось совсем?
– Да всех там убили тогда мохнорылые эти… – махнул он рукою со злобой, – мать от рези в кишках умерла, как родился я младшим – а сёстры от красного мора слегли как три года. Родня есть на севере, братья у матушки были из Дигим у озера До́майнэ…
Он снова замолк, налегая на хлеб с сивери́ной.
– Не знают меня они правда, но вдруг к себе примут? Бродяжу как Ллуга собака, ту зиму на юге чуть сам пережил.
– Как ты хоть зимовал?
– У людей добрых в доме, пока были живы до мора и голода. А так в мёртвых селениях прятался, то что осталось в клетях доедал. Чуть разбойники там не убили…
– Я таких тоже встретила было недавно… – дейвонка вздохнула, вздрогнув при от воспоминаний прошедшей ночи́ в лесной чаще.
– Ага – развелось их теперь точно блох на собаке. Когда распря идёт – злой народ стал, особенно тут вот. Как летом дейвоны к Помежьям вернуться смогли, так совсем здесь житья нет – всё лазутчиков ищут, дозоры сплошные. Ни своровать, ни уснуть без тревоги.
Он вдруг поднял свои серо-синие глаза на дейвонку.
– Попутчиком взять к себе сможешь? Есть я буду немного – а путь всё же знаю получше, чем ты тут в излучину скоро упрёшься…
Майри задумалась, с тревогой размышляя о том, стоит ли ей соглашаться взять в спутники этого бродячего воронёнка, точно и вправду порхнувшего к ней из видения, зримого нынче. Однако пусть снеди с ней было немного, но парнишка и вправду мог знать путь получше, чем в первый раз здесь идущая дочерь Конута. Но и тревога её не покидала, что на беду это в странствии…
– Дурная я буду попутчица… А так-то колбас мне не жаль – и одной их не хватит надолго.
– Иной раз стрела в бок получше, чем так с голоду дохнуть… – он снова вцепился в горбушку, жуя серый хлеб из ячменя.
– Жить всякому хочется, глупый… – вздохнула дейвонка, на миг прикоснувшись к виску, где укрытый отросшими волосами на холоде ныл старый шрам от копья – полученный в девичьих в прошлом году – вспомнив, что даже тогда умирать не хотелось ей… и теперь, как отчаяние снова ушло, а свобода была так близка, не хотелось тем больше. Хотелось лишь жить спустя год одинокой неволи средь камня – вернуться домой вопреки всем невзгодам, дышать и надеяться, что сил у неё на то странствие хватит.
– Так как – возьмёшь по пути?
– Как звать тебя хоть? – улыбнулась она, прогоняя усталость и вырвав из рук его недогрызенную колбасу откусила сама добрый шмат.
– Бранн… – ответил от кратко, грея озябшие руки у ставшего затухать уже было огня, вновь подкинув подмокших валежин на пламя.
Даже именем он походил на того воронёнка, узретого ею в яви или видении. И дочь Конута вдруг решила, что и впрямь это знак Всеотца – этот случайный попутчик в дороге, который был то ли ниспослан приглядывать за дейвонкой, то ли наоборот. Но как знать смертным волю вершителей, что оно им на деле гряло́? И не зная о том ничего, теплившая в сердце надежду скорее добраться к Помежьям Майри согласно кивнула мальчишке. Сняв с пояса гребень она принялась по-сестрински заботливо, скоро чесать его влажные грязные пряди волос.
– На человека хоть станешь со мною похож, а не на мокрую птицу…
Зябко кутаясь в плащ и пытаясь согреться остатками жара она потянулась поближе к огню. Пламя сжирало последние сучья. Серая морось дождя не стихала, а северный ветер рвал мокрые ветви деревьев вокруг, завывая над краем.
Ветер порывами резко сгибал до земли молодую еловую поросль с ольшевником, громыхая ставнями и воя в трубе. Селище Къеттиров Греннистуббургейрд, Твердь у Еловой Коряги, просыпалось с пришедшим рассветом, суетой и заботами по́лня дома́. В придорожной питейне на отшибе возле ворот служки споро топили остывшую печь, накрывая столы для ночлеживших странников, доставая из клетей готовую снедь и неся в медных кружках вино. Конюшие лили в поилки нагретую воду и сыпали свежий овёс по кормушкам.
– Ты смотри-ка – он самый!
– Да кто?
– Тот, о ком говорил. Сын той… этот – ну, тот в общем, родич наш кто – или нет… – ухмыльнулся узнавший того средь толпы наводнивших питейню людей северянин.
Человек с гладко обритой головой оглядел появившегося, кто устало сел в дальнем от печек углу на скамью, прислонив к столу ножны.
– Славный парень. Как звать его там, подзабыл?
– Бундин. Который отцов вроде двое, а сам есть ничей…
– Так зови его к нам. Чую, парень толковый.
Северянин поднялся со стула и резво потопал к столу, на ходу привечая родню взмахом кисти, и уселся с ним рядом, свойски хлопнув того по плечу – сразу взяв дело в руки и что-то поспешно толкуя.
Бундин неторопливо, настороженно, но тем не менее ловко сел рядом с сородичем прямо напротив их вершнего, чья бритая точно сапог голова с видной вмятиной в черепе взнялась от миски с ячменною кашей, встретившись взором с подозванным гостем.
– Здравствуй, парень. Слыхал о тебе я от Брейги не раз – а тут сёстры вот так и сплели наши нити в дороге. Неспроста это видно, к судьбе…
– Добрых дорог и тебе, почтенный. Не встречались мы прежде, как был я по Къеттиров разным делам в доме Дейна.
– Я и то говорю – что тебе среди Къеттиров киснуть? – вмешался Три Жала, подсев к парню ближе и хлопнув его по плечу, – тут почтенный тебе предлагает на службу! Ты же парень что надо, решительный, резкий! Нам такие как раз, по пути!
– Чего сразу киснуть? – нахмурился парень, – я у дяди и скригги в чести́, и служу им достойно.
– А того я не вижу? И в дому, по чести́ говоря, не особо тебя ведь любили, как помнишь. Даже дядьке ты будто совсем не родной. Даже мать…
– Ты про мать помолчи. Нет её уже тут… Не люблю о том речи – сам знаешь ты, Жало, – лоб парня резко продрала глубокая пашня морщин, а голос вдруг стал как железо.
– А то будто не знаю? Уж так повелось. Все свой нос воротя́т, когда видят сынка то ли скригги их Херве, то ли всё же Плешивого Гальдура… Ведь людя́м-то виднее, чья кровь в тебе вышла. Всё же от первого мужа, как сына второго родила, все шесть лет не могла понести – а тут раз вдруг…
– На башку не смотри – у Херве мать тоже южанкою была из Тисовой Кручи. И глаза у обоих их были зелёные, – лицо парня скривилось в презрительной жёсткой усмешке, – ты по мне не суди. Даже мать то не знала… Что моё – всё на мне, с тем живу. А что думают люди – мне камнями плевать!
– Вижу, что не плевать… – усмехнулся вдруг Хугиль, пристально глядя на парня.
– Вот – почтенный всё зрит как в воде! Не плевать, знаю точно. Ну а нам ты свой в кость будешь – брат. Тут плевать кто ты есть – покажи себя в деле! А почтенный дела́ тебе даст то что надо! Соглашайся, земляк!
Парень замялся, в раздумьях наморщив свой лоб и надолго замолкнув.
– Решиться не можешь? Давай бросим руны! Боги явя́т, как их воля проляжет… – уговаривал парня Три Жала.
– Зачем руны те сразу? Пойми ты богов… Сто путей заплетут, и мудрейшие бошку сломают в их знаках. Кинь монетку давай – вот она не обманет. Либо да, либо нет – или тут, или с нами, – доверительно молвил Копыто. Из разреза своей верховницы он ловко достал весь потёртый кружок серебра, положив его в руку замершего парня.
– Вот владетеля дохлого нашего морда – жри их Хвёгг всех, тех Скъервиров… А вот змей их семейный, неладен он будь. Так и так дурной выбор, куда не взгляни.
Бундин внимательно слушал слова собеседника, не сводя с него глаз.
– Ты кидай… Если змей – значит с нами. Сплетёт он нам доро́ги как кольца свои.
– Да, давай! – поддакнул ему Брейги, – всё одно ты чужим и для Къеттиров будешь! Кинь – а боги укажут, куда тебе путь. Я ведь тоже решиться не мог – служить нашему скригге или пойти за почтенным на службу в их дом. Как метнул наугад топором по коровьему черепу – так за сорок шагов разрубил его надвое! Прежде и с двадцати так уметить не мог… Значит знак такой был – боги дали.