…Но Буря Придёт
И сам левой ладонью на стол положил свой клинок в простых ножнах. Полторачник такой, как по черену вижу – не всякий из свердсманов этим помашет подолгу. Чуть привытянул меч на пол-длани, чтоб мы увидали – железо там дымчатое, сталь лучшей правки – такое вкруг пояса можно согнуть и ударить по камню, так только затупится малость, а целым останется. И под череном знак из орлиного клюва, пробившего щит… рука Хроссмунда Ванстре. Взял в ладонь свою кружку, и снова сказал, так на нас и не глядя в лицо, краем глаза буравя.
– А это подарок того, кто его отковал самолично. И допить мне осталось тут пива немного, как вижу. Как допью – так что будем потом мы тут делать, как мыслите?
Имель умолк, долго-долго смакуя вино в своей чаше. Брейги слушал в два уха, в нетерпении всё ожидая истории – что было дальше. Где-то в углу Малой залы затихли шаги убиравшей служанки.
– Я быть может и тёмный, с рожденья лишь сеял овёс с ячменём – но смекнул, что не каждый из свердсманов носит клинок от Левши самого́, мечековца на юге первейшего, чьи железные зубы как добрых три стада коров могут стоить – и уж тем больше не всякий вот так вот в подарок его получает. А вот Кишка решил проучить наглеца – и повторно взвил рубщик, уже метя в голову. Я лишь краешком глаза успел увидать, как тот гость вырвал жало из ножен, и резко взмахнул. Тут же Кишка с железкой назад, а кишки́ его на пол из брюха – как на́двое взрезал требух дураку этот странник.
– А сосед твой – да как его… – Брейги забыв почесал себе за ухом.
– Лейф первее меня двинул ноги за двери, резак уронив. А я лишь разглядел, как тот гость обернулся – лицо увидал, что в отметинах смерти багряной вся левая часть, и ничуть не разгневан.
– Что – он сам был? – догадался Костлявый, о ком была речь.
– А кто же? И говорит так: «смотри – если всё же надумал, то двигай со мною. В тебе вижу толк, и ума всё же поболе за этих двоих».
– И пошёл ты за Храфнварром?
– Что я – дурак? От таких предложений раз в жизни баран лишь откажется. Да – за глупость свою за товарищей всех вечерами отхожие вёдра мывал – зато стал не какой-то селюк из навоза, в земле не сижу до заката с сохой и мотыгой.
– Так а то серебро… – начал было Костлявый.
– Да не стал Храфнварр брать денег с хозяев Бирксведде – враньё было всё про тот откуп. Он из тех, кто иль вырвет победу, или сам по чести порешит всё по-мирному, если противник и сам говорить с ним готов. На разведку он ездил тогда, и своих отпустив вдруг заехал в питейню, жену свою вспомнить и сына, как мор их унёс в этот день лет за сколько до этого…
Гасли последние свечи в чертоге. Стыли печи, отдав всё тепло, и темнели уже дотлевавшие угли в их зевах закопченных топок. Брейги ушёл по делам, как позвали его за собою помощники. Опустел Малый зал, затихали под сводами звуки уже уходивших в стряпные помощниц жены их Прямого. И лишь скрип половиц вдалеке говорил, что южанин ещё не один тут.
– Дурно пить одному. Всё равно не легчает на сердце.
– Я и сам то четырежды знаю быть может… – Змеиная Кожа качнул в руке чашу, считая – какая уже за сегодня та полная, – ты же вряд ли, красавица, пару мне нынче оставишь в том деле…
Имель осёкся, язык прикусив, когда женщина села напротив за стол. Была та помладше их старшей, но тут уж служила давно, вышла замуж за старшего конюха – так до Огненной Ночи, когда запылал весь Высокий Чертог.
– Ты прости – не хотел я обидеть…
– От такого же разве в обиду? – вопросом ответила та, положив свои пальцы в ожогах на руку Ормледри, покрытую колкой коростой чешуек. Имель вспомнил, что была та даже до этого очень красивая. Говорят – дочь какого-то скригги внебрачная, кою в Хатхалле он до́бро пристроил. Как же звали её – разве вспомнишь, когда он на жён на чужих не смотрел? Всё же кажется Ульглейн…
– Дурно пить одному. Сама знаю, что легче не станет.
– Да не пью я… Поминки в Поганкину память.
– Был тут кто у него среди наших? – ладонь её была не глядя на холод в остывшем уже Малом зале горячая, тёплая словно тот уголь под пеплом – живая.
– Не отсюда, – мотнул головою южанин, – слыхал, была женщина в Нижнем, вдова то ли шорника, то ли сапожника; с ней он был. Может как разузнаю, так хоть передам, что уж Гальдура нету.
– Передай. Хуже нет, как про мужа не знать, где какая судьба ему выпала. Я хоть знаю, где мой упокоился в Огненной Но́чи…
Имель так и держал недопитую чашу, взглянув ей в глаза, наблюдая за женщиной – как оставил огонь ей на дланях и лбу со щеками опалины, красными пятнами за́живших струпьев пометив её красоту, так пугавшую нынче.
– Я спросить вот хочу… Только ты не в обиду… Как живётся тебе? Мужикам же не так это больно сносить, быть таким вот….
Ладонь его ткнула себе прямо в щёку, коснувшись чешуек на коже.
– Так и живу. Жить ведь хочется, быть, солнце видеть. Что уж плакать, раз то не вернуть?
Она осторожно коснулась рукой его колкой коросты на левой щеке.
– Холодно тут. Весь замёрзнешь к утру, если будешь сидеть и всё пить.
– Я, как видишь, недаром Змеиною Кожею прозван…
– И пусть. Даже змеи одни среди стужи укрытие ищут, с кем рядом сплестись. Холодно тут. Скоро ночь.
Имель хотел было выпить в последний раз в память о друге, но подумав, и глядя в глаза ей отставил подальше свою недопитую чашу. Пусть Поганка покоится телом в гнилых и лесистых уделах на севере – дух его заступил за врата вечным блеском сияющих Халльсверд, а память о Гальдуре так и останется тут средь живых, кто его будет помнить. Кто живой – должен жить… уж такой непреложный закон во все ве́ки под солнцем.
Даже он и она – таковые как есть.
В далёком краю за горами, в дне пути от начала бескрайнего Моря Песков, среди взгорий залесенных древами буков и гордых широколистов покатых холмов, на берегу полноводной тут Белой на круче скалы возлежала твердь дома мухаррибов, возносясь к небесам островерхими жалами веж и сияющим мрамором стен, что своей белизной проступали сквозь серую завесь дождя, колыхавшего резь крупнолистых вершин тут посаженных пальм из уделов на юге – сумевших прижиться и тут. Тучи с закатного моря низвергли холодные струи воды, что студили покои владетеля, и жар ярко горящих печей как незримая длань расползался по залам, согревая собравшихся тут на совет.
Средь украшенных золотом витых письмен ярко-синих лазоревых стен и зелёных сияющих плит половиц, горячих теплом от бегущего в трубках под ними очажного дыма, у стола из резного багряного древа и кости клыков исполинов степей в разговоре уселись на креслах и мягких коврах семь мужей. Во главе на казалось простом, источёном из чёрного камня и крытого шкурами барса Седалище Твёрдых воссел человек старше прочих годами, походивший на некогда резкого хищного зверя, уже надломлённый и тихо слабеющий. Нездоровый воско́вый румянец багрил его лик, а дыхание прежде могучего тела порой прерывалось надрывным и долгим харкающим кашлем.
– И какой дать ответ мне владетелю севера?
Длань его с протянутым острым перстом резко вскинулась, указуя на свиток послания, что раскрытым лежал на столе среди чаш и блюд с мясом их трапезы, уже остывших за долгое время, пока все из мужей ознакомились с ним.
– Смеет он даже нам тут всем указывать, кто и что должен делать! – вспылил вдруг один из мужчин, брат владетеля Зейда, – Единый свидетель – совсем многобожцы уже обнаглели, что тщатся решать за нас всех!
– За меня не решаешь и ты ещё, брат… – перст владетеля твёрдо коснулся Седалища Твёрдых, на котором сидел Мутахи́д-аль-Аэ́да – Гонитель Врагов.
– Мы все слышали слово почтенного Сигвара с севера, говорящего словом их ёрла, – вмешался ещё один брат, – и готовы внимать и содействовать, дав им ту силу, что будет быть может решающей в битве с противником. Надо нам…
– Ты ещё наше воинство всё целиком до последнего пешца отправь им за горы! – вскипел вдруг Абу, – нет, Амр – влезть в склоку соседей не до́лжно нам нынче!
– А когда-то сам первым желал туда влезть ты, аль-Хар… – язвительно молвил один из гостей, седовласый старик, предводитель воителей Ж'айш-арамли́.
– Я знаю, что скажут владетели многих домов, кто стоит за дверями… – Зейд резко метнул взор направо, где за широкой спиною носителя бремени власти мухарриба, полнотелого статного Надра Клешни возносились высокие створы ворот, – я собрал вас, достойных и верных средь дома Заид, чтобы слышать слова, кои может быть примут свой вес на ту чашу решений, что теперь высока и легка в моём сердце. Михлáб с севера мудр, и зрит метко и даже за тысячи стрел от Хидджаза, уповая на помощь от нас по чести́ – равно и по возможностям.
– Коготь твой уповает на помощь – а взамен обещает лишь крохи, – насмешливо фыркнул Абу, – что получим с того, истребляя изменников их малолетнему ёрлу?
– Мои только жёны и все сыновья под луной… Даже власть мне дарована свыше Единым, чью страну я взял некогда в руки. Нет, Абу – ты останешься тут, как уже я решил. Твой чин более чем благороден, и не в силах отправить тебя я на бойню, коя вот уже третий как год там пылает, и не в силах угаснуть досель.
– Ты забыл, брат – что есть и соседи… И они-то вмешаются тоже в ту свару – Единым тебе присягну! Эти свиньи с востока ударят нам в бок, едва мы там увязнем – или встанут на бок предводителя Эйрэ в открытую. А на западе… тьху!
– Да – пожар разгорается сильный, Единый свидетель… – со вздохом огладил бороду предводитель Воинства Песков, – Абу прав – и влезть полною силой в него неразумно. Каково же решение примем мы тут?
– Я согласен с достойнейшим Гази, отец, – поднял голос один из сынов властелина Седалища Твёрдых, несущий чин правой руки у почтенного Надра Кама́ша, – но и оставить письмо без ответа не можем по че́сти. Кто как не мы должны верно блюсти все дела в нашем доме и подле него? Не вмешаться нельзя, ибо наши места могут тут же занять нечестивцы с Большого Арднура.
– Всё так, Рафш… – согласно кивнул ему Надр, – мои люди твердят в своих свитках оттуда, что в Арсаша́хре все ждут с нетерпением смерти владетеля нашего – а равно и то, как засунуть свой нос в дела севера. Загоны Хосровов уже добираются к больхам, где один из владетелей поднял недавно мятеж.
– Провалиться бы им и Кава́ду со всем его семенем прямо в смолу и огонь, потаскухиным детям – жри их Хазат-аль-Элам… – буркнул Зейд, гневно глядя в окно на восточную сторону.
– Писано женщиной. Юной совсем… – седой как снег Гази Ветер Погибели ещё раз внимательно глянул на строки тончайшей заплетенной вязи послания, и вдруг по-мальчишечьи дерзко вдохнул тот неслышимый запах от девичьих пальцев, что остался на свитке, – руку Михла́ба и сына его я уж знаю, Единый свидетель.
– Да хоть тенью Сотрясшего Мир! Прочитали мы все его просьбы… Каков будет ответ наш, достойные? – вопросил всех Абу, поутихнув.
Зейд вдруг кинул взор влево, где в тени вдалеке от жаровни виднелась ещё одна стать человека, доселе молчавшего – лишь внимавшего речи других.
– А ты почему всё молчишь? Ведь послание и о тебе…
Тот – моложе иных, среднерослый и жилистый, не совсем походивший на прочих собравшихся – скрытый тенью едва освещённого пламенем зала вдали от горящих жаровен, что и лица было трудно узрить в окружающем мраке – придвинулся телом вперёд, распрямившись. На запястье блеснул серебром тонкий круг небогатого с виду обручья.
– Я внемлю твоей воле, владетель, – негромко ответил он Зейду.
– Довольно ли будет тебе этих сил, что вручу я вести́ через Ф'ам-альхажа́ри?
– И половины того мне достаточно будет в том деле. Когда выходить нам на север?
Зейд несогласно мотнул головой.
– Сперва выйдешь на юг – решить наши дела в тех уделах, и набрать себе воинство. Почтенный Даххаб из Ари́д тебе будет помощником в этом, прежде чем сам поедет на север посланником в доме их ёрла.
– Половины… – насмешливо фыркнул Абу, покривившись, – там и семь тысяч мало, чтобы взять все городища мятежников.
– Увидим… – сидевший во мраке не дрогнул, как будто не слыша ту колкость от Абу.
– Я не знаю вот, Рубящий – или ты глуп, или Единый лишил тебя страха совсем – что порою одно есть и то же?
– Отчего же… Страшусь.
– И чего же? – любопытствуя поднял свой взор старый Гази Риях-аль-мути.
– Да – чего? – повторил за ним Абу, весь снедаясь в догадках.
– Что убью тебя как-то за глупость твою и горячливость, родич – и страшусь, что отец мне на то потом скажет… Он ведь в гневе опаснее жала Манáт.
Абу покривился.
– Да чтоб жена тебе так же была как и ты, семя Хазáт-аль-элáма… – негромко он фыркнул под нос, не найдя что ответить сидевшему там среди мглы вдалеке от огня. У всех из владетелей в доме в избытке таких, кто зовётся в народе ночною женой – но никто их приплод не впускает в круг ближних родных на высокое место – а тем больше такой, от простой полукровки из этих племён многобожцев. И лишь буркнул с ворчанием громко:
– Поминать кого жаждешь, глупец… Единственным трижды клянусь – многобожцы тебя и Горящему их поклоняться научат, раз в десницы Единого доме тут древних божков вспоминаешь!
Зейд и брови не поднял, слушая вечно горячего брата. Что поделать – в Единого вера прошлась по уделам Арднура с далёкого юга, из Бахр-аль-римáль, бесконечного Моря Песков – но и там же доселе прочнее иных сохранились обычаи прошлого и имена всех творцов, что вдохнули жизнь в мир тех племён, из кого походил говоривший. И вновь обратил взор на тень человека, сидевшего с краю от прочих мужей из их древнего дома.
– Собирайся немедля. Дел много у нас.
– Считай, я уже сел в седло.
Зейд пристально глянул тому человеку в глаза.
– И вернись, лишь потребует этого долг.
Тот учтиво кивнул головой, осенив себе лик в знак почтения дланью. В полумраке сверкнул как искра серебром оберег на запястье.
– Я вернусь, отец.
ГОД ВТОРОЙ "…СЛОВНО УГЛИ ПОД ПЕПЛОМ" Нить 14
Вечером, в одном жарко натопленном покое Высокого Чертога, где запрошлой весной за столом так же собрались на совет ёрл Къёхвар с братьями и Медвежьей Лапой – теперь уже все давно мёртвые – вокруг накрытого к поздней трапезе стола воссели шестеро человек. Там собрались глава владетельного дома и хранитель казны и печатей, его старший сын Горм Меткий – занявший место Бъярпо́тэ вершним над стражей, скригга Утир – крупнейшего из домов Прибрежий – Виганд Широкий, глава южного семейства Свейров Эвар Хромой, старейшина сильнейшего из орнов восточных Помежий Ёрваров Áсквъёльд Долгобородый, и он – вершний стерквéггом Верхнего городища Храфнварр Прямой.
– Рад, что вы все тут собрались, почтенные! Хвала Всеотцу! – Сигвар Клонсэ поднял в руке кубок, немного отлив через край в дар богам, и за ним последовали остальные гости.
– Славный Виганд – я рад, что ты самолично повёл ваше воинство в эту выправу. Это послужит примером для многих иных семейств, чьи владетели презревают общую для нас угрозу, отсиживаясь с людьми в тепле своих очагов по уделам.
– Не настолько я стар ещё, почтенный Сигвар, в отличие от того же достойного Áсквъёльда, чтобы не возглавить своё воинство – раз и он сам не страшится взять в длани секиру! – высокий и такой же широкий в плечах и поясе владетель дома Утир почтительно кивнул головой седому скригге Ёрваров и поставил на скатерть опустошенный кубок, отерев рукой губы и рыжеватую бороду.
– К тому же из моих сыновей в воинском деле силён только старший, а я хочу обучить тому прочих наследников. Быть может, если удача нам улыбнётся, и за зиму мы соберём на востоке достаточно сил, то удастся отбросить войска áрвеннида прочь из уделов Дейвóнала́рды как было прежде хотя бы. Теперь, как их Лев уже мёртв, хвала Всеотцу – натиск арвейрнов в это лето был не столь яростен.
– Однако почтенный, я хотел бы спросить – все ли дома Прибрежий верны присяге нашему ёрлу? – осторожно, не желая ничем обидеть союзника, вкрадчиво спросил того Сигвар.
– Как и было во все времена владычества дейвóнов, достойный… – развёл руками Виганд, и вышитый на богатой верховни́це знак его дома словно пришёл в движение – бушующие синие волны в белой пене, из глубин которых вздымалась распростёршая лепести-пальцы окровавленно-красная рука исполинского Владыки Моря.
– Потомки А́ргвидд-Мар всегда будут верны дейвóнским владетелям – и всегда же и будут их ненавидеть. Мой дом и мои сыновья преданы присяге и нашему общему делу. Однако достаточно семейств до сих пор помнят недавнее пришествие твоего родича Рауда, залившего нашей кровью восставшие прежде уделы – и держат в сердце дедовские обычаи и законы, к возвращению коих взывал нам тогда сам почтеннейший Кербалл. Мой единокровный брат Ройг из таких, если для тебя это тайна ещё.
– Не тайна, Виганд… – кивнул ему Сигвар, сжимая в ладонях резной черен посоха, – что брат твой был твёрже и этой вот кости…
– И навряд ли размяк он с годами. Молись Всеотцу, почтенный, что у меня довольно сыновей-наследников – и не его, а своего старшего я оставил в моё отсутствие блюсти дела дома Утир.
Владетель Прибрежий умолк, и взяв вильцом с расписанного многоцветием красок тонкоглиняного блюда жареный окорок, отправил его в рот, смакуя жгущую терпкую подливу с пряностями. Скригга Скъервиров тем временем обратился к главе Свейров.
– Почтенный Эвар, как обстоят дела на юге?
– Сколько смогли, столько свердсманов мы привели, достойный. После поветрия красной смерти многие гéйрды опустели и податей не хватает. В избытке развелось средь купцов и селян недовольных, некоторые Вольные Города уже с лета открыто бунтуют, – Хромой в злости наткнул на вилец кусок рыбы – свежей форели, дымящейся паром средь жареной луковой стружки с гороховой кашей.
– Да, почтенный – наслышан давно… – скригга Скъервиров мимолётом кивнул на лежавшие в ячеях трёх ларцов на столе свитки писем с прочитанными посланиями, – эти изменники в Ла́утваннгейрде убили вершителя, младшего внука Эльдлейте. Был он толковым в том чине, но тут позабыл, что вести речь возможно лишь с тем, кто готов также слушать – а не с тем, кто желает убийства… и за то был на копья вознят ими заживо.
– Вот выблю́дки! Я бы их за такое… – на миг вспыхнул Эвар.
– Воздам. Своё время для каждого. Поймут и они, что у Скъервиров кровь не вода, чтобы лить её всяким червям без отплаты дозволено было…
– Весною и я за мятеж их возьмусь, поклянусь именами Горящего. Распоясались совсем эта чернь и купцы! – Эвар в запале ударил ладонью по скатерти.
– Не спеши. Придёт тот, от кого они сами ко мне поползут за пощадой и быстрой кончиной, – спокойно ответил хранитель казны и печатей, бесстрастный и невозмутимый – как свитый в кольцо хищный змей, кто готов выжидать для укуса.
– Кто хоть?
– Узнаешь…
– Тебе верю, почтенный. Если бы я сам повёл все войска усмирять их – то и в выправу бы некого было послать. Зато все кто пришёл – сплошь тяжёлая конница, пусть и не я́рнвегг.
– Большего я пока и не прошу. Но снизить подати тоже не в силах – иначе всё серебро мне придётся тянуть из иных уделов, а там тоже отнюдь не бездонные кошели – и воители тоже не шишками с ёлок живот набивают.
– Верно-верно! – поддакнул Когтю с набитым ртом Виганд Брейдур, не отвлекаясь от горячего окорока, – а с монетой сейчас стало худо…
– Да – края обрезают, тонча́т. Из свинца и железа подделки творят серебрёные – не страшатся и плети те воры проклятые! – фыркнул Хромой, негодуя, – точно видно придётся казнить, если даже по морде клеймения уж не боятся, мерзавцы!
– В Эйрэ тоже за распрю хорошей монеты уже не найти – Тийре сам повелел её дважды обрезать, а ценой принимать как за полную так же, – добавил доселе молчавший глава дома Ёрваров, – и подати выросли дважды за год. Недоволен народ, кругом ропот…
– У меня развелось лиходеев в Прибрежьях, кто соль парит втиху́ю и тащит тайком на восток в каждом возе и бочке, мимо податей наших так вот обходя. А как в землях срединных уделов, почтенный – купечество стонет? – обратился Широкий к внимавшему их речам с Эваром Сигвару.
Коготь с тихой усмешкой постукивал посохом по полу.
– Кто-то стонет – а кто-то в час распри лишь рад набить ко́шель… Те как угри в росе – все лазейки находят, чтобы взять свой товар казны мимо. Все Помежья в огне, а иные с востока привезть ухитряются тайно и камни, и пряность, и краску на ткань, и все прочие ценные вещи.
– Северяне на этом небось наживаются – или ардну́рцы тем больше… – подал голос Асквъёльд Лангха́рдиг, хмуря брови, – что кружными путями могут товары возить мимо распрей объятых уделов.
– И такое есть тоже, – кивнул ему Клонсэ, водя посохом по полу – а затем резко ткнул им о доску, – а есть и изменники… Двух купцов – отца с сыном – повесили как две седмины на площади всем в назидание. Дружили с одним свечнико́м-болтуном из Хатхалле, и родне из Помежий все вести про войско и двор наш возили, выблю́дки.
– Купцы? – поднял голову Виганд.
– Мыловары.
– Четвертовать бы их стоило! А свечника того…
– Можно и вешать не быстро таких… – Коготь с усмешкой крутил в пальцах посох виток за витком – точно нитку наматывал им как на веретено, – что танцевать будут в петлях восьмину.
– Так а как быть с восставшими, Сигвар? Ровен час – они смогут совсем обособиться, потянув за собою других недовольных… – Эвар поднял наполненный кубок, вдыхая напиток с лоз юга.
– Решил я уже это дело с мятежными гейрдами. Час нам лишь за ответом, как лето настанет… – Сигвар куда-то смотрел вбок к стене, не отводя глаз от чего-то – точно хищная рысь, что лежит на ветвях в ожидании близкой добычи.
– И то как-же, почтенный?
Скригга Скъервиров вдруг резко ткнул концом посоха в доску, раздавив пробегавшую по полу быструю мышь, не достигшую норки в стене. В тишине громко хрустнули кости, и даже писк не раздался из горла несчастной полёвки.
– Ардну́рцы помогут…
– А уйти захотят потом прочь эти дети Единого? – с сомнением нахмурил брови глава дома Свейров, – вдруг решат закрепиться и несколько гейрдов отжать, как случилось в Великую Распрю?
– А кто пустит их в те города, дав им воду и соль того края? За стенами стоять будут наши, держа эти тверди – их же помощь нам будет снаружи, – Коготь вытер мышиные кишки и кровь о дрова очага, где уже загорался в огне серый трупик.
– И потом, добрый Эвар – меж дурным и тем больше дурным выбор нам невелик…
– Мы хоть и лишились за этот год большинства своих старых владений в Помежьях, достойные – но на две тысячи копий Ёрвары соберут лучших свердсманов нашего орна… – угрюмо, но твёрдо проговорил старый Áсквъёльд, оглаживая долгую до пояса седую бороду, закрывшую украшавший его верховни́цу знак их семейства на белом – высокую чёрную гору, чей камень раскололи корни венчавшей её вершину огромной ели.
– И наши данники и былые соседи сообща дадут столько же. Это крохи того, что могло бы дать наше семейство в минувшем… но теперь мы изгнанники без уделов, и ютимся в оставшихся землях на западе. Мы с Фрекирами сражались достойно, не раз отбивая войска Нéамхéйглаха от Буревийного прочь до Помежий, но под их мощью оставили свой родной дом в Горном Камне.
– Наслышан о твоих горьких утратах, достойный Áсквъёльд. Ужели все сыновья пали в боях до единого?
– Лишь младший ещё уцелел, но без руки и от множества ран еле жив сам мой Къеттиль – а внуков погибло все семеро… На старости лет мне теперь суждено вместо них ратоводствовать в собственном доме…
По морщинистой щеке старика, давно разменявшего девятый десяток зим жизни, потекла слеза гнева с бессилием. Он – некогда тщившийся встретить почтенную старость скригга взрощенного им к величию из прежних страшных утрат времён Сторстрид семейства хранителей восточных уделов, переживший десятилетия Помежных Раздоров – теперь был вынужден на склоне лет вновь взяться за меч и с отчаянием зрить на потерю всего обретённого некогда.
– Дал я клятву Горящему – не оставить в живых, если встречусь в бою с Львом из Эйрэ… Но хвала Всеотцу с его братьями – что дейвóнской рукой был сражён этот зверь, от чьей поступи рухнул наш столп всех имён в моём гейрде, и был пожран огнём вместе с памятью об ушедших…
– Так – прибрали его жизнедавцы, хвала им в том трижды, – поддакнул Хромой.
– Да, почтенный Сигвар – никогда наши дома не были дружными… – Асквъёльд повернулся к главе дома Скъервиров, – но не желал бы я сам никому из врагов видеть это воочию, как пылает и рушится твой Áлльменстáнгир, и горят имена твоих близких… коих многих я собственной дланью там вырезал в древе, оплакав до срока – как любимой сестры моей Ге́дды, которая…
– И у Скъервиров в прошлый год рухнули две твердыни, достойнейший Áсквъёльд – с именами живых и ушедших без счёта… Так что утрата твоя мне близка, – прервав старого Ёрвара хмуро ответил ему Сигвар Клонсэ, сжав зубы в воспоминаниях об Огненной Ночи и кровавой резне под Гъельбу́рсти-гéйрдом – чей пепел доселе был жгуч для их разом ослабшего дома владетелей, – потому я и надеюсь на то, что сообща мы сумеем вернуть всё утерянное этой зимой. Жаль, не дал тебе Всеотец исполнения клятвы – но и прочих врагов нам в избытке, чьих шей изжажда́лся твой меч. Тем я тебе и признателен, что ты старость презрев рвёшься в бой.