Грибники-2. Станция забытых людей

Дизайнер обложки Александр Михайлович Ерёмин

© Вера Михайловна Флёрова, 2024

© Александр Михайлович Ерёмин, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0064-4009-8 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-4010-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Продолжение книги «Грибники 1,5».

От автора: все события в книге являются выдуманными. Все совпадения случайны. Все географические названия являются условными топонимами альтернативного мира и не обладают полным набором признаков реально существующих.

Все стихи, если не указан иной автор, придуманы автором этой книги.

Все картинки и коллажи в тексте созданы нейросетью и обработаны автором.

Часть 3. Станция забытых людей

Глава 1. Лестница

После потрясений начала июня жизнь в посёлке вошла в относительно спокойную фазу. Лето обещало быть урожайным, животные на ферме чувствовали себя хорошо и неустанно плодились, рыба в аквахозяйстве росла, новые помещения, переделанные из старых, осваивались.

Странные Макс и Эрик со своей ужасной, но очень сомнительной историей, остались работать в посёлке, несмотря попытки Джафара их удалить.

– Мы не можем позволить себе разбрасываться кадрами, – отрезала Регина. – Служебных нареканий у ребят нет, отзывы хорошие, а если у тебя есть какие-то личные причины для расторжения контракта с ними, то ты знаешь, что эти причины здесь не в приоритете. И сами ребята уезжать явно не хотят. Если это нужно только тебе…

– То это не важно, – продолжил Джафар мысль Регины, так и не сев на стул, коих в кабинете было четыре. – Я понял.

– Нет официального повода, – смягчилась Регина. – Мы не можем их выгнать. Конечно, если ты воспользуешься своим влиянием на Алексея Фёдоровича…

Джафару не понравилось, как это прозвучало. Как будто Алексей Фёдорович – идиот и ценит Джафара единственно из слабости характера, а не за его реальные заслуги. Сцепив пальцы, механик покачал головой. Эйзена просить не хотелось – в этом случае придётся рассказывать ему о том, что кто-то использует его грибы неправедным образом. Для удовлетворения своих мелких амбиций и садистских потребностей.

Рано или поздно, конечно, рассказать придётся, чтобы решить, как контролировать злоупотребления, но сейчас Джафар не был готов добавлять хорошему человеку лишних огорчений. И удалился, пытаясь убедить себя, что нелепый перфоманс с переодеванием – не повод выгонять людей, отказавшихся по собственной инициативе расторгать контракт… Попросить Орлова? Но вмешивать безопасников в отношения – совсем уже непростительная глупость.

А когда сам Джафар прямо напомнил Эрику о необходимости отъезда, Эрик решительно отказался.

– Прости… я не могу. Мое пребывание здесь – часть моего служения Гнедичу. Ты можешь меня убить, но это должно произойти именно здесь.

– Почему все считают, что я буду кого-то убивать? – рассердился механик. – Я тут вообще не для этого. У меня совсем другие обязанности, прямо противоположные. Ладно. Надеюсь, вы хотя бы тут не на пять лет…

Эрик покачал головой.

– Не на пять. Возможно даже не на год.

– Обнадеживает. Но запомни вот что артист: ещё одна сомнительная выходка – и я сообщу герцогу и майору, что вы оба представляете опасность для жителей посёлка. Придётся объясняться.

Эрик молча кивнул. Затем сделал странную вещь: протянул руку к плечу Джафара. Тот мгновенно ее перехватил.

– У тебя гусеница, – терпеливо объяснил Эрик.

Джафар щелчком сшиб с футболки маленькую зелёную гусеничку и вопросительно посмотрел на собеседника. А тот почему-то выглядел так, словно изо всех сил сдерживает слезы.

Не поняв ничего из происходящего, Джафар выругался на арабском – длинно, выразительно – и ушел, чтобы никого случайно не прибить. Всё-таки он должен был заботиться о жителях поселка, а не наносить им телесные повреждения.

*

Обед в столовой с господином Рейнольдом очень развеселил Аню. Мажор и главный владелец вообще всего, уязвлённый ее замечанием, набрал полную порцию пельменей – может, впервые в жизни?

Тарелки в столовой «Солнечного» делились на два типа: старые, оставшиеся ещё от военной базы, с советской символикой на обороте, и тарелки более поздних закупок: партия с золотым ободком и партия с картинкой в виде мухомора и землянички. Ане нравились те, что с картинкой, а вот Рейнольд положил себе пельменей в старую армейскую. Это выглядело особенно смешно.

– И как вам еда простых смертных? – кокетливо поинтересовалась Аня, подсаживаясь к нему за столик.

Рэнни посмотрел в свою тарелку так, словно впервые увидел и ее, и ее содержимое.

– Экзотично, – ответил он. – Мои родители не позволяли мне есть пельмени. Говорили, что их делают из собак. Но я проверял: за последний месяц ни одна из наших собак не пропадала, поэтому у данных пельменей есть шанс быть из травоядных.

– Жалеете, что они вас сейчас не видят? – подколола его Аня.

– Травоядные?

– Родители.

– Они не могут меня видеть. Они давно умерли.

– О, соболезную! Но они оставили вам наследство.

– Не мне. Сестре. Она тоже умерла.

Рэнни сидел, склонив голову; в этом ракурсе его лицо просилось на икону, даром что было обращено к тарелке. Владелец поселковых угодий явился на обед в своём обычном рубище: серых джинсах, сквозь прорези которых виднелись его острые колени, футболке персикового цвета с насквозь вытертым воротником и пиджаке из мягких зеленоватых лоскутов. Правая рука владельца – тонкая, длиннопалая, с вилкой – нелепо зависла над блюдом, а левая, украшенная темно-золотым перстнем, поглаживала стакан мутного компота, на поверхности которого томилась одинокая сморщенная слива.

Разговор, по мнению Ани, зашёл не туда. Обычно в ответ на ее подколы парни начинали нервничать, лихорадочно оправдываться или вспоминать свои жизненные достижения, справедливо подозревая, что их хотят унизить; Аню всегда забавлял мужицкий гонор.

Рэнни был либо этого гонора лишён, либо хорошо притворялся.

– Значит, у вас теперь нет близких родственников? – ужаснулась Аня. – Сочувствую.

Рэнни кивнул, потом испытующе глянул через стол и заявил:

– Зато у меня есть… довольно близкие друзья.

– При ваших капиталах друзья обычно ненастоящие, – не удержалась Аня.

– А вы хорошо осведомлены обо всех тонкостях жизни, – уважительно заметил Рэнни. Аня не поняла, комплимент это или ирония.

– Вовсе нет, – призналась она, отламывая вилкой очередной кусок под соусом. – Я три года работала с человеком, который мне нравился. А сама так и не поняла, как он ко мне относится.

Рэнни снова посмотрел на нее. Взгляд его был «закрытым» – отстранённым и ничего о его настроении не говорящим. Вежливое любопытство – вот и все, что смогла прочитать Аня.

– А мне было восемнадцать, – поведал он вдруг, нехотя откусив от наколотого на вилку пельменя, – когда я впервые влюбился. Это была студентка юридического института. Она подрабатывала горничной в нашем доме. До этого я был занят только музыкой и литературой, хотел поступать в… ладно, неважно. Там своя среда, люди, интриги. Я вникал. И вдруг появляется она. Из другого мира, где все иначе. Полгода я ходил, как в тумане. Мы стали встречаться, и это выглядело, как путь в светлое будущее.

Рэнни разрезал вилкой последний оставшийся в тарелке кусочек сначала напополам, потом каждую часть ещё на две.

– И вот однажды, проходя мимо кабинета отца, я услышал, как она с моим батей о чем-то спорит. Я остановился и прислушался. На общем фоне беседы о деньгах я уловил фразу… сейчас, конечно, трудно уже вспомнить дословно, как это звучало, но общий смысл выглядел как: «и долго ещё мне нужно будет ублажать твоего обалдуя».

Рэнни усмехнулся, сделал паузу, доел последнюю четвертинку и отпил компота, не трогая пока что сливу.

– Из разговора я понял, что она была любовницей отца, а со мной встречалась за его деньги. Для моей, если можно так выразиться, социализации, как объяснил мне батя через три дня, когда я отлежал их с температурой примерно сорок один… врачи заключили: стресс. Большая учебная нагрузка. Этой историей я хотел сказать, что тоже не всегда понимаю, как ко мне относятся люди на самом деле… Что?

– Нет… ничего, – Аня отломила кусочек хлеба и смотрела на него без особого аппетита. – Это… как-то дико… неужели в наше время такое бывает?

– Обычное дело, – обиделся за свою биографию Рэнни. – Но в те далёкие времена тоже я не был в достаточной мере осведомлён о рутине такого свойства. Возможно, если б я тогда встретил вас, вы бы смогли отговорить меня от необдуманных поступков. С вашим-то знанием жизни.

– Вряд ли, – светским тоном заметила Аня, аккуратно складывая на поднос свою опустевшую посуду. – Я сама склонна к необдуманным поступкам. Села, вот, к вам за столик.

Глядя, как она с подносом направляется к окошку для сдачи использованной посуды, Рэнни допивал компот.

Возглавить культурную жизнь, думал он. Это куда ближе и понятнее, чем жизнь экономическая. Стоит ли эта рыбная Аня того, чтобы ради неё что-то возглавлять? Вредная какая-то.

С другой стороны, может, смысл и не в ней, а в том, чтобы спасти культурную жизнь от возглавления ее Костиком?

Аня вернулась за своей сумкой – жёлтой, кожаной. Явно подбирала по цвету к темно-зелёному трикотажному костюму, подумал Рэнни. У Ани были светло-янтарные глаза, приятное лицо с высокими скулами и маленьким острым подбородком, и кудрявые волосы цвета старого золота. А ещё фигура, как на винтажных пин-ап открытках. Рэнни представил повелительницу рыбок коротком платьице – белом, в мелкий красный цветочек – и невольно сглотнул.

Нет, возглавить определенно стоит.

– Вы не хотите, – спросил он, – вечером составить мне компанию в «Грибнице»?

Аня замерла, потом покачала головой.

– Спасибо, но не сегодня. Там слишком мрачно.

И ты, господин Клемански, слишком глупо выглядишь, мысленно закончил ее сентенцию Рэнни.

Противную сливу он так и оставил в стакане.

*

Вечером Аня передумала и первую свою зарплату все же решила потратить в кафе у Вацлава: заказала шоколадное пирожное с розочкой и безалкогольный коктейль.

Пока наслаждалась коктейлем, пришло сообщение от Олега: мол, скучаю, надеюсь, платят тебе хорошо.

Аня отослала ему фото своего обеда и ужина с подписью: «вот так тут кормят». Потом подумала и добавила фото красавца Рейнольда, подписав: «а это владелец бизнеса». На что Олег незамедлительно ответил: «надеюсь, он к тебе не пристает. Если что, пиши, я приеду, тебя спасу».

Ровно на секунду Аня поверила, и ей стало тепло. Ее спасут.

Нет. Приедешь ты, как же.

– Повторить?

Похожий в своём чёрном смокинге на старого упыря Вацлав взирал на неё из-за стойки выпуклыми серыми глазами. Стеклянные фонарики, излучавшие желтый ретро-свет, придавали ему совсем потусторонний вид.

– А у вас точно алкоголь нельзя? – вздохнула Аня.

– Только по субботам и с десяти до одиннадцати, – отозвался Вацлав. Голос у него был низкий и хриплый; он вызывал в помещении кофейни непривычное эхо.

Послабление про алкоголь придумал герцог, не желая разбираться с контрабандой спиртного, осуществляемой через дорожных рабочих вроде Коленыча. Пусть, сказал он, кто хочет выпить, позволяют себе пару коктейлей в баре, чем вынашивают мрачные замыслы объемом в полтора литра за крупное вложение в теневую экономику.

Аня посчитала дни до субботы и вздохнула: суббота была вчера.

Может действительно стоило пойти с Рейнольдом?

Стало грустно.

– Добрый вечер, – вежливо сказал кто-то, кого она не видела сбоку. – А можно составить вам хорошую компанию?

Аня повернулась.

На фоне стены с фотографиями мертвых людей стоял симпатичный невысокий парень в белой толстовке.

– Хорошую? – недоверчиво улыбнулась Аня.

– Меня Дима зовут, – сказал новый знакомый, устраиваясь рядом на стуле. – И я тут самый веселый. Клянусь здоровьем нашей кошки. Вы ведь любите кошек?

*

– А если бы Августина сейчас вернулась, ты бы кого предпочёл: ее или меня?

Едва проснувшись, Эйзен и Полина наблюдали рассвет через большое панорамное окно спальни. День обещал быть тёплым – ещё недавно густой, туман рассеивался над сопками, клочьями оседая на покрытых лесом склонах.

– Тебя, – беспечно ответил Эйзен. «Девочковые» вопросы, раздражавшие его в исполнении других женщин, умиляли и даже льстили, если исходили от Полины. Наверно потому, что были искренними. Лжи и манипуляций в арсенале Полины совсем не водилось.

– Почему же?

– Потому что десять лет назад я был человеком, – Эйзен перевернулся на спину и потянулся, – выбравшим Августину. Теперь я человек, выбравший Полину. Мои запросы и приоритеты поменялись; в немалой степени ещё и от того, что Августину я потерял и залечил боль от этой потери. После этого у меня были другие женщины; я узнал о жизни чуть больше и изменился.

– А ты не боишься, что я когда-нибудь тоже… захочу кого-то другого?

Этот вопрос явно беспокоил Полину сильнее, чем ее мужа.

– Ты уже хотела, – засмеялся Эйзен.

– Нормального на этот раз, – обиделась Полина.

– Я буду стараться не разочаровать тебя. Но если что… обсудим.

– Но тебе это неприятно.

Эйзен задумался.

– Это бывает… грустно. Но смотря что за человек тебе понравится. Может, он понравится и мне тоже.

– Тогда ему не спастись?

Полина засмеялась, перевернулась и нависла над мужем, положив ладони ему на плечи. Ее груди касались его тела, и это обещало переход интересного – Эйзен бы даже сказал человеколюбивого – диалога в более примитивную форму.

– Мои тетки говорили, что во мне абсолютно нет женского кокетства, – продолжала тем временем Полина, словно бы и не замечая, что Эйзен стал дышать чаще, а моргать – медленнее. – Это правда лишает меня очарования? Но если это так, то какой бы человек мне не понравился, ему вряд ли понравлюсь я…

– Поэтому я могу быть спокоен, – продолжил Эйзен Полинину мысль. – Но во-первых, твои тетки врали, а во-вторых есть люди, которым, наоборот, нравится прямолинейность…

– Правда?

Полина выпрямилась и вынула заколку из волос; они темной волной упали ей на плечи.

– Ты очень красивый, Лёша, – сказала она, пробежавшись пальцами по его животу, ближе к паху.

Выдохнув, Эйзен закрыл глаза. Прекрасно, что теперь у него есть жена. Что он смог кого-то впустить в свою жизнь, не жалея об этом. Что единожды выстроив отношения с одним человеком, не надо было думать о том, как теперь расстаться. Что личная жизнь перестала быть проблемой, для решения которой надо кого-то искать. Что Полина его понимает, и ему остаётся только отмечать это мелкими знаками внимания, к которым она ещё даже не привыкла.

…В этот момент он совершенно четко увидел в соседней комнате – которая все еще оставалась комнатой Аси – человека, покрытого янтарными крошками и странными белыми тяжами, похожими на пенопласт. Эйзен не рассмотрел, кто этот человек – мужчина или женщина – но понял, что тот вслушивается в происходящее за стеной. Этот человек – это существо – было настолько чуждым всему, что Эйзен видел прежде, что это рождало сильную, безысходную горечь. Обреченность. Чувство невосполнимой потери.

– Лёш? – спросила Полина когда Эйзен вновь открыл глаза.

– А… а что?

– Ты плакал.

Эйзен провёл рукой по виску.

– Правда? Видимо, это от избытка эмоций…

– Я знаю. Но с тобой раньше такого не было, – сказала Полина, ложась рядом – грациозная, как длинная, тонкая кошка.

– Это, мать его, лес, – угрюмо пояснил Эйзен. Теперь диалог загнал его в угол: хотелось сказать Полине о странностях здешних мест как можно позже, но не вышло. – Он влияет на сознание. Усиливает его проницаемость для впечатлений и всего такого. Ну а ты… ты ведь тоже очень красивая, и насмотревшись на тебя, можно весьма горько сокрушаться о несовершенстве всего остального мира.

Полина смутилась.

– Спасибо… Знаешь, у меня ощущение, что в соседней комнате кто-то ходит.

– Возможно, это Мария Семёновна, – пробормотал герцог, досадуя на неискренность своего голоса.

– Ты говорил, что она бывает на втором этаже только если там никого нет. А мы ещё не спускались к завтраку.

– Значит, это тоже лес…

– Что он здесь делает? Скажи ему, что подсматривать нехорошо.

– Он вообще-то подслушивал.

– Зачем ему это?

– Возможно, он хочет нас полюбить. Или возненавидеть. В этих местах много странностей. Когда я один, это не так заметно, а когда ещё кто-то… словно домовой поселяется.

Успокоив, а затем обняв жену, Эйзен прижался лицом к ее плечу. На этот раз его взору явилась нормальная, привычная темнота, без всяких видений.

Господи, обратился он туда, откуда она, как ему казалось, пришла. Я обычный человек. Я больше не могу разгадывать твои ребусы и шарады. Когда все это закончится, когда ты позволишь мне умереть, ты выложишь их передо мной вместе с ответами, и мы вместе посмеёмся над моей тупостью. Но пока что… мне нужна подсказка. Мне очень, очень она нужна.

*

С утра на ферме метили молодняк кур. У каждой курицы требовалось взять мазок из зева, подписать по номеру индивидуальной куриной метки, собрать эти мазки, отнести лабораторию к Татьяне, где она их проверяла на респираторные инфекции, затем забрать результаты, внести в журнал, рассадить кур согласно обнаруженному и просчитать профилактические мероприятия, если они нужны.

Если бы, думала Кристина, меня заставили писать мемуары о жизни поселка, то про работу там было бы меньше всего, хотя времени она занимает куда больше, чем всякие приключения.

– Мазок из клоаки тоже брать? – спросил Дима.

– Нет. Сегодня мы это не делаем.

– Если тебе без этого скучно, возьми у себя, – дополнил Эрик. – Там наверняка есть, на что полюбоваться.

– Откуда такая осведомленность? – буркнул Дима.

Кристина фыркнула. В ее присутствии парни постоянно пикировались, и ее это тревожило. Видимо, у Димочки все же не сложилось с Инессой. А Эрик и вовсе загадочный человек. Вроде бы весь такой разбитый и потерянный, но ведь явно настроен на определённую цель. А цель никому не известна.

– Харэ болтать! – приказала она. – Эрик, взял штатив и шагом марш в третий блок! Дим, на тебе два контейнера!

– Да я в курсе.

…Закончили к обеду. Кристина специально выждала в раздевалке, пока парни исчезнут, чтобы они не омрачали ей путь в столовую. Ещё хорошо бы домой заглянуть – переодеться, подумала она, сворачивая на крайнюю, самую ближнюю к обрыву улицу.

После ловли нескольких десятков кур ноги переставлялись с трудом, в голове плескался туман, а пальцы саднило от работы с жестким пластиком. Да и царапины болели – схваченные куры выражали своё недовольство острыми когтями, продиравшими любые перчатки.

Дорога, как и все дороги в посёлке, была протоптана ещё при царе Горохе, пылила и иногда странным образом петляла, словно бы пытаюсь подвести идущего по ней путника к постройкам, от которых к настоящему времени ничего не осталось. Минуя один из таких закутков, Кристина заметила стоящего на его краю человека – спиной к дороге, лицом к кустам. Этого человека она не знала. Обычный парень, среднего роста, темноволосый, чуть полноватый, в дорогих джинсах, белой футболке и рыжих «тимберлендах», он стоял на самом краю вытоптанной зоны и медленно раскачивался. Его руки были чуть приподняты, а голова наклонена вперёд.

Подойдя ближе, Кристина услышала, что он тихо жужжит. Раскачивается и жужжит.

– Эй! – на всякий случай крикнула она. – Вообще-то у нас запрещены наркотические средства!

Незнакомец не ответил. Продолжая раскачиваться и жужжать, он начал поворачиваться, переступая ногами по кругу.

Увидев выражение его лица, Кристина отступила назад.

Человек ее не видел. Взгляд его, расфокусированный и замерший, был направлен куда-то вовнутрь сознания, из открытого рта текло на футболку, а движения выглядели деревянными и натужными, словно для исполнения каждого требовалось преодолеть паралич.

Отравился? Но тогда почему этот звук?

Тут безумец остановился, моргнул и глухо сказал:

– Уходи.

Кристина и рада была бы уйти, но от страха не получалось.

– Это моя земля, – продолжал одержимый, закатывая глаза дрожа подбородком. – Уходи с моей земли! Нечего тебе тут делать! Я выгоню вас! Я выгоню вас всех! Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…

Кристина попятилась ещё сильнее, соображая, куда нужно бежать и кому сообщать о случившемся.

И тут человек ещё раз переместился – она не заметила как – и оказался рядом.

– Это моя земля, – проныл он, протягивая к девушке паралитические руки.

Кристина и впрямь хотела убежать. Однако сзади, слышала она, подходил кто-то ещё, и она боялась обернуться, чтобы не увидеть очередного жужжащего безумца.

И подскочила, когда за ее спиной прозвучал спокойный голос Рейнольда:

– Ну вообще-то эта земля – моя.

Одержимый перестал надвигаться; замерев, он зашатался, а потом, не сгибаясь, рухнул в пыль.

– Эт-то что с ним? – тихо спросила Кристина, на всякий случай схватив Рейнольда за предплечье. Какой-никакой, а все же мужик, вдруг спасёт?

– Не знаю, – пожал плечами Рейнольд. – Но в его голове не было его самого.

– А кто был?

Рейнольд посмотрел на неё, потом на парня в футболке, пытавшегося устроиться в дорожном гравии и сказал:

– Пока непонятно.

Подойдя ближе, Рейнольд наклонился, посмотрел в глаза одержимому и вдруг быстро заговорил:

«Нечем вдохновиться, никого не убить.

Не летать твоей дорогой, не исполать именитому месту – вот уже и забылось,

а хотел вечность, изведал такой край, за который теперь ни заглянуть, ни ответить некому. Законы бытия – так, словно они есть, а нас нет. Заберите нас из этого, заберите в самое то, успейте до полудня, чтобы не пришлось нашим с грязи да скользить на вашем бисере. Уверьте в праздности и смысле – чтобы не уходить, не раскаявшись, что умерли сами, и в дорогу без отдыха, словно слепые на пристани.

Окно мира одностороннее – в пустом доме темнота оттеняет лишь испуганные отражения наши. Для вас – одно, для них – хорошее. А для нас – неделимые уже отражения в растоптанных осколках бисера из оконного стекла. Вот и все, то ли одна история продолжается, то ли многие заканчиваются – трудно сказать. Да и молчать не легче – тишина по ту сторону, которой нет.

Упирался и ждал, словно призраков, тебя и себя.

Сколько раз проносило мимо, а на восьмой изверились, озверели на пустотных сколках – а не предсказания ли? В году отсюда десятом увиден достанет, услышан открестится, исправлен сотрется.

Избегай травли, серый пес, как дважды два избегают равняться четверти».

Дослушав эту ахинею, одержимый сел, поморгал, вытер подбородок, посмотрел на них и вдруг нормальным голосом спросил:

– Где я?

– На первой линии возле обрыва, – честно ответил Рэнни. – Что с тобой случилось? Кто ты?

– Я – Вася, – ответил парень. – Вася из технички, со складов. А вы…

– Я – Кристина. Ветфельдшер.

– А я Рейнольд.

– Простите, господин Клемански, – Вася, как мог, вскочил и чуть было встал по стойке «смирно». – Кажется, я заблудился.

Он хотел было удалиться, но Рэнни жестом остановил его.

– Что вы перед этим делали? – спросил он, и Кристина с удивлением услышала в его голосе жесткие интонации.

– Ничего, – смутился Вася, – не делал. Гулял.

– Вы должны были находиться на вашем рабочем месте. Либо на обеденном перерыве. При всем уважении… столовой я тут не вижу.

– Так я же говорю – заблудился!

– Насколько я знаю, Константин занимается с вами медитативными практиками, которые при отсутствии должной подготовки могут привести к спутанности сознания. Вы практиковали их сегодня?

– Я с утра… для прочистки мозгов… немного.

– И этот метод оказался не особенно успешным, – констатировал Рэнни. – Вернитесь, пожалуйста, на своё рабочее место и к лесу больше не приближайтесь.

Когда Василий удалился, Рэнни похлопал Кристину по плечу и спросил:

– Проводить?

– Д-да… если не трудно.

– Не трудно… Только ты по задворкам одна не ходи. Бери сопровождающего – Яшу, или, если его нет, меня. Мне уже не первый раз такой путешественник попадается.

– Но как ты его успокоил?

– Я вижу его сознание.