Малинур. Часть 2

– … ради Мудрого пастыря бедных, – закончил за него Мельхиор.

– … ради Мудрого пастыря бедных, – повторил стратег последние слова молитвы.

Дастур сделал шаг назад, но, продолжая смотреть столь же пристально, спросил:

– Готов ли ты пожертвовать всем, кроме души, принять благую веру во всей её полноте и до конца своих земных дней блюсти преданность единственному Господину Мудрости; отречься ото лжи в любых её проявлениях, в том числе от придуманных богов, самозванных мессий и пророков? Если готов – не спеши. Освободи свою волю, после подумай про жертву. Если ум согласиться её принести – ответь сердцем, громко и внятно, в присутствии двух бехдинов: меня и его, – Мельхиор жестом показал на сидящего у креста Бесса.

Птолемей медленно перевёл взгляд на пленника.

– Мой ум спрашивает, какова будет жертва. Не оставлю ли я его?

– Если ты про свой ум, то ты волен с ним обращаться как пожелаешь. Ахура-Мазда дал тебе его в услуженье, а не для господства. Нет ничего хорошего, когда раб становится господином, – всё уже сделанное быстро придёт в упадок. А Бог очень много потрудился, прежде чем родился ты, и, соответственно, ничего нового построено уже не будет. Ведь господин знает, а раб умеет. Поменяй их местами: что наруководит незнающий раб и что построит неумеющий господин? Ну а если ты про Бесса, то он уже знает свою участь. Он давно нарушил клятву бехдина, и пришло время принесения жертвы. Не спеши. – Мельхиор замолчал и, выдержав короткую паузу, продолжил: – Я вижу в тебе истинную жажду прийти к Богу, но ты имеешь изощрённый ум. Его власть огромна, а насколько твоя воля свободна, мне неведомо. Сейчас ты жаждешь Его общения, а завтра ум легко затмит всё, и, нарушив клятву, душа замрёт. Верни мне акинак и можешь дальше жить как жил. Когда в своём намерении прийти к Ахура-Мазде ты окрепнешь, поймёшь, что ты действительно готов, – найди любого мобеда и прими веру. Кинжал пришёл к тебе не зря… – Дастур прервался; его взгляд устремился на юг, где на горизонте показались клубы пыли.

Стратег изъял из ножен акинак и также напряжённо посмотрел вдаль.

– Продолжай. Возвращается конный разъезд, и времени у нас мало. Царь Александр, вероятно, будет уже к вечеру, и тебе оставаться здесь станет небезопасно. Валтасара он велел арестовать; возможно, сей участи не избежать и другим высшим жрецам благой веры. Чем этот акинак тебе так дорог?

Тень испуга пробежала по лицу дастура, но, быстро совладав с ним, он пояснил:

– Я в молодости был знатным кузнецом, ковал железо, купрум, сплавы. Общаясь с огнём, настолько с ним сроднился, что сутками мог не покидать кузнечной, перемежая жаркую работу истовой молитвой. Размеренно орудуя молотом, погружался в молитвенное общенье со Всевышним, как будто именно оно являлось смыслом всех этих трудов у наковальни. В один из дней я усомнился: а слышу ли я Бога верно? Или, быть может, звуками ударов молота со мной общается злой Ариман? В тот день я приготовил тайный сплав из истинной и ложной меди2, добавив в него золото. Не отходя от тигля ни на миг, непрестанно читал особую молитву, чтобы в результат трудов моих вселился благой дух. Затем за тринадцать дней выковывал кинжал, всем сердцем его заклиная на защиту истинной веры. Ещё семь дней точил клинок, произнося с каждым движеньем камня: «Оберегай в веках святые знания Авесты от забвения». Последнюю седмицу месяца амеша спента я правил лезвие, шепча ему, как наставление ребёнку: «Будь послушным воле Господина Мудрости и неподвластным воле злого Аримана». В ночь пред весенним равноденствием из кости тигра вырезал накладки рукояти; им повелел искать хозяина из тех, чья рука сможет в мире форм исполнить волю Бога. А на рассвете дня весеннего равноденствия чеканом выбил на клинке фаравахар, наполнил золотом клеймо и произнёс: «Пусть каждый, кто возьмёт кинжал, по форме станет его хозяином, а по содержанию – его рабом, и тогда пусть Господь направляет сию руку. А если хозяин решит уклониться ко злу или глух будет к Божьему гласу, то пусть в день ближайшего праздника Седе предстанет с ответом на Высшем суде и бессмертные силы Амеша Спента его там защищают». После чего сжал рукоять кинжала, отмерив так себе полгода на то, чтобы понять: слышу ли я Бога и тогда останусь жив или лукавый Ариман – мой хозяин, и тогда я должен умереть… А для того чтобы ежеминутно помнить о своём заклятии, нанёс эту рану, – он показал ладонь со шрамом. – Одновременно помолился, чтобы Ормазд не позволял ей затянуться, пока все мои мысли, слова и дела не станут всецело ему угодны. Через шесть дней, когда бехдины празднуют рожденье Заратустры, община выбрала меня мобедом, а спустя полгода, в день осеннего равноденствия и праздника Седе, я был избран дастуром. К тому моменту моя рана полностью зажила. Но через несколько лет мне выпала честь предстать перед шахиншахом Дарием Третьим. После аудиенции ко мне обратился один из командиров личной гвардии царя, это был тот самый Патрон. Грек хотел принять благую веру. Я отказал, предложив ему сначала изучить наши традиции и ритуалы. И в тот же вечер рана вновь начала кровоточить… Уже на восходе солнца Патрон читал со мной молитву Ахуна Ваирья. Он искренне плакал от счастья, а я смотрел на чудесно зарубцевавшийся шрам, ещё раз убедившись, что создал материальное орудие Господа и проводника Его воли. Когда пришло время уезжать, порез вновь начал болеть; но я уже знал, что акинак от меня ждёт: после рассказа Патрону истории о рождении кинжала воин по своей воле и с моего дозволения взял его в руку. Так грек стал вторым хозяином клинка. Он тоже чувствовал, чего акинак ждёт от него, но, судя по всему, не справился… Теперь кинжал выбрал тебя. И я предлагаю вернуть орудие создателю, тем самым устранить предопределённость твоего жизненного пути и отказаться по доброй воле от принятия благой веры. Потому что в противном случае тебе останется три месяца, чтобы услышать волю Господа и деятельно начать её исполнять; если хозяин не справится, то в день осеннего равноденствия, когда бехдины отмечают праздник Седе и приходит срок отвечать за прожитый год, он умрёт. – Мельхиор взглянул на Птолемея и протянул открытую ладонь.

– Если я верну его, ты не вручишь мне пояс кусти?

Стратега била мелкая дрожь. Ему казалось, что рукоять акинака вибрирует от нетерпения и стоит разжать пальцы – кинжал сам выскочит и бросится в объятия своего создателя.

– Нет, ты не готов. Принятие веры для тебя сейчас формальный ритуал. Душа желает прильнуть к Богу, но холодный разум не позволит. Не столько желание души тебя толкает стать бехдином, сколько намерение ума, имеющего умысел, противный Господину Мудрости.

Птолемей сделал шаг назад, словно пытаясь разорвать неведомую связь дастура со своим металлическим дитём, а также самому спастись из-под его влияния. Он посмотрел на серебристый клинок, затем на юг. На фоне поднятой пыли уже виднелись вдалеке три точки приближающихся всадников.

– Я готов принять благую веру и оставить кинжал у себя до самого дня осеннего равноденствия. А после, если останусь жив, я верну его тебе, – вымолвил стратег и решительно вложил кинжал в ножны. – Пусть всё останется предопределённым.

Дастур глубоко вздохнул и впервые чуть улыбнулся:

– Ну что ж, быть может, на то воля Ормазда, ведь акинак не выбирает себе раба просто так. Главное, пойми, что ритуал введёт тебя в религию, и тогда по форме ты станешь бехдином, а станешь ли ты им по содержанию… зависит только от твоей свободной воли. Ищи её там, где-то на границе души и ума; она проявляется, когда оба начинают жить в согласии друг с другом.

Пока Мельхиор готовился к ритуалу, разведчики доложили, что армия всего в пятидесяти стадиях и прибудет через несколько часов; Александр движется в авангарде.

Птолемей полностью разделся, оставшись в одной белой тунике, подаренной Таис. Омыл руки, ноги и лицо остатками воды, что ему полагались на день. Мельхиор остриг ему ногти и волосы. Оба встали на колени по разные стороны небольшого костра. Бесса отвязали от опоры, и он сел по левую руку от Птолемея и по правую от Мельхиора.

– Повторяй за мной слова, которые я буду сейчас произносить. – Дастур положил руки на колени, держа в повёрнутых к небу ладонях пояс кусти. – Эта молитва очень сильная; если ты потом научишься читать её душой, она поможет найти общий язык с умом, и сразу же ей улыбнётся Ахура-Мазда. Ты сам всё почувствуешь. Ты готов?

– Да.

– Свободен ли твой выбор, Птолемей, и не является ли он намерением ума, чувственной прелестью, сиюминутной потребностью тела или иным порождением Аримана? Отвечай душой.

– Да, свободен, – сдавленно прохрипел Птолемей.

– Тогда смотри на огонь и повторяй за мной. – Мельхиор глубоко вздохнул и каким-то не своим голосом начал читать: – Признаю себя поклонником Ахура-Мазды, последователем Зороастра. Отрекаюсь от дэвов и принимаю веру Господа. Поклоняюсь и молюсь бессмертным силам Амеша Спента. Господину Мудрости, доброму, всеблагому, принадлежит всё благое. Святое благочестие выбираю я себе, пусть оно будет моим. Я отвергаю грабёж и угон скота, ущерб и разрушение домов. Я отвергаю дэвов и поклонников дэвов; демонов и поклоняющихся демонам; тех, кто вредит кому-либо мыслями, словами, делами… Истинно я отвергаю всё, принадлежащее лжи, противящееся добру. Как Зороастр отверг дэвов во время всех встреч, когда Мудрый и Зороастр говорили друг с другом, так и я отвергаю дэвов, как поклоняющийся Мудрому зороастриец… Таков был выбор вод, таков был выбор растений, таков был выбор благодатной коровы; выбор Господа Мудрого, который создал корову и праведного человека; таков был выбор Зороастра, выбор Кави Виштаспы, выбор Фрашаостры и Джамаспы; по этому выбору и по этой вере я являюсь поклонником Мудрого… Я предаю себя благой мысли, я предаю себя благому слову, я предаю себя благому делу, я предаю себя вере поклонения Мудрому, которая… истинная, величайшая и лучшая из всех, которые есть и будут, прекраснейшая, Божья, зороастрийская.

Птолемей сначала заворожённо смотрел в огонь, но когда повторял последнюю фразу, он поднял взгляд и не узнал дастура. Его лицо стало мертвецки бледным, и если бы не сидячее положение, то Птолемей вовсе бы решил, что Мельхиор умер. И опять: произносил ли он молитву вслух или стратегу всё послышалось? Из оцепенения его вывели движение головы дастура и открывшиеся глаза. Бехдин приподнялся на коленях и медленно протянул руки с поясом прямо над пламенем костра. Птолемей, сам не понимая почему, сделал то же самое. Жар был нестерпимым, но удивительно безболезненным.

Мельхиор переложил пояс кусти на предплечья неофиту. После подошёл к стратегу и, повязывая символ принятой веры, дал наставление:

– Бехдин Птолемей, если цели твои и мысли будут благородны, слова – искренни, а действия и устремления – последовательны и тверды, то всякое дело твоё непременно станет благим. Не позволяй никому брать кинжал за лезвие: он сам выбирает хозяина, позволяя ему сжать в ладони свою рукоять. В лезвии сосредоточена разрушительная энергия, и любой, кто к нему прикоснётся пальцами, сам того не ведая, разделит обязательства, предназначенные хозяину. Но только хозяин имеет потенциал их исполнить, а случайный человек вряд ли даже узнает о них, ну а спрос с обоих будет одинаков. Помни: ты лишь внешне хозяин акинака, на самом деле ты его раб. Господь ждёт от тебя каких-то конкретных действий для защиты веры и священной Авесты. Не совершив их – через три месяца ты умрёшь. Это твой свободный выбор…

Примечания