Малинур. Часть 2
Они сразу подбежали к Сергею.
– Слава орденоносному Амиру! Ура! – закричал старшеклассник, и подростковая компашка весело загоготала. – Дядь Сергей, посмотрите на гору, – восхищённый Амир схватил офицера за руку.
Кузнецов повернулся в сторону вершины, с которой часом ранее сорвался камнепад. Стихия снесла первую букву у слова «Памир», и теперь надпись гласила: «Слава орденоносному амиру!»
– Во как! Я теперь орденоносный, и первое место по сбору металлолома занял наш класс! А эти второклашки вообще дурачки!
Старшеклассники согнулись пополам, гогоча, как стадо гусей.
Пока Амир с друзьями не мог говорить от приступа смеха, Сергей подошёл к взрослым:
– Здравствуйте! Проезжаю, смотрю: грузовик наш. Решил, что землетрясение порушило школу. Что случилось-то?
Капитан – начальник автослужбы натянуто улыбнулся и кивнул в сторону «мушкетёров»:
– Полковник Славин приказал весь металлолом перебрать – может, ещё что-нибудь они притащили из нашего имущества. Директор позвонила, говорит, при погрузке собранного школьниками железа нашли боеприпасы. Оказалось, это семь муляжей противотанковых мин, пацаны где-то их надыбали и притащили.
– Дядь Сергей! – схватил его за руку бледный Андрюха. – Да мы же опытные, мы и так знали, что мины не боевые, но по двенадцать килограмм же каждая весит! Чего они просто так валялись…
– Ну, во-первых, металла там с гулькин нос, так как внутри песок. А во-вторых, где валялись? – строго спросил Кузнецов.
– За выгородкой… где склад инженерный. – Мальчишка шмыгнул носом. – Если они лежат на улице уже давно и никто их в склад не убирает, значит – они ничейные же? Правильно? Вот мы их и забрали. – В его блестящих глазах теплилась надежда.
– Почему ничейные? Там охраняемая территория.
– Да там колючая проволока давно порвана… А часовой вообще с другой стороны только. – Голова вновь опустилась, а вместе с ней рухнула и надежда на более-менее благоприятный исход.
Кузнецов посмотрел на взрослых. В женских лицах читалось одно: «Товарищи пограничники, что у вас за бардак в части? Склады не охраняются, приходи – беи хоть мины, хоть что!»
Капитан быстро взял ситуацию под контроль.
– Ну-ка, идите сюда. – Он отвёл «мушкетёров» подальше. – Рассказывайте, где и что вы ещё вытащили. Где собирали металлолом?
В итоге собранный пик Коммунизма заметно уменьшился, лишившись нескольких колёсных дисков, почти двух десятков траков от гусеничных тягачей и множества других деталей, ранее хранящихся на открытой охраняемой площадке за автопарком части. Но больше всего начальника автослужбы расстроила находка, спрятанная в центре кучи: четыре новых аккумулятора.
– Ещё даже мухи на них не сношались… – печально произнёс он, разглядывая инвентарные номера на корпусах. – Их вы где спёрли?
– Мы ничего не воровали. Нашли там же, за автопарком. Спрятанные лежали, – тихо просопел Женька. – Там ещё два осталось, большие только, от БМП или танка, наверное; не смогли утащить – тяжёлые очень.
Капитан взглянул на зама командира части. Тот лишь покачал головой и окинул взглядом четверых бойцов. Те вроде ничего не услышали.
– Солдаты с какого подразделения? – тихо поинтересовался начальник у офицера.
– Из комендантской роты.
– Это уже лучше; хорошо, что не с автороты. Хотя водила один хрен растрепаться может. Мой-то «руль» язык ещё на учебке прикусил, а этот – не знаю. Батареи закинь сам в уазик, в разведотделе полежат пока. В отряде доложи командиру – ему решение принимать, что делать. Крысячат у тебя не по-детски. Я на свою машину новый аккумулятор у зампотеха месяц как выбить не могу, а они, оказывается, под кустиком лежат, скоммуниздил уже кто-то. Ударники коммунистического труда… вернее, «кому нести чего куда»… Хреново, ничего не скажешь. Хотя… не было бы счастья, да несчастье помогло.
***
Ночь, как всегда, быстро прогнала сумерки и чёрным бархатом накрыла землю. За окном кабинета жёлтый свет уличного фонаря высветил причудливые тени, превратив раскидистые кусты роз в подобие косматых чудищ. Тишина длилась недолго: сонмы ночных жителей вылезли из своих убежищ и быстро наполнили округу шелестом, стрекотанием, стуком, щёлканьем, поквакиванием и массой иных диковинных звуков.
Сергей включил настольную лампу, открыл выдвижной ящик стола, достал фотографии английских текстов из папки Вахида.
– Чёрт, – произнёс он вслух, увидев письмо горе-любовника, что лежало под фотоснимками. – Надо не забыть завтра отдать. – Положил конверт возле бюста Феликса и тут же вздрогнул от резкого стука и скрежетания сзади.
Утренний рыжий котёнок запрыгнул с уличного карниза в проём открытой форточки и уселся на краю, опустив хвост между рам.
– Ну заходи, коль пришёл. – Сергей встал из-за стола и подвинул к окну свой стул.
Кот мяукнул, словно принял приглашение, и, оттопырив зад, свесился головой вниз, медленно скользя по стеклу передними лапами. С шумом спрыгнул на подоконник и с него сразу на стол. Задрав хвост, прошёлся по краю и улёгся прямо под лампой. Кузнецов сел на место. С полминуты оба смотрели друг на друга. Глаза рыжего превратились в изумрудные тарелки, перечёркнутые еле заметной полоской сузившихся зрачков. Белёсый животик был явно набит чем-то, а довольная мордочка будто улыбалась. Сергей пальцем погладил гостя возле уха; тот заурчал, прищурившись и вытянув шею.
– Признавайся, Сливочник, кого сожрал уже? – улыбнулся офицер, потрогав округлое пузо.
Кот завалился набок, вытянул лапки, устроив тем самым сытое брюхо поудобней.
Зазвонил телефон прямой связи с начальником отряда.
– Сергей Васильевич, телеграмма пришла: тебе полковника присвоили. Поздравляю! Подходи, сейчас замы прибудут, погоны вручать будем. Галлямова с собой возьми, заодно педсовет проведём по поводу сынов наших беспризорных. Аккумуляторы у тебя?
– Спасибо. Сейчас буду. Да, у меня.
– Пусть лежат. Вычислили вроде уже пропарюгу вороватого, особисты завтра планируют его за яйца брать.
Кузнецов вышел в коридор, позвал заместителя. С улицы зашёл хмурый дознаватель.
– Джафар, чего такой озабоченный?
– Котик пропал. Ушёл в обед и… пропал.
– Соскучился, что ли, уже? – засмеялся подошедший Галлямов.
– Тимур, – повернулся Сергей к заму, – телега пришла – полковника мне присвоили; командир к себе зовёт, тебя тоже. Коньяк получилось достать?
– Конечно, пять бутылок. Поздравляю, Сергей Васильевич! Сейчас оповещу отдел.
– Поздравляю! – протянул руку майор.
– Да не хмурься, Джафар. У меня на столе спит рыжий, через форточку залез.
Полковник открыл дверь в кабинет. Усы дознавателя зашевелились, и на их смоляном фоне обнажившиеся зубы показались особенно белыми.
– А я ему колбаски принёс, – не скрывая радости, доложил майор.
– Зачем ему твоя колбаса? Видишь, брюхо какое? Сожрал уже кого-то – спит, переваривает. Забирай Сливочника.
– Почему Сливочника?
– Так он цветом как сливочное масло.
– Ну, значит, будет Сливочник.
Старый майор, словно младенца, взял кота на руки. Тот лишь блаженно мявкнул, даже не открыв глаз.
В кабинете начальника отряда Кузнецов и Галлямов оказались первыми. Славин поздравил новоиспечённого полковника, заметив, что выглядит он уставшим. Сергей честно признался в дневном возлиянии у коллег из территориального отдела КГБ, но сказал, что положенные сто грамм готов принять стойко. Сойдясь во мнении, что обмывать звёзды гранёными стаканами обязательно лишь до майорского звания, командир поставил на стол «полковничий» стаканчик, размером вдвое меньше обычного.
– Комендант Калай-Хумба звонил, – сообщил Славин, выставляя рюмки. – Говорит, у капитана Мухробова с рукой проблема какая-то, нарывает сильно. Температура держится, а в отряд ехать не хочет. Он докладывал тебе?
– Вроде зажил порез у него, – ответил за начальника Галлямов. – Был в санчасти недавно, всё ему обработали.
– Сегодня из Душанбе туда прибыл борт, завтра летит в Хорог. Вон телефон, позвони разберись прям сейчас. Пока петух жареный не клюнул в жопу, пусть снимается в отряд; на хрен нам эти подвиги разведчика?
– Тимур, позвони, – обратился к заму уже Кузнецов, – переговори с комендантом. Передай приказ: Мухробову вылететь в Хорог, и сразу к врачу.
Начальник разведки и его заместитель пристально посмотрели друг другу в глаза. Кузнецов качнул головой:
– Помнишь наш утренний разговор? Хороший повод; нечего ему там сидеть…
Галлямов кивнул в ответ и взял телефонную трубку.
– Сергей, как у тебя семья, в Москве по-прежнему? – сев напротив заместителя, поинтересовался Славин. – Сюда так и не собираешься перевозить?
Кузнецов неопределённо пожал плечами, ответив, что пока не получается. Командир не стал развивать деликатную тему, понимая, что в личной жизни у начальника разведки, вероятно, не всё хорошо. Однако после паузы Сергей вдруг сам продолжил:
– В отпуске буду в Москве – подам на развод. Сегодня решил.
Командир аж отпрянул от неожиданности подобного откровения.
– Такие вещи по пьяни не решаются; не спеши. У тебя же сын.
– В том-то и дело. У меня сын второклассник, как ваш Андрюха, а он меня дядей скоро называть будет. Жена категорически отказывается даже на лето мне его привезти. Смотрю на ваших обормотов и завидую… что безвозвратно упускаю самое главное. – Он опустил голову, и удушливая тоска петлёй сдавила горло, заперев слова в груди.
Подошёл Галлямов, сел рядом с командиром и, вероятно не расслышав всего диалога, злобно вступил в разговор:
– Чего там завидовать? Я уже и порол своего, и жена его стихи заставляет учить без конца, чтобы по улице не болтался. Один хрен, день через день какие-то проблемы подкидывает. Организовалась троица! Я только и слышу: то «мушкетёры» на стройке гудрон подожгли; то на берегу реки что-то палят и взрывают; то залезли на склад связи, то на инженерный; то с дерева свалился – всё пузо до сих пор в зелёнке. А с лентами этими что устроили? А сегодняшний металлолом? Да хрен с этим железом, ладно. А если часовой бы заметил и, не разобравшись, пальнул? Не говорю уже про патроны…
– Какие патроны? – удивился Славин.
Галлямов посмотрел виновато на командира:
– А вы не в курсе? Валентина Петровна, значит, решила не расстраивать. Только прошу, товарищ полковник, меня не сдавайте, а то как-то некрасиво получается…
– Ну давай, Тимур, рассказывай. Что за патроны? – Славин скривился, как от зубной боли, поняв, что придётся последовать примеру Галлямова и всё же хоть раз выпороть сына.
– Жена моя отпросилась дней десять назад с работы в обед. Слышит: на пустыре за арыком у дома хлопки какие-то; идёт туда… Короче, сделали они из водопроводной трубы самопал. Кто-то им один конец помог заварить, прорезь явно автогеном прожёг. Из свинца залили внутри подобие казённика под автоматный патрон, какой-то курок из гвоздя со жгутом примастырили. Ну и испытания проводят, пока все на работе и не слышат. Галя моя, вы же знаете, тот ещё янычар – взяла хворостину и как отхреначила обоих! Я вечером, когда увидел, говорю: «Ты с ума сошла, зачем так пороть? Ребёнок сесть теперь даже не может». Она хватает эту хворостину и на меня с матами: почему, мол, дети с патронами играются? где они их находят? мы все мудаки, и всё в этом роде. Еле успокоил. До сих пор, правда, не поколол оболтусов, кто сваркой им помог. Молчат, партизаны хреновы.
Смешного мало. Разговор о личном сам собой превратился в педсовет.
– А я думаю, почему мой за столом перекошенный сидит. Сказал, что ударился, – ухмыльнулся Славин. – Молодец Галя – нашёлся наконец-то строгий родитель; правда, сегодняшний металлолом свидетельствует, что нужно добавить. Так, Тимур, коль пошла такая пьянка, рассказывай – может, я ещё чего-то не знаю? А то Валентина Петровна добренькая; чувствую, сынуля мой вообще от рук отбивается.
Тимур хихикнул и озорно посмотрел на Кузнецова.
– Про кольца знаете?
– Так-так-так… – Командир откинулся на спинку стула и натянуто улыбнулся. – Нет. Говори.
– Только, Венадий Иннокентьевич, не упоминайте меня, а то неудобно получится перед Валентиной Петровной. Она оберегает вас: вы и так дома почти не появляетесь, а тут ещё проделки детские. Если кратко, то в мае где-то залетает в кабинет жена и выпученными глазами требует с меня трёшку – заплатить за нашего бестолкового младшего сына. Оказывается, взял он её кольцо золотое и обменял в Союзпечати на дорогущую марку; Андрюха так же поступил с цепочкой супруги вашей. Продавщица порядочная оказалась, спросила фамилии мальчишек, драгоценности забрала, опасаясь, что они их где-то украли. Отдала вожделенные марки и через директора школы нашла матерей, всё вернула. Однако наши рукожопы марки умудрились уже заляпать – руки ведь моют, когда грязь осыпаться начинает; пришлось их купить.
– Марки-то свои они всё же получили? – повеселел Кузнецов, широко улыбнувшись.
Славин строго насупился, не видя в произошедшем ничего весёлого.
Кузнецов тоже посерьёзнел и, посмотрев обоим собеседникам в глаза, произнёс:
– Не надо их пороть. Они обычные и добрые пацаны, просто им посчастливилось жить в невероятно интересном мире, и дети используют данный жизнью шанс на полную катушку. Скоро они вырастут и, дай бог, не забудут, что для счастья нет условий, кроме одного: не лгать, особенно себе самому. А они не врут. Искренне верят, что белые ленты на проводах – это красиво, собранный ими металлолом был ничейным хламом, кольца и цепочки вообще не пойми зачем нужны, а рассказать про сварщика – значит предать его. Пусть как-нибудь после школы зайдут в отдел – я попробую их заинтересовать чем-то более важным нежели палить гудрон и патроны по свалкам выискивать.
В это время в кабинет постучали – пришли остальные заместители.
Глава 5
329 год до Рождества Христова.
Уже совсем стемнело. Редкие звёзды тусклыми искрами пробивались сквозь облака, что спустились со склонов Па-и-мирха. Птолемей лёжа смотрел, как пламя костра отбрасывает рыжие блики на крест и фигуры двух человек, одетых в белые рубахи и сидящих с ним рядом. На протянутых к огню ладонях оба держали какие-то верёвки – наверное, те самые пояса кусти. За ними виднелись трое солдат, явно утомлённые нудным созерцанием бормочущих персов.
С востока повеяло прохладой, и почти сразу подул слабый ветер, а спустя несколько минут резкий порыв совпал с раскатом грома, и тут же костёр затух – начался ливень. До самой поздней ночи лагерь не спал. Укрыться на равнине было негде; палаток с собой не брали, а плащи и другая верхняя одежда преимущественно сгорели в ходе представления, устроенного ранее для Спитамена. Лишь ближе к утру дождь притих, позволив людям забыться в тревожном сне.
Птолемей проснулся от громких возгласов и причитаний какого-то солдата. Откинул с лица платок – яркое солнце тут же резануло по глазам. Небо безоблачно синие. Одежда успела уже просохнуть, и лишь влажное парение от земли напоминало о ночном ливне.
– О боги, я уже не могу! – опять послышался чей-то выкрик.
Стратег поднялся и обомлел: вся равнина перед ним пылала ярко-красным ковром. Он поднялся на ноги, тут же почувствовал головокружение и лёгкую дурноту. Обернулся: почти всё вокруг рделось от красных маков, впервые зацветших в этом году. Солдаты, никогда не видевшие подобного буйства цвета, как дурные бродили вокруг, удерживая за узды своих лошадей.
Подошёл Воруш:
– Птолемей, надо уходить отсюда. Персы говорят, что аромат этих цветов столь силён, что через пару часов, когда они полностью раскроются, мы можем лишиться рассудка. Кони уже нервничают. А Собака Элия вообще не в себе, с его обонянием бедняге совсем плохо.
Стратег, ослеплённый ярким красно-синим зрелищем, прищурившись, смотрел на крест:
– Где Бесс?
– Вон он сидит связанный, – помощник кивнул в ту же сторону. – Давать команду на сбор?
Птолемей направился к кресту, отвечая на ходу:
– Да. Пошли Элию, пусть найдёт поблизости, где ему будет лучше и где нет этого кровавого моря. Прикажи солдатам держать коней – боюсь, что пастись здесь опасно.
Бывший сатрап Дария сидел, привязанный к опоре. Караульные с красными от недосыпа или окружающих маков глазами подняли его на ноги. Стратег приказал выкопать деревянное сооружение и приготовиться к маршу, после чего подошёл к пленнику. Невдалеке, опираясь на посох, с земли поднялся дастур. В светлой тунике на красном фоне, с чёрными волосами и такой же бородой на фоне голубого неба мужчина выглядел словно Зевс.
– Стой, где стоишь, и не приближайся! – окрикнул его караульный.
– Пусть подойдёт, – разрешил стратег.
Вчера в сумерках Птолемей не смог разглядеть бехдина, отметив лишь его атлетическое телосложение и относительную молодость – лет сорок, не больше. Мельхиор остановился на расстоянии вытянутой руки, желая сам рассмотреть царского сановника. Спокойный взгляд. Ни тени страха или подобострастия. Глаза… Птолемея поразили его глаза: зелёные, но не такого оттенка, как у многих персов, а цвета смарагда. Солнце светило ему в лицо, и они будто пылали этим изумрудным огнём.
«Зачем тебе Авеста, Птолемей?» – произнёс дастур, и стратег от удивления приоткрыл рот: он мог поклясться, что мужчина вымолвил фразу, не шевеля губами.
А через мгновение, когда заговорил Бесс:
– Видишь, пустыня в крови. Значит, Ормузд не покинул меня, – вовсе понял, что бехдин молчал и просто смотрел ему в глаза.
Мельхиор наклонился ещё ближе и, уже внятно артикулируя, вымолвил:
– Каждый год мак расцветает сразу после первого летнего дождя, и вряд ли на естественный ход вещей повлияла молитва. Всем лучше удалиться за пределы поля: цветок выделяет сильные эфиры, они способны вызвать галлюцинации… Судя по твоему виду, ты уже начал слышать чьи-то голоса.
Птолемей зачарованно смотрел на бехдина, не понимая, как ему отреагировать на колкость.
«Ты хочешь принять благую веру?» – опять услышал Птолемей и впервые в своей жизни ощутил панический испуг.
– Да… – ответил он, и звук собственного голоса провёл отчётливую границу между вербально сказанным и звучащим в его голове.
– Тогда давай поспешим, – улыбнулся дастур. – Жара набирает силы, и скоро мы начнём видеть несуществующих духов и сияющих дэвов.
Стратег мотнул головой, словно пытаясь сбросить с себя наваждение. Повернулся к караульным:
– Уходим. Снимите только с него белую седре, – он указал подбородком на Бесса, – время для молитвы истекло.
Буквально в десяти стадиях поле дикого мака закончилось. Разбили новый лагерь. Вкопали крест. Выслали на юг разъезды, чтобы загодя встретить авангард македонской армии.
Закончив с насущными делами, Птолемей вернулся к пленнику:
– Вопреки мнению Мельхиора, думаю, твоя молитва возымела действие и Ормазд явил себя, окрасив пустыню кровавым цветом. – Он присел на корточки и заглянул в его чёрные глаза. – Сейчас придёт дастур. Я выбираю Ахура-Мазду единственным своим богом, отрекусь от всех остальных, и если в тебе осталось хоть немного чести, ты скажешь, где хранится Авеста.
Мельхиор пришёл в сопровождении Воруша. Тот отправил караульных в лагерь и, отведя стратега в сторону, сообщил об исчезновении одного из вельмож Спитамена. Вероятно, тот уехал ночью, так как пропала и одна их лошадь. Сами персы ничего не знают; по крайней мере, так говорят. Единственное, удалось выяснить, что во время дождя к нему приходил Мельхиор, после чего дастур вернулся к пленнику, а вельможи больше никто не видел. Обсудив версии, решили отправить на север конный разъезд, дабы в случае чего загодя обнаружить движение возможной подмоги: мало ли, может, гонец ускакал, чтобы сообщить местонахождение Бесса и отбить его?
– Куда ночью уехал один сановник? – Птолемей строго взглянул на бехдина.
– Можешь не волноваться, Птолемей, – спокойно ответил Мельхиор, – вам ничего не угрожает. Тем более мы все у тебя в заложниках и вот-вот придёт армия Александра. Он мобед, мой помощник; решил вернуться из-за личных дел в родное селение Газа. А отбивать Бесса, как ты подумал, никто не собирается – его давно уже не считают шахиншахом.
Стратег недоумённо замер, удивляясь, как просто собеседник угадал возникшие подозрения.
– Ты прям прорицатель, – усмехнулся он через мгновение. – Такое ощущение, что читаешь мысли.
– Нет, никто, кроме Бога, делать этого не может, – ответил бехдин. – Мысль – это содержание, а слово – его форма. Поэтому злой Ариман слышит все наши слова, а мудрый Ормазд – мысли. Всегда будь осторожен в речах: Ариман злые слова исполняет буквально, а добрые, если они пусты, – наоборот. Но ещё внимательней обходись со своими мыслями: Ормазд любую из них может обречь в материальную форму или действие. Благая мысль – благое воплощение, плохая мысль – дурное воплощение. Если решил принять благую веру, то это первый урок, который ты должен твёрдо усвоить. Второй: никогда не лги, особенно в мыслях, ведь их слышит Бог. Ложь равна пустоте, за ней нет ничего, поэтому держи контроль за своим умом: он порождает бесконечность мыслей, в которой лживы большинство. И третий: своим умом ты можешь двигать горы, но к Богу он тебя навряд ли приведёт. Он может не мешать или помочь где-то на этом пути, но сам по себе ум дан человеку Богом для его жизни в мире форм. Как дом построить, как вылечить болезнь – здесь он помощник незаменимый. В общении со Всевышним он скорей преграда. Бог слышит результат его работы – мысли. Но отвечает Бог совсем иначе, и научиться слышать Его беззвучные ответы, отличать Его голос от игры собственного разума, от слов лжепророков и псевдобожественных знаков – вот в этом самая большая трудность, она же главный дар. А что касается твоих мыслей, то понимать их не великая наука: все отражаются на лице.
Птолемей задумчиво покачал головой.
– Я уже слышал что-то подобное от другого дастура, Валтасара, ты должен его знать. Он говорил мне о тебе. Ты владеешь древнеавестийским языком и можешь прочесть Авесту; это правда?
Собеседник тяжело вздохнул:
– Да, это правда. Мудрый Валтасар тоже им владеет. – И, опустив взор, продолжил: – И я знал Патрона, чей кинжал висит у тебя на поясе. Как попал он к тебе?
Стратег в который раз удивился способностям перса, на этот раз его наблюдательности. Он сообщил, как нашёл умирающего грека, и про его рассказ об убийстве Дария.
Мельхиор слушал повествование и, несмотря на трагичность судьбы своего ученика, в конце истории почему-то улыбнулся. Птолемею это показалось странным:
– Тебе его не жалко?
– Скорблю о том, что путь земной у верного бехдина оказался краток, но жизнь его – ещё одно доказательство великого Божественного промысла. Мой акинак, подаренный ему в день посвящения, пришёл к тебе, а ты сейчас стоишь предо мной, желая тоже стать бехдином. – Он поднял голову и, приблизившись, словно выстрелил взглядом в упор. – Скажи мне, Птолемей, зачем Александр сжёг Авесту? При этом ты намерен принять веру нашего пророка Заратустры; зачем она тебе?
Стратег снял кожаный панцирь, и на его груди засиял символ фаравахара:
– Это подарок моей жены, она бехдин. Ей пояс кусти повязал сам Валтасар. Здесь, – он взялся рукой за ворот, – вышита главная молитва. Уже год как я выучил её, но ещё ни разу в жизни не произносил вслух осознанно. Она просится излиться из меня каждый день, но что-то сжимает мне горло. Я не могу её произнести… Царь не желал сгубить Авесту. В тот вечер его волю подменили; впрочем, не только его – многие гости обезумели и начали распространять огонь по залам. Они не ведали, что творят, какая-то дурная сила ими управляла.
Мельхиор продолжал изучающе смотреть на лицо грека, будто действительно видел на нём какие-то тексты. Его широко открытые глаза светились изумрудным огнём, а губы еле-еле шевелились, подбирая слоги, слова, фразы. Иногда глаза вспыхивали ярче, словно в эти моменты Мельхиор понимал смысл прочитанного. При этом сам Птолемей впал в абсолютно чуждое ему, но где-то в глубине очень знакомое состояние ментального безмолвия. Сначала ему казалось, что он распался на несколько частей и каждая с удивлением увидела другую. Но почти сразу ощущение сменилось иным: он не распался, это от него отпали какие-то элементы, которые все вместе до сего момента он считал собой. Особенно ярко он ощутил пустоту ума и материальность тела. Они, несомненно, были здесь же, но уже не его. Как снятую верхнюю одежду, он внутренним зрением разглядывал застывшие части и с удивлением замечал, что на нём ещё полно вещей, и понимал, что если он продолжит просто наблюдать, то все они спадут; и лишь тогда, обнажившись, он увидит Себя… не Птолемея Лага, не сводного брата и соматофилака Александра Великого, не его стратега, не бесстрашного воина или любящего мужа – вся эта одежда будет валяться рядом.
– Как наилучший владыка, так и судья, избираемый в согласии с истиной, – сами собой зашептали его губы, – утверждай силу действий, происходящих от жизни, проводимой с благим помыслом… – В этот момент удивительное ощущение стало пропадать, а внутреннее зрение – притупляться. Тут же возник страх. Он замолчал.