Часть
-Тебя государство содержит, урод, а ты проебал его имущество! – скандирует прапорщик Негов, делая вид, что сам себе харю в 120 кг отъел не на этом же самом имуществе.
Мл сержант Г, прямо в строю, не стесняясь прапора советует мне занять денег, дабы купить пропавшее и восстановить форму.
Естессно деньги в роте водятся только у старшего призыва и у представителей дружеских республик. От этого, мл. сержант прилюдно мной послан на хуй, за что я тут же получаю очередной наряд дневального.
Расскажу для тех, кому повезло не узнать, что такое быть дневальным: это когда ты сутки стоишь на тумбочке (специальная стойка возле входа в роту) и орёшь не своим голосом команды отданные офицерами и дежурным по роте, каждые два часа сменяясь на то, чтобы ходить с веником, тряпкой, шваброй и убираться в роте (чаще всего туалет и сушилку). Есть ещё ряд дополнительных заебов, значительно усложняющих жизнь дневального, но не суть.
В итоге я заступаю на третьи сутки подряд, затем четвёртые.
В какой-то миг из-за хронического недосыпа я перестаю правильно воспринимать реальность.
Зрение исказилось. Люди стали походить на картонные манекены, диалоги на титры в кино с Чаплиным… я словно вижу, что говорят, а не слышу. Странное и интересное состояние…
Отойду немного от темы и добавлю, что психиатрами всегда изучалась такая методика лечения шизофрении и наркомании, путём депривации сна. Справедливости ради добавлю, что многие страны мира, участвуя в войнах, таким же методом пытали пленных, так что ощущения сомнительные.
В какой-то момент я настолько тупею и теряю чувствительность, что не сразу понимаю, если меня все таки кто-то бьёт.
Мне даже почти не больно, лишь слегка встряхивается апатичное сознание, напоминая, что ещё рано отключаться от этого мира.
Я засыпаю буквально везде, в любой позе, даже стоя, как ёбаная цапля.
Эмоции исчезли.
Я больше не чувствую, ни злости, ни страха, ни боли, ни тоски по дому.
Вообще ничего.
Я стал просто биооболочкой, созданной, чтобы служить этой системе, пока не иссякну…
Удар?
Показалось.
Опять удар.
Встряхиваю головой и вижу м сержанта Г.
-Ты там внутри ещё остался? – насмешливо-удивленно смотрит на меня.
-А ты в себе когда-нибудь был? – не думая отвечаю, лишь жду момента, чтобы поскорее закончить диалог и снова сознанием уйти куда-то.
-Ты можешь всё прекратить. Тобой офицеры недовольны, ты вечно косячишь, все проябываешь. Ты знаешь, что всего этого могло бы и не быть, солдат?
Боже, что он доебался до меня, неужели ему интересен этот разговор.
-Эй!!! Ты здесь?! – зовет меня он, видя, что я снова «залип».
-Не уверен.
-В чём?
-В том я здесь.
-Одумайся, солдат. Ты не вечен. Будешь выполнять приказы?
-Я буду выполнять приказы офицеров по уставу, старших по званию, но я не буду клянчить у мамы деньги на ваши пьянки и для нерусей… Я не буду носить вам чай, и стирать ваши шмотки, все что я смогу, это только выебать ваших жен, когда они у вас появятся… и когда высплюсь…
Надо же. Самый длинный мой монолог за последние недели....
Мл. сержант Г улыбается, но натянуто.
-Хорошо, удачи в твоём незавидном будущем…
Чуть позже, дневальный (мой напарник, что стоял на тумбочке), визжит о построении.
Выходит бухой лейтенант и, матерясь через слово, объявляет, что сейчас будет досмотр личных ящиков на наличие порядка и сержанты в этом помогут.
Строй рассыпается, все бегут прятать контрабанду разной масти.
Я медленно иду к своей шконке-у меня всегда порядок и ничего левого я не держу.
Вваливается Синельников, – отбитый наглухо контрабас, имеющий несколько контузий после чеченских войн, разжалованный до сержанта и отправленный служить в эти ебеня, за неисправимо гребанутое поведение и тягу к насилию.
Его ебло все в шрамах, он говорит только криком и никогда не улыбается.
Если большинство вокруг через слово вставляют мат, то он, общаясь со срочниками, через слово вставляет удар.
Сила удара зависит от настроения и хода беседы. Ударил в грудь, значит он доволен тобой. В голову – чего-то хочет от тебя.
Синельников влетает как обычно и «взрывает» весь кубрик.
Первую осмотренную тумбочку он разъябывает о пол за то, что мыло лежало не по уставу, не забыв разбить и лицо её владельцу.
В целом, никого почти не оставляя без пиздюлей, он обходит кубарь, везде находя до чего доебаться.
Пока идёт очередь до меня, решаю все таки мельком осмотреть свою тумбу.
Поправляю мыльницу и что-то слышу там…
Открываю…и вижу кучу патрон, которые забили футляр почти до отказа.
Первая эмоция за неделю, круто.
Даже адреналин подскочил.
Лихорадочно смотрю по сторонам, смотрю на Синельникова.
Тот уже крошит соседа по шконке.
У меня остались секунды.
Не успею скинуть патроны, потому просто запихиваю их в рукав кителя. Поправляю мыльницу, закрываю дверцу.
Синельников подходит, осматривает тумбу…
Подставляет свое лицо ко мне и упирается взглядом. Я смотрю в его сумасшедшие глаза с лопнувшими капиллярами. Он безумен.
-Из вас, свиней, только единицы здесь знают что такое порядок. – тихо говорит он, обдав меня перегаром и идёт дальше.
Вскоре он закончил осмотр, разъебав примерно 30 из 50 человек в кубрике и пошел во второй. Все принялись чинить тумбочки и ёбла.
-Порядак тут навидыте э! – командует Джамбеков и удаляется с товарищами по цвету лица.
За ними из кубаря отчисляется и старший призыв.
Во мне что-то щёлкнуло.
Синельников будто «разбудил» меня.
Воспользовавшись суетой восстановления погромов, иду в конец кубаря и скидываю патроны в тумбочки старшему призыву и южанам, кому сколько хватило. Особенно не забыл про мл. сержанта Г, закинув ему два патрона: один в висячую на плечиках парадку, другой в чехол для ниток и иголок (этот интеллигент его отдельно купил в чепке).
Позже, вечером, я узнаю, что контрабасы нашли у одного из южан патрон и знатно отмудохали его до состояния, требующего госпитализации.
Идея.
Вырываю листок бумаги, пишу большими печатными буквами «Чёрные и узкоглазые пиздят оружие и патроны». Делаю несколько таких листков. Один просовываю под запертую дверь командира роты, два других скидываю без палева позже в офицерской столовой, где жрёт командир полка.
На следующий день объявили всеобщий шмон на плацу среди всего личного состава полка.
Перед выходом, осматриваю свои вещи и тумбу-снова нахожу там патроны.
Улыбаюсь, скидываю их под доску в полу и бегу на построение.
Шмон на плацу и позже, в тумбочках, многое дал: патроны нашли почти у каждого из не русских не только в нашей роте, но и во всех остальных в полку.
Но это пол дела: кроме патронов были изъяты ножи, заточки, финки, столовые ложки.
Полкан, будучи алкоголиком, но очень вспыльчивым, не стал церемонится и начал политику «русификации» полка, поклявшись, что, как он сказал дословно: со следующего призыва «этого говна» возьмёт гораздо меньше на службу.
Вскоре, подавляющая часть узкоглазых покинула полк-большинство перевели в другие части…
Той же ночью меня поднимают двое.
Бритнев и Джамбеков.
Молча отводят в сортир и без слов начали бить.
Успеваю въебать Бритневу, но удар не вышел и меня сразу стелят на пол…
…меня били, приводили в чувство, заставляли встать и снова били.
Очнулся под утро, с запекшейся кровью на лице, затекшим глазом, рядом с очками.
Мне почти не больно, разве что в голове стоит странный свист, а тело, как каменное.
Умываюсь, хромаю в кубрик.
Встречает м. сержант Г.
-Ты зря это.
-Согласен, в этой роте смывать кровь с ебла уже бессмысленно.
-Ты думаешь, что лучше всех? Ты теперь даже не представляешь, что с тобой теперь будет…
-Разрешите хромать в кубрик?
-Съебись с глаз…
Я улыбнулся, но не сильно из-за окаменелой челюсти и пошел спать.
Забираюсь на шконку без сил, испытав вспышку боли в разбитом теле, тыкаюсь лицом в подушку.
Заснуть сразу не получается. Неожиданно становится тяжело дышать и чувствую что-то сырое на подушке.
Наверное, кровь опять потекла…
5.3 Третий круг. Испытание одиночеством
Я не сразу понял, что со мной что-то не так (кроме того, что я попал служить в такую жопу).
Трудно заметить что тело разваливается, когда почти не спишь и постоянно подвергаешься нападениям.
За последние дни я привык к боли настолько, что почти не замечаю её, привыкнув дышать ей, как кислородом.
Пока в моём теле разрастались разрушительные процессы, испытание проблемами мимикрировало в пытку одиночеством.
Следующей ночью меня будит мл сержант Кр. – алкоголик из деревни, тощий и озлобленный.
Сжимаюсь, готовлюсь защищаться, но меня никто не бьёт.
В кубрике что-то происходит.
Мл. сержант Кр. отходит, улыбаясь как пятиклассник, которому показали сиськи.
Спрыгиваю со шконки. Нога отдает болью, но на адреналине и по привычке не обращаю внимания.
На «взлётке» кубаря, между шконками вижу несколько десятков ребят своего призыва. Они лежат в упоре лежа. Некоторые лицом в пол, другие, глядя на меня. У нескольких парней свеже-разбитые лица и вид весьма заёбанный.
Вокруг этой «человеческой многоножки» вальяжно расхаживают южане и пидоры из старшего призыва.
-Ну что, солдат? Гляди, что ты натворил…-бубнит Отец.
-Посмотрите на него. – как греческий оратор заявляет мл. сержант Г.
–N-ов считает себя лучше вас. Пока вы летаете тут, делаете все, что от вас требуют, он вас ни во что не ставит, считая, что вы достойны этой работы, а он нет. Продолжайте отжиматься, не отвлекайтесь.
Ёбла страдальцев поворачиваются ко мне, и я вижу десятки глаз, желающих мне смерти.
-Встать!
Парни встают. Мл. сержант Кр, как обычно обходит весь ряд и каждому подряд бьёт лбом в нос. Он это любит делать по пьяни. Раздаются охи, всхлипы, брызгает кровь.
-Что скажешь, N-ов? – лениво спрашивает Отец.
Пожимаю плечами.
-Я тут ни при чём.
-Ещё как при чём. Если ты вошёл в роль того, кто ставит себя выше других, то должен соответствовать своей позиции. – влезает мл. сержант Г.
–Но ты можешь все исправить.
Мне тяжело.
Никто из лежащих на полу не были моими друзьями, но человек – существо социальное и врать, что мне легко, хоть даже «друзья по несчастью» меня ненавидят, не просто.
Выдыхаю.
-Если бы я сейчас один отжимался и получал пизды, они бы все мирно спали. Так почему мне надо переживать за них?
С этими словами я резко разворачиваюсь и под мат и угрозы, летящие мне в спину возвращаюсь в свою шконку.
Засыпаю я под стоны, охи, и вздохи и даже плачь.
Просыпаюсь от вопля о подъёме.
Спрыгиваю, ногу пронзает боль, и я втыкаюсь лицом в шконку соседа.
Точилкин – владелец кровати смотрит на меня пустыми глазами, зажавшими распухший от удара нос и продолжает одеваться.
Все вокруг заёбаны: кто-то качем и побоями, кто-то пьянкой и недосыпом.
Некоторые из ребят моего призыва смотрят на меня с ненавистью.
-Блять, чё голова так болит. – мычит мл. сержант Кр. и потирает шишку на лобешнике.
Я заметно сильнее хромаю, чем вчера.
Чуть позже, зайдя в кубарь, вижу сцену: собрались почти все местные обитатели. В центре внимания Отец и Джамбеков
-У Тихонова кто-то спиздил телефон. Мы не потерпим крысу в нашем коллективе.
Улыбаюсь формулировке «нашем коллективе».
Звериный взгляд Отца втыкается в меня, в аккурат во время улыбки.
-N-ова ещё не проверяли. Ходит, как дура деревенская лыбится.
Джамбеков что-то гавкнул и двое чурок ринулись к моей тумбе.
-Шакаль сьюка, э! – раздается крик и у одного из них вижу в руке мобилу.
-Так ты, N-ов, у нас крыса.
Я нервно улыбаюсь.
-Ну здесь же все всё понимают…
-Здесь все понимают, что ты давно на всех болт положил, а теперь ещё и воруешь. Таких как ты ебать надо и в параше гноить. – чеканит Отец.
Тихонов стоит рядом, опустив ебальник в пол. Стыдливо принимает телефон у южан, что шмонали мою тумбу.
-Карочэ! С этаго дня N-ов, крыса! Кто с нимэ будэт дружыт, общацца, тот сам станэт крысой. А кто активно буит ему пэздулей дават, тот лучше жит буит! Выбор за вами!-высрал Джамбеков и глянул на меня.
Молчу, выхожу из кубрика.
Все понимали, что это подстава, но ослушаться никто не мог, дабы не попасть под пресс.
Хотя были и те, кто активно выслуживался.
-Ну что, крысёныш, как ты? Жду не дождусь, когда уже в жопу выебут! – прогнусавил мне в ухо Бирюков как-то в строю, когда мы шли со столовой.
Он нашего призыва и русский. Приехав в часть, сразу начал клянчить у богатых родителей бабки и славно осыпал весь старший призыв и «интернационал» бабками, за что получил условную лояльность.
-Странные у тебя желания, Бирюков. Но если хочешь, то попроси кого-нибудь, может тебя-то выебут. – тускло отвечаю, думая о стопе, которая никак не проходит, безуспешно пытаясь «поймать ногу» впереди идущего.
-Я про тебя, пидор!
-Я тебя тоже не выебу, извини.
-Ты ахуел, крыса! Щас придем, мы с тобой поговорим.
Дошли. Строй разъебался, Бирюков подходит ко мне.
-Ты же приговорен уже, знаешь ведь?
-Это ты приговорен. Когда-нибудь они уедут и мы вернемся с тобой к этому разговору и от меня ты не откупишься никакими бабками, что за твою жирную жопу надоила твоя мама.
-Ах ты мою маму трогаешь!!!-визжит Бирюков и идёт на сближение, но не бьёт.
Я не дёргаюсь, лишь устало на него смотрю.
-Твою маму когда-то трогал твой папа и именно поэтому ты сейчас стоишь передо мной и ведёшь себя так…-ухожу в роту, не слушая дальше его дебильный монолог.
Шли дни.
Те, кто хотели получить лояльность со стороны южных и старшего призыва, начали активно при них пытаться меня щемить.
Сеня – быдловатый чел, моего призыва, активно используя феню, вечно при Джамбекове, начинал пиздеть о том, что в его кругах на гражданке с такими как я делали.
Сорокин, явно, пытаясь услужить «власти», прилюдно пнул мне как-то под зад и что-то сказал про крысу. Вкладываюсь как могу и ебашу ему в голову двойку.
Удар левой залетает в зубы (шрам на пальце от этого удара останется на всю жизнь у меня). Чувствую хруст. Сорока падает на «взлётку» и с ревом выплевывает кровь с зубами.
Пинаю его, но тут же падаю рядом. Нога взорвалась от боли.
На меня не нападают, никто впрягаться за «подлизу» не считает нужным. Лишь Алиев, ставший свидетелем этого, странно на меня посмотрел и пошел дальше по коридору.
Подходит мл. сержант Г.
-Ты должен денег нам за украденный телефон.
-Мы оба знаем, что я его не крал, к тому же телефон не твой, а Тихонова.
-Да, но свой поступок ты должен искупить перед всеми и должен нам денег. С тебя солдат, тысячу. Каждую неделю. Очень жаль, что ты так низко пал.
-Боюсь, придётся вам обращаться к судебным приставам.
Мл. сержант Г вспыхивает, что я вижу первый раз:
-Ты чё ахуел? Ты совсем ебанутый?! Тебе пиздец, выродок. Все! Заебал ты нас. Мы тебя узкоглазым продаём или чёрным. За бутылку водки. Сегодня же! Готовь жопу, выродок!!! Я тебе давал миллион шансов, чтобы до этого не дошло!!!
Он уходит куда-то, а я просто сажусь на пол.
По спине бегут мурашки от ужаса.
Тем временем мне становилось все тяжелее, а вскоре нога перестала влезать в берцы.
Я всё легче зашнуровывал ботинок, пока не дошло до того, что я начал шнурки просовывать не в каждый ряд, а через.
Ходить нормально больше не получалось.
В день разговора с мл. сержантом Г, буквально чуть позже мы идём в столовую.
Я шагаю не в ногу, т.к. не могу.
На строй орёт лейтенант, который по пьяни не может понять, с кого начинается косяк.
Сзади кто-то пинает меня по стопам, я охаю и падаю, тыкаясь еблом в чью-то спину.
-Стоять, суки! – орёт летёха, который явно давно не дрочил.
Он идёт ко мне.
-Ты что боец, тихий час поймал? Встань!
-Не могу, у меня нога…
-А у меня хер не стоит, потому что вместо баб я ваши уродливые орочьи ёбла вижу!
Я уже не думаю о ноге. Меня продали. Мне ночью пиздец…
-Ну, тварищ лейтенант, у кого-то же здесь встает на мужиков,-смотрю на одного узкоглазого, стоящего рядом. -Так и вы попробуйте…
Мимо проходят роты на обед и все глазеют, как лейтенант меня пинает. Бьёт слабо и неумело, пару раз чуть сам не ёбнулся.
-Лейтенант нахуй! – раздаётся грозный голос рядом.
Летёха застывает.
Это майор Р. с нашей роты.
Не пьющий, не бьющий срочников, майор, который, заступая дежурным нам в роту, каждый час заходит ночью в кубрик, чтобы проверить-не избивают ли молодых ребят.
-Лейтенант, ты в каком виде? – смотрит он жестко на офицера.
-Тварищ, майор, рядовой хамит, нарушает дисц…
-Я спрашиваю, в каком, ты виде, лейтенант?-громче повторил майор Р. -Ты-русский офицер и должен подавать пример солдатам. Ты пьяный, не уравновешенный, злой и слабый. Что бы он не сделал, это твоё упущение, что нет дисциплины. А нет её, потому что такого офицера как ты никто слушать не будет.
-Я.. эм… винов…
-Вставай, сынок.-говорит майор мне.
-Не могу, товарищ майор. Нога…
-Что с ногой? Покажи.
Снимаю берцы, показываю красную сухую стопу, опухшую настолько, что мизинец и безымянный почти исчезли.
-Ведите его обратно, вызывайте санчасть. Лейтенант, из-за вас, мальчишка мог лишиться ноги. Обратно в роту его и в санчасть, быстро!
Хороший он мужик был. Не раз впрягался за молодых и русских. Всегда трезвый. Настоящий офицер. Потом, через полгода его перевели в другую часть.
Стою возле тумбочки дневального, прислонившись к стене.
Жду типа из санчасти полка.
-Лишь бы не в санчасть, а в госпиталь. – говорит Чепчик, что заступил дневальным.
-А чё?
-Там хуже, чем здесь. Три палаты по десять коек, семь из которых заняты «китайцами» и «кабардой». Кто из младшего призыва из русских попадает туда, попадают в рабство. Порой и сексуальное. Там двух пацанов со второй роты выебли, суки. Они же так Смирнова и довели, что-то с ним сделали, что он по «восьмёрке» съехал.
Меня как током ударило. Я совсем забыл о Смирнове. Он же тоже тогда махался со мной…
-Смирнов? Съехал? Через дурку?
-А ты, блять, не знал? Он после того махача был так урыт ночью, что попал в санчасть, там с ним что-то сделали, что его оттуда через дурку и повезли комиссоваться. Короче, молись, чтобы не в санчасть. В нашем госпитале тоже чертей полно, но там хотя бы дежурные офицеры есть… И медсёстры. А в санчасть лучше не ложиться.
Дверь открывается, заходит Рыжий-заведующий санчасти, – тряпка, молодой контрактник, который по первому требованию даёт отпуска в санчасть всем нерусям, кто потребует.
-Что у тебя? Показывай.
Снимаю ботинок.
Рыжий осматривает недолго.
-Рожа.-ставит диагноз он.
-А?
-Инфекция в ноге, собирайся.
Хромаю за Рыжим и думаю о Смирнове.
Пока я переживал только о себе, его ломали, как и меня.
А я даже не знал. Он для меня был символом силы. Я считал его сильнее, смелее себя и когда такие люди сдаются, ты почему-то сам перестаёшь в себя верить, и что победа вообще возможна…
Но мысли о Смирнове постепенно вытиснились другой проблемой.
Я шёл за Рыжим, и думал, куда попаду, в санчасть или госпиталь…
6. Инфекция
Езда в буханке по разъебанной дороге – это отдельный вид удовольствия.
Всегда, как ребенок радуюсь этим «русским горкам». Однако, с ногой, которая почти не влезает в ботинок, удовольствие превратилось в пытку, которую я стоически перенёс, радуясь, что не оставили в санчасти.
Со мной едет пацан, у которого грибок сожрал обе ноги, оставив на стопах лишь гниющее мясо.
Но это не мешало ему сидеть с достаточно хорошим настроением и смотреть на меня. Челу явно хочется поговорить.
-Два дня продержали в санчасти суки, только сейчас повезли.
-А что у тебя с ногами-то?
-Гриб сожрал.
-Ты чё, их не мыл?
-Нет, зачем? Если бы я регулярно их мыл, то не оказался здесь и не ехал бы отдыхать в госпиталь, а получал бы пиздюлей в роте.
-Зачем так запустил сильно, вдруг, у тебя уже кости там гниют?
-Да чтобы наверняка. Сам знаешь, если попросишься к медику, то сразу все будут считать, что ты косишь и съебаться хочешь, проходу давать не будут. А если Рыжий решит, что твоя болячка ерунда, то ты либо в роту вернёшься, либо в санчасти осядешь для профилактики. Ещё неизвестно, что хуже.
Молчу, смотрю в окно. Слушать про тот треш, откуда я временно съебался больше не хочется.
-Я даже два раза таблетку с хлоркой хавал. Ну чтобы язва открылась и меня комиссовали. Но хуй знает, после первой ничего не почувствовал, только просрался, после второй ещё поблевал, но живот даже не болел почти. Сильный он у меня, похоже.
Тип смотрит на меня не совсем здоровой улыбкой.
Замечаю, что двух зубов впереди у него не хватает и один сломан.
Хотел спросить, здесь он потерял или нет, но передумал.
Приехали.
Тип, охая, по-прежнему со странной улыбкой, выскочил из буханки.
Я залипаю через окно на улицу, мимо проходит гражданская девушка. Она как ангел.
-Выходи, калич!!! – орёт толстый водила-контрабас так, что Рыжий, сидящий рядом c ним, вздрогнул.
Собираюсь ответить, но передумал.
Срывать «отпуск» неохота. Клянусь себе, что если он же попадётся мне на пути назад в часть, то обязательно покажу ему, кто из нас калич.
Выхожу.
Я, тип и Рыжий идём в госпиталь.
– Как там в санчасти два дня прошли? – всё таки спрашиваю я.
– А-а-а, более-менее. Нас трое в палате, остальные башкиры и двое дагов. Друг с другом много терок у них было. Потом там один из наших как-то накосячил перед ними, они его пиздили днем и ночью, под кроватью спать заставили. А я просто старался не светиться, ночевал в туалете, работал там по хозяйству помогал.
-А тот тип в итоге что?
-Не знаю. Я уезжал он так и лежал под кроватью.
Заходим в госпиталь.
Рыжий передал нас мед. персоналу и отчислился.
Оформляемся, сдаем бушлаты, ждём.
Меня вызывают первым, чтобы идти в отделение. Бросаю ему на прощание:
-Давай удачи. Может в части, в столовой свидимся.
-Нет, я туда не вернусь.-он слегка нагибается заговорщически. – Я буду почти каждую ночь ссать в кровать под себя и меня спишут.
Смотрю на него. Он весело подмигивает.
-И тебе советую так же сделать.
Больше я его не видел.
В отделении переодеваюсь в робу, времен конца первой мировой войны. Пока складываю армейскую форму, чувствую, как ужасно пахну. Намекаю санитарке, что неплохо было бы помыться.
-Мытье по расписанию! – отрезает строго она.
Наверно бесится, что в её расписании давно нет секса.
Пока иду к палате, вижу немного местных аборигенов: южане хищно на меня смотрели, вместе с ними сидел русский 100-килограммовый бугай и так же на меня глянул, как на его собственность.
К моей радости меня подселили в отдельную палату. Врач (уже более приятная женщина, лет 40) сказала, что я должен быть изолирован, так как у меня заразная инфекция.
Я не был против.
Моя палата представляет собой комнатку три на три метра.
Тесная шконка, тумба, отдельный толкан. Блёкло-синие стены и окошко с живописным видом на полузаброшенный городок, где живут в основном семьи военных.
Но для меня это «VIP» зона.
Рядом никого нет!!! Вообще! Я один!!! Ахуеть! Ещё и еду приносят дневальные! ЕБАТЬ!!!…
Это было великолепное время.
Около двух недель я не выходил, пил таблетки, обматывал ногу фурацилиновыми повязками. Достал наконец-то свою тетрадку и… начал писать. Всё, что придётся.