Альпийские войлы. «Тайна Габриэль-хаус»
Алекс посмотрел на Пауля:
– Просто многогранник! Но секса на заре не будет.
– Что? – Пауль, наслышанный о пристрастиях Алекса, не на шутку смутился…
– Секса Эммы и Нолана, которые, вы Пауль, поставили на заставку, не будет. Предлагаю на заставке сделать лыжную прогулку на заре: Нолан и Эмма бегут на лыжах через лес, смеются и дурачатся. Можно там и Анну заснять. Она тоже счастлива, фотографирует пейзажи. Это же Австрия. Секс в отеле мы сможем снять в любой дыре мира. После прогулки можно и постель. Потом Доджи-Лоджи и Нолан уехали в Зальцбург договариваться насчёт участия в музыкальном фестивале, а девушки пошли в горы и встретили чудовище, которое их убило…
– К тому же, если вначале снимем прогулку в лесу, ребята попривыкнут друг к другу перед сексом, – одобрил Макс и посмотрел на Хью, который держал в руке банку энергетика. Тот кивнул.
– Хорошо, – кротко согласился Пауль. Про себя он решил, что уступит в мелочах, но в ключевых сценах на компромисс не пойдёт. Слишком много страдания было вложено в этот текст, он учёл каждую деталь, каждую улику из газетных хроник. Может, он и новичок в киноделе, но в своё время он прочувствовал эту историю, как свою собственную.
– Вот несколько набросков войлы, чудища, как ты просил…
Алекс прикрепил на стену несколько листов, изрисованных фигурой монстра. Где-то это были просто наброски, виды сзади, спереди и сбоку, на другом листе был изображен чертеж с размерами: длина рогов, шипов, состав костюма, список предполагаемых материалов.
– Я тут кое-что привёз из Лондона, толстую кожу, металлическую фурнитуру, короче, порылся в закромах. Думаю, у чудища что-то вроде снегоходов, как у алеутов, но выглядят они максимально жутко. За неделю твои декораторы смастерят костюм?
– Думаю, смогут быстрее, – кивнул Макс.
– Тогда отснимем всё на натуре, как у тебя по плану. Ещё месяц снег будет стабильный, погоду обещают без изменений.
– Со снегом здесь всё будет в порядке, это же Альпы! Надо пройтись здесь по другим отелям – подобрать натуру. Где ребята выпивали, болтали о любви, о страшных сказках… Алекс и Макс – вы займетесь?
Макс знал, что Алекс Квятковский и Хью Ирс недолюбливают друг друга. В былые времена их просто невозможно было оставить вдвоём на съемочной площадке – любое разногласие у них перерастало в драку. С возрастом Хью Ирс стал сдержаннее, а может просто ленивей, но Макс всё ещё опасался давать им одно поручение на двоих. Другое дело Макс Ирс, еще один его крестник: с ним никогда проблем не было. С пятнадцати лет, с тех пор как начал помогать отцу на съемках, мальчик держался как профессионал, такой же немногословный, как и его отец, но послушный и предсказуемый.
– Макс, так что в конечном итоге эти Войлы? Что это чудище, человек? Что мы снимаем? Ты сам что решил? Кого мы наказываем? Судьбу? Или человека? Сказочный персонаж? – Спросил Хью.
– Меня это не интересует, – отрезал Макс. – Меня интересует Анна. И Эмма. Они выпивают, занимаются любовью, разговаривают, катаются на лыжах, и мы любуемся ими. Всё остальное, дело Бога и сценариста.
Хью Ирс закатил глаза, словно подросток. Макс-младший осуждающе посмотрел на отца.
– Ты хочешь памятник, строй памятник на могиле! – Хью со стуком поставил банку энергетика на комод. – Где идея? Что это за дерьмо вообще?
– Иди, протрезвей, дорогой, тогда поговорим, – тихо сказал Макс.
Хью вскочил с места, и громко хлопнув дверью, вышел из комнаты.
– Он вчера не пил, – попытался оправдать отца Макс.
– Ничего. У нас каждый фильм с этого начинается. Ты разве, забыл?
Лиза пришла в себя ещё в машине. В приемном покое их приняли сразу: На девочке разрезали брюки вместе с колготками, осмотрели рану и попросили Патришу выйти. Но у неё кружилась голова и она не очень соображала, что ей говорят и куда надо идти. Одна из санитарок взяла её под руку, вывела в коридор и усадила на скамью. Она не сразу узнала человека, сидевшего рядом, с прямой спиной, будто в корсете. Оказалось, это управляющий. Ещё десять минут назад он, казалось, выглядел по-другому, как будто бы с волосами…
– Надо подождать, – он слегка тронул её руку. – Они обработают рану и сделают ей укол. Всё будет хорошо. Собака была домашняя, у нее не было бешенства.
Через минут десять из приемной вышла медсестра и сказала, что потребуется небольшая операция: рану надо зашить. Одновременно к дверям подкатили носилки. Увидев носилки, Патриша снова едва не потеряла сознание. Но Франк поддержал её под руку.
– В операционную всегда везут на каталке.
Обратно носилки выехали уже с Лизой. Она повернулась к матери.
– Мама, мне страшно… Немного… Но ничего. Сейчас всё зашьют, и всё будет в порядке. Мне сделают общий наркоз. Не бойся, мама!
Патриша бежала за каталкой почти до самой двери операционной, пока чьи-то мягкие, но сильные руки, не завернули её и не усадили на ближайшее кресло. Когда она подняла голову, испугавшись подступающей дурноты, управляющий Франк снова сидел с нею рядом и сочувственно на неё поглядывал.
– Господи, хорошо, что он убил эту собаку, – сказала Патриша, – а то пришлось бы мне…
– Вы бы не смогли. Она была очень милая. Собака. Её звали Пино.
Патриша в ужасе уставилась на управляющего.
– Она напала только из-за кота. Мистер Хофнер не предупредил меня о своем животном.
После ухода Хью Ирса обстановка в номере Макса стала другой. Пауль заметил, что даже лицо Алекса стало менее напряженным. Он удобно устроился на место Хью, обложился карандашами и бумагой и стал выдавать скетчи со скоростью – одна штука за десять-пятнадцать минут. Макс Ирс налил себе кофе из кофейника и углубился в план съемок: это была обязанность Линды, но поскольку она отказалась участвовать в этом фильме мужа, все её обязанности были поделены между друзьями Макса Мейси. Про Пауля будто забыли, хотя он сидел посреди комнаты, в самом удобном кресле, в котором накануне сидел хозяин апартаментов. А это были именно апартаменты – самый лучший номер в гостинице, двухкомнатный люкс, который даже среднему классу не по карману. Он ожидал, что команда режиссера и дальше будет обсуждать его сценарий, делать какие-то поправки, вносить изменения. Но вся шайка Макса, будто по умолчанию приняла его сценарий как должное, за исключением сцены на заставке. Прокручивая так и сяк идею Алекса поставить на начальные титры фильма лыжную прогулку, Пауль, всё больше приходил к выводу, что тот прав. Начинать фильм с секса, это конечно – вульгарщина. Как он мог до такого опуститься. Всё эти руководства по написанию сценариев, которые советовали начинать фильм с чего-то яркого и увлекательного. А что может более увлекательным, чем секс? Исполнительницу Эммы ещё не нашли, но уже приехала Патриша, которая должна была исполнять роль Анны, которая, конечно была старовата для роли Анны, но все ещё дико хороша как в реальности, как и на экране.
– Тогда я перепишу сценарий заставки? – спросил Пауль у тишины.
Тишина ответила тремя кивками головы. Собственно переписывать было особо нечего. Вся переделка уложилась в двенадцать строк.
К вечеру голова и тело у Алекса гудели, словно работающий холодильник. Он начеркал около шестидесяти скетчей, большинство из которых Макс одобрил. Завтра предстояло сделать столько же. Но это уже были менее значительные эпизоды. Младший Ирс не поднимал головы от планов часа четыре. На обед они не отвлекались – Пауль принёс сэндвичи и чай из кухни прямо в номер. Он же распахнул окно, и стало ясно, какой в комнате был спертый воздух.
Конечно, Пауль изо всех сил хочет понравиться окружающим, это происходит с каждым новичком, попадающими на съемочную площадку, где царит корпоративный сленг и кастовая закрытость художественной элиты. Через пару фильмов это чувство у неофитов пропадает, и они сами делаются первостатейными снобами. Всё это Алекс прочувствал на своей шкуре, и спустя много лет, мог только посмеяться над собой. Пауль был занятен, как какой-нибудь редкий зимний сверчок, но не больше. Алекс решил, что поужинает и сразу ляжет спать.
Вечером стало известно, что на роль Эммы согласилась Натали Смитсон. У неё был перерыв в съемках, и она могла приехать на две-три недели. Пауль никогда не видел эту актрису в фильме, но Макс сказал, что это довольно известная английская исполнительница, снявшаяся в нескольких фильмах. Девушка на эту роль была важна потому, что ей единственной придется раздеваться в фильме. А не все актрисы на такое соглашаются в малобюджетном фильме. Макс уже снимал Натали, наверное, поэтому она согласилась: по старой дружбе. Макс не терял из вида молодых актеров, которым когда-то дал шанс. Удобно устроившись рядом с Месси, Пауль решил посмотреть какой-нибудь фильм с Натали и забил в поиск на ноутбуке её имя и фамилию. Сразу выпало несколько ссылок. Одна ссылка его удивила, это был порнохаб, на который он иногда ходил, коротая одинокие длинные вечера, в опустевшей после смерти мамы, квартире.
Порно оказалось слабеньким, почти любительским, ни изнасилования, ни прочей жести в нём не было. Это простенькое видео можно было без затей вставить в фильм с рейтингом 16+. Но сама Натали была хороша: совсем не такая худая, как Патриша, с красивыми пышными ягодицами и большой, натуральной грудью, она лицом хоть и была похожа на Патришу, но и чем-то отличалась. Настоящая сексуальная штучка, жена мафиози, или жена сына мафиози…
– Ох, Месси, не смотри на меня, – прошептал Пауль, закрывая ноутбук и отворачиваясь к стене.
Глава 5. Инфаркт
Алексу всю ночь снились акульи морды, почему-то покрытые белым коротким мехом и ошметки рыжего кота, разбросанные на песке, по кромке прибоя. Кот, раздерганный на куски, будто был ещё жив и мяукал.
Вчерашнее происшествие никак не отяготило его совесть, но внутренний замерщик совести думал иначе и решил Алекса наказать. Таких кошмаров он не видел уже лет шесть со смерти Питера. И вот снова после кошмара его кольнуло в сердце – зачем он дал деньги Питеру в тот день? Потому что устал от всего, от вечного беспамятства друга и любовника, от его безучастности ко всему, кроме наркотиков, от личности, с которой смывалось всё человеческое, обнажая непонятный оскал худшего на свете чудища. Ведь он пытался лечить друга, два раза устраивал в клинику, из которой Питер сбегал на следующий день, и приходил домой виноватый и грустный, с клятвами, что всё закончиться, что он больше не будет даже прикасаться к дряни. Но всё повторялось, как под копирку, из раза в раз. И всё равно, в Алексе не умирала надежда, что всё это прекратится, всё равно прекратится, рано или поздно, какая-нибудь язва желудка, или случайное падение на улице, отрезвит, напугает Питера, и он прекратит употреблять навсегда. Вернется к своим краскам, холстам, снова начнёт рисовать. Хоть что, что угодно, любую мазню, которую никто не купит, и ладно. Как он был наивен. Конец наступил жестоко и сразу. Питеру было всего сорок два года, на его голове с шикарной львиной гривой, не было ни одного седого волоска, а на лице ни одной крупной морщины, лишь в бороде, после сорока лет, появились два симметричных круглых пятнышка седины – знак породы семьи Истон. В гробу он выглядел словно восемнадцатилетний мальчишка, самодовольный и злой, говорящий всем своим видом: пришли холопы, кланяйтесь мне…
Алекс вытер влагу, скатившуюся из глаз, и посмотрел на часы. Была половина седьмого утра. Сон улетел бесследно, и он, накинув халат, поковылял на кухню, на первый этаж, на затекших от долгого сидения ногах. Сварил себе полчашки кофе, долил его молоком и сделал бутерброд с сыром, который нашёл в холодильнике. Тяжело вздохнул, сел за широкий кухонный стол и принялся завтракать. Когда со скромным перекусом было закончено, и Алекс собрался уходить, в кухню вошла Патриша, тоже едва одетая, с волосами, криво собранными в хвост.
– Доброе утро!
Алекс только кивнул.
«Ну, какой медведь», – подумала Патриша.
– Как ваша дочь? – неожиданно спросил Алекс.
– Зашили ногу и оставили в больнице. Сегодня заберу её. Не дождусь уже.
Алекс кивнул и поплелся в свой номер. Макс был совой, вставал поздно, не раньше десяти, можно было поработать, пока он не проснётся. Ему лучше всего работалось в постели: после московских квартир с огненными, раскаленными батареями, он постоянно зяб в британских и европейских апартаментах, где всегда царила едва комфортная прохлада, и постель была самым теплым и уютным местом.
Проходя мимо номера Пауля, он заметил приоткрытую дверь и невольно заглянул в неё. Пауль проветривал помещение и делал зарядку, смешно подкидывая колени к локтям. Судя по упражнению, Пауль очень переживал за свой пресс. Алекс усмехнулся и почему-то подумал, что Пауль уж точно не похож на его Питера, хотя рост и телосложение у них было примерно одинаковое.
Алекс любил приступать к фильму, когда вся раскадровка разрисована чуть ли не мульфильмом. В процессе съемок, конечно, все летело к чертовой бабушке, как это обычно бывает у русских, в ход шли импровизации и озарения, свою роль играла погода и нерадивые или наоборот, слишком старательные актеры, но начинать он любил минимум с сотни рисунков. Утром можно было порисовать неспешно, в собственное удовольствие. Он посмотрел в интернете как выглядит птица, за которой охотилась Анна, и нарисовал птаху, сидящую на скале. Подумал немного, вылез из постели, достал из чемодана цветные карандаши и раскрасил рисунок. Потом нарисовал Анну с фотоаппаратом, с большим цейсовским объективом, нацеленным на птицу. Читая сценарий, он представлял её немного другой, но теперь у него перед глазами была Патриша, и не надо было придумывать образ: шапочка, аккуратный нос, красная варежка на одной руке. Этот рисунок он оставил черно-белым, раскрасил только варежку. Теперь Мейси, маньяк деталей, пошлёт в Зальцбург экспедицию за красными варежками. После этого Алекс решил отрисовать финальную сцену: одна девушка, это Вера, она лежит на снегу, за тремя другими несется чудовище с рогами и алеутских снегоступах, сделанных как минимум, из человеческой кожи. Что-то у него есть в руках, чему не могут противостоять три безоружные женщины. У Пауля в сценарии это пика и примитивный нож. Может, у него в руках была ещё веревка или сеть, предмет, несущий угрозу не безусловно, а косвенно, а оттого ещё более пугающий…
Несколько минут Алекс стирал и снова рисовал сеть и веревку, пока его размышления не прервал стук в дверь. Он машинально глянул на часы. Было почти без пятнадцати десять. Он потратил на три рисунка – три часа!
– Открыто, – крикнул он.
В дверь просунулась голова Патриши:
– Я никого не могу найти, а дядя не открывает дверь.
– Как не открывает? – сердце Алекса подскочило и будто на секунду остановилось.
Он быстро натянул штаны, свитер и кинулся в коридор.
– Может, он крепко спит? – спросил он у Патриши, бежавшей впереди.
– Встает он в половину десятого. Я хотела сказать, что поеду в больницу, к Лизе. Принесла ему чай, а он не открывает. Алекс увидел перед дверью Мейси поднос с завтраком. Патриша повертела ручку:
– Закрыто.
– Постучите ещё!
Патриша постучала. Алекс прислушался к тишине. И вдруг не говоря не слова, долбанул в дверь ногой. Белая дверь с треском растворилась.
Макс лежал возле стола, в халате и пижамных брюках, свернувшись на боку, а на лбу у него блестела кровь.
Патриша бросилась к дяде:
– Он ещё дышит! Совсем тихо. Звоните в скорую!
– Чёрт! Я не знаю как!
– Найдите управляющего, он в третьем номере на первом этаже.
Управляющего в номере не было, но на кухне работал повар-австриец, он и вызвал «Скорую помощь». Всё время до прибытия помощи, Патриша и Алекс пытались привести Макса в чувство. Рана на лбу была небольшой, скорее всего, он поцарапался при падении, когда его свалил инфаркт.
– Это уже второй инфаркт. Линда сказала, от третьего он просто умрет!
Медики быстро загрузили Макса в машину, позволив Патрише сесть рядом с дядей. За это время Алекс успел переодется, надеть уличную обувь и взять ключи от арендованной машины. Едва «скорая помощь» вывернула с небольшой стоянки отеля, как он включил зажигание и последовал за ними.
Патриша, почти не спавшая ночь, переживающая гнетущее беспокойство за дочь, теперь снова сидела на том же месте перед приемным покоем. Алекс зашёл почти следом за нею и сел рядом. Минут десять они провели в молчании.
Потом Патриша наконец, сказала:
– Наверное, фильма не будет. Такое плохое начало. Сначала Лизу покусала собака, теперь – Макс.
Алекс ничего не ответил, только вздохнул. Потом, спустя пять минут тишины, ответил:
– Макс позвал меня не просто так, он напомнил мне, что я его должник. Он просил приехать, будто это вопрос жизни и смерти. Хотя, я, если честно, не понимаю…
– Чего не понимаете?
– Почему этот дурацкий фильм так важен для него.
– А-а, вы про это… Я и сама не понимаю. Наверное, надо вызвать Линду.
В тот же миг Макса на каталке вывезли из палаты и повезли по направлению к лечебному блоку. Они заметили, что он пришел в сознание. Даже слабо помахал им ладонью. В душе Патриши затеплилась надежда, что дядя ещё оклемается.
В палату их не пустили, велели подождать.
– Я уже должна была забрать Лизу, – прошептала Патриша.
– Так идете к ней, я побуду здесь.
Патриша убежала в детский блок, по пути, три раза оглянувшись на дверь палаты. Едва Патриша скрылась за поворотом, как из палаты вышла медсестра и сказала:
– Он хочет видеть вас.
– Меня? – изумился Алекс.
– Вы – Алекс?
Алекс кивнул и пошёл вслед за женщиной.
Макс был укрыт белой простыней до самого подбородка.
– Разговор не более пяти минут, – изрекла медсестра сухим бесстрастным тоном.
– Иди к черту, – хрипло прошептал Макс ей вслед.
Алекс слегка по-детски боялся, что за полчаса с лицом его друга произошли неприятные и необратимые изменения, и с облегчением вздохнул, увидев почти того же Макса, что и вчера вечером. Только карие глаза не сияли так, как раньше.
– Алекс, Алекс, – позвал его Макс.
– Я здесь, Макс, мой хороший, я здесь, – ответил он максимально ласково.
– Слушай меня внимательно. Я любил Анну. Анну Вудкросс.
– Анну, нашу героиню?
– Да. Мы были любовниками. Я хотел развестись с Линдой и женится на Анне. Я хотел сделать её мировой звездой. В одиннадцатом я приехал сюда вслед за нею. Она приехала сторожить сестру, Эмму, я прилетел за ней. Мы встречались. Я хотел её снимать. Только её. Хотел сделать её мировой звездой.
– Она любила тебя?
– Я не знаю. Я до сих пор не знаю. Мы встретились ночью, в моем отеле накануне её гибели, и я больше ее не видел. Даже мертвой. Я не пришёл на похороны. Я потерял всё, Алекс. С нею я потерял свою жизнь. У меня вырвали сердце, оторвали руки. Я ходить разучился.
– Боже! Я не знал. Но если она не любила тебя?
– Мне всё равно. Я любил её, это последняя любовь в моей жизни. Я утратил все краски, хотя мне ещё не было сорока. Сделай этот фильм. Сделай красиво, как ты можешь, умоляю тебя. И пусть будет на титрах: «Посвящается Анне Вудкросс». И всё.
– А Линда? Она знала?
– Не знаю. Может, знала, а может и нет… Она не говорила…
– Она не позволит сделать такое посвящение.
– Линда, Линда, хорошая моя, не мог я её бросить. Надо было, но не мог. А потом Анна умерла. Из-за меня. Я слишком медлил. Надо было жениться на Анне. Ты сделаешь, Алекс? Ты мне всем обязан! – глаза Макса горели как у помешанного, Алекс испугался, что его снова схватит удар.
– Я не отказываюсь. Сказал – сделаю, значит, сделаю. Ты ещё, может, сам сможешь.
– Нет. Нет, мне конец. Я иду к Анне, наконец. Я виноват, так виноват… А может, там ничего и нет.
Макс прикрыл глаза.
– Макс, Макс!
– Уходите, ему стало хуже…
Алекс вышел в коридор и на подгибающихся ногах добрел до кресла в холле. Несколько минут он сидел словно оглушенный, пытаясь переварить информацию. Сколько же лет было Максу в одиннадцатом году? Сорок один. Он сказал, не было сорока. Но это неважно. А ей было около двадцати. Конечно, он сходил по ней с ума. А когда она погибла, стал почему-то, винить себя. Но это же не он её убил? Может, надо было спросить? Это бы добило его.
Задумавшись, он не заметил, как подошла Патриша:
– Он жив? – спросила она ничего не выражающим голосом, и он понял, как страшиться она его ответа. Видимо, выглядел он очень растерянным и испуганным. Надо было собраться с мыслями.
– Ему стало хуже. Меня выгнали.
Патриша направилась было к палате, но войти не смогла, дорогу ей перегородил мужчина в белом халате. Патриша вернулась и села на кресло рядом с Алексом.
– Он впал в кому…
– Это всё?
– Не знаю. У него европейская страховка, его должны лечить…
– Смерть не лечится.
– Не говорите так…
– Он сам мне сказал. Я с ним успел поговорить. Вам надо позвонить Линде. Если хотите, я сам позвоню, у меня есть её номер.
– Не надо. Я уже позвонила.
– Она приедет?
– Не знаю. У неё там тоже умирающая тетка на руках…
– Понятно. А где ваша дочь?
– Её оставили на второй день. Поднялась температура.
Алекс машинально уставился на неё, продолжая думать о своём, даже во время разговора с Патришей.
– Не смотрите на меня, будто я кукушка какая-то, так бывает, от стресса поднялась температура.
– Может, так даже лучше. Давайте вернемся в отель, надо отправить по имейлу документы Макса. Вы – родственница, вам удобнее порыться в его вещах.
Едва Лендровер Алекса вывернул из-за последнего поворота перед отелем, они заметили, по крайней мере, три полицейские машины, возле крыльца «Габриэль-хаус».
– Не понимаю, если дядя уже умер в больнице, то смерть не криминальная? Да и нам должны были вначале позвонить…
– Не похоже, что это из-за Макса.
Полицейские машины, бело-синие, со сверкающими мигалками, смотрелись очень тревожно возле мирного на вид шале, и к тому же они перегораживали вход в здание. Патриша и Алекс попытались обогнуть машины, но их вежливо попросили отойти. Возле отеля было выставлено оцепление. Никого из постояльцев или обслуги не наблюдалось на крыльце или возле входа.
– Да что случилось? – спросила Патриша одного из полицейских по-немецки.
– Вы здесь живете? Найдена мертвой горничная отеля. Пройдите вовнутрь, все постояльцы должны пройти в столовую.
– Что он сказал? Убили кого-то?
– Да, горничную. Не убили. Обнаружили мертвую.
По лицу Алекса пробежала тень, и почти сразу исчезла. Почему-то Патриша была уверена, что это была та самая горничная, собаку которой убил Алекс. Всего девушек было три, две основные и одна на подмену, как ей успел рассказать управляющий, но Патриша видела только одну из них, вероятно, ту, что убили.
В столовой сидели Пауль Хофнер, Хью Ирс с сыном, управляющий и повар. Были ещё незнакомые Алексу, мужчина и женщина, в странной, клетчатой одежде, с которыми Патриша коротко поздоровалась, и ещё одна, незнакомая, ни Патрише, ни Алексу, горничная.
– Это наши реквизиторы – декораторы, и по совместительству, гримеры. Кажется, они приехали поздно вечером, – шепнула она Алексу.
– Это все постояльцы? – спросил полицейский у управляющего по-немецки.
– Все.
– А почему так мало людей, у вас ведь обычно забито под завязку?
– Отель арендован съемочной группой. Ещё не все сотрудники приехали.
– Сейчас у постояльцев и обслуги возьмут показания…
– Здесь не все владеют немецким, нам понадобится переводчик с английского.
– Нет проблем. Переводчик уже едет.
Всех присутствующих попросили выйти в холл, а в столовой организовали допросную. Первыми дали показания управляющий, повар и вторая горничная.
Глава 6. Линда Мейси
Алекс имел дело с полицией не в первый раз. Его вообще трудно было назвать законопослушным гражданином. Своими похождениями он гордился, как только может чистенький отличник гордиться дракой с настоящим хулиганом. Однако с австрийской полицией он дела не имел. Белобрысый полицейский говорил только на официальном языке кантона – немецком. Алекс знал французский, а по-немецки лишь немного понимал. Макс отлично знал немецкий, ведь его дед был австрийцем…
После полутора часов ожидания, видимо, связанными с поиском переводчика, у всей команды Макса взяли письменные показания, и попросили в течении трёх недель не покидать Австрию. Никто не расспрашивал Алекса про стычку с горничной после убийства собаки. Видно, никто толком об этом не знал, кроме Патриши, Лизы и самой горничной. Патриша не сочла нужным рассказывать полиции об инциденте, и он мог это понять – она тоже заинтересованное лицо – собака горничной покусала её дочь. А вот то, что про убийство собаки промолчал Пауль Хофнер, стало для него неожиданность. Казалось, сценарист не отличается сдержанностью, и готов рассказывать всё и всем, направо и налево, лишь бы были слушатели.