Альпийские войлы. «Тайна Габриэль-хаус»

Тело горничной с трудом вынесли из её комнатки на мансарде по узкой лесенке, и погрузили в спецмашину. Алекс подумал, что слишком многих людей в последнее время увозят из «Габриэль-Хауза» не на том транспорте, который они заказали бы сами. Когда полиция и криминальная команда наконец уехали, управляющий рассказал, как нашёл тело горничной. Она – повесилась.

– Такая молодая, всего девятнадцать лет. Никакой предсмертной записки в комнате он не заметил. Однако, она могла по телефону разослать сообщения родным. Телефон увезла полиция. Судя по разговору криминалистов, который он подслушал, это случилось около трех часов ночи, или чуть раньше или позже.

Затруднительно определить точно: «Мансарда чуть хуже отапливается», – добавил он, и Алекс подумал, что если у него в комнате прохладно, то на мансарде у обслуги и вовсе полный дубак. И значит, тело остыло гораздо быстрее, чем это бы произошло при комнатной температуре.

После допроса в столовой быстро навели порядок и накрыли столы к обеду. У Алекса не было аппетита, он хотел подняться к себе и позвонить в больницу, чтобы узнать о самочувствии Макса, но вспомнил, что, там, вероятно, ответят по-немецки, а он не очень хорошо знал язык. Он вернулся в столовую: Патриша обедала за столом с отцом и сыном Ирсами. Он собрался устроиться в дальнем углу столовой, как его окликнул сценарист:

– Алексей!

И кивком головы пригласил его за свой столик. Парень был реально наглец.

– Не стоит называть меня Алексеем. Иначе я буду звать вас – Паша.

– О, как мило звучит по-русски. Словно имя для кота.

– В детстве, в России, я слышал о выдающейся женщине-ткачихе, её тоже звали – Паша. Паша Ангелина. Так что у русских это может быть и женским именем.

– Апостол Павел был бы горд такой гражданкой.

– И даже шутки у вас католические.

– Я не католик. Я – протестант.

– Ого. И дед ваш был баронетом…

– Как вы угадали? – как будто искренне удивился Пауль. – Мой дед был бароном, правда, из обедневшей семьи. Мой отец был третьим сыном… у своего отца.

– Макс представил вас как Пауля.

– Макс по-происхождению – австриец. Он часто имена произносит на немецкий манер. Что с ним вообще, какие прогнозы?

– Он впал в кому.

– Очень жаль. Я столько времени убил на этот сценарий.

– А могли бы потратить это время на кулинарный блог?

– Это был кулинарный блог моей мамы. Я только снимал и выкладывал. Она не желала разбираться в технике и интернете. Я люблю готовить, понимаю толк в хорошей пище, но до мамы мне далеко, она была просто богиня на кухне. Кстати, эта запеканка с картофелем и сыром, отвратительная. Только кормить голодных рабов.

– Слава Богу, я не гурман… Редкость для аристократки разбираться в хлебе насущном.

– Она не была аристократкой. У русских ведь в почете рабочий класс?

– Когда-то рабочий класс был в почёте в Советском Союзе. Значит, ваш отец, сын барона женился на кухарке? Прямо как у Вудхауза.

– Он обожал Вудхауза. За год так зачитывал книгу его рассказов, что приходилось покупать новую. Ржал пьяный, над дебильными похождениями Вустера, как конь.

– Так вот откуда у вас страсть к литературе.

– Про вашу страсть к кинематографу тоже говорят, что она пованивает дерьмецом.

По-хорошему, надо бы врезать ублюдку по носу. Но Алекс чувствовал в себе столько горя и злости, что боялся убить субтильного сценариста. Поэтому он просто – ухмыльнулся.

– Один – один. Что скажете о десерте?

– Вам сойдёт.

Алекс фыркнул:

– Отвратительный. Дерьмовый вкус.

Алекс вытер рот салфеткой, встал из-за стола и подошёл к столику, где обедали Ирсы и Патриша.

– Жду вас в номере Макса. Ключи сейчас возьму у управляющего.

Все молча кивнули.

Дверь в номер Макса уже успели починить. Знаменитая немецкая аккуратность и пунктуальность. Даже смерть горничной, не выбила управляющего из седла: Алекс даже немного ему позавидовал. Он изначально был настроен взять режиссерское бремя на себя, отведя Максу лишь художественное ведение. Но стремительно изменившиеся обстоятельства и вся команда Макса, Ирсы, племянница Патриша, даже Пауль, которого Макс выдернул из его кулинарного мира, были ему если не враждебными, то чужими. Ещё неизвестно как к продолжению проекта без её мужа, отнесется Линда. Формально она выступала как сопродюсер Макса, который самолично взялся вести финансово свой последний проект.

На этот раз в номере стало ещё теснее: декораторы, муж и жена, сменили свои клетчатые портпледы на вельветовые расклешённые штаны, песочные у него, и розовые у нее, и одинаковые молочно-белые водолазки. Заметил он и новую актрису, присевшую на краешек дивана рядом с Хью Ирсом, которую Макс выбрал на роль Эммы, очень хорошенькую, похожую на Патришу, но попроще, пониже ростом и более пухленькую. Натали Смитсон, так, кажется, её звали.

– Перед тем как наступила кома, Макс Мейси просил меня сделать этот фильм. Он очень важен для него в личном плане. Это дань памяти молодым девушкам, которых он знал ещё детьми, Анне и Эмме, чья жизнь так трагично и загадочно оборвалась здесь. Макс был мне не только другом, но и главным учителем в кинематографе, да и в жизни…

– А если Линда, как сопродюсер заблокирует бюджет? – ворчливо спросил Хью Ирс. – Я могу и бесплатно поработать, а вот чем ты будешь платить этим пташкам? – Хью махнул банкой с лимонной минералкой в сторону молодой актрисы.

– Я не вижу причин Линде блокировать бюджет. Солидные деньги уже вложены, работа начата. Фильм принесёт ей прибыль.