II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться

ГЛАВА ВТОРАЯ

Вернёмся назад. Во временном континууме и личностном.

Оказавшись в местах лишения свободы, человек проходит несколько стадий ресоциализации. Их можно отследить по письмам. Можно не отслеживать. Но вы, конечно, понимаете, какой из вариантов выбрала я. Главной, на мой взгляд, особенностью переписки с заключённым является цензурирование. Каждое исходящее и входящее письмо сначала проходит через цензора – человека, который читает письма и решает их судьбу. Если цензору не понравится какое-либо слово или предложение – он вымарывает его.

Мы делаем так с собственной правдой в реальной жизни. Каждый из нас, часто неосознанно, выступает тем самым цензором, решающим, что конкретно будет запечатлено в жизни, а что уничтожено.

Стадия №1.

Чувство безграничной любви, сжигающей изнутри.

Болезненные воспоминания потерянного блаженства.

Любовь на этой стадии может казаться куда более яркой и красочной, чем была на самом деле. Отношения идеализируются.

Прошлые события вспоминаются эмоционально и феерично.

Привет, малышка. Не могу перестать думать о тебе. Как бы я хотел отмотать время назад. Сейчас я только и делаю, что прокручиваю в голове всё, что между нами происходило. С утра до вечера смотрю это «кино». От первой встречи до кольца на твоём пальце. Мой адвокат оформит все документы, и мы обязательно поженимся. Ты сможешь приехать ко мне уже через полгода! Это не так уж и долго, да?

Всё будет в порядке. Со всем справимся. Мы уже так много всего пережили и, несмотря ни на что, остались вместе. Скорее бы прошли эти полгода. Я очень люблю тебя.

Он написал это письмо на третий день заключения, и судя по спокойному изложению мыслей и планам о свадьбе и нашем совместном, но краткосрочном будущем на длительном свидании в тюрьме, он в этот день был в более сносном моральном состоянии, нежели я.

В день вынесения приговора я неслась по набережной на его машине и не могла остановиться. Я ехала, ехала, ехала. Двигалась, как сломанный робот, без единой мысли в голове и с пустотой внутри, бездумно растрачивая физический потенциал. Я так и носилась по городу, пока машина не заглохла, когда закончился бензин. Я бросила её прямо на дороге, вышла и пошла пешком. Я шла от Московского проспекта до своего дома на Пискарёвском. Около четырёх часов. Не знаю точно, потому что у меня не было ни часов, ни телефона, да и я всё равно бы не засекала. Ничего не помню. Удивительно, что я не замёрзла, ведь я была достаточно легко одета для февраля.

Я пришла домой и легла спать. Не знаю сколько я проспала, но, когда проснулась, я выпила три таблетки «Феназепама» и снова уснула, точнее отключилась.

Когда я проснулась в следующий раз, то захотела повторить, но у меня закончились таблетки. Тогда я отправилась на кухню и достала бутылку вина из холодильника. Выпила её почти залпом. Антидепрессанты с алкоголем – похоже на коктейль суицидника. Минут через сорок мне стало так плохо, что я подумала, что умру. И самое отвратительное – я даже не пыталась помочь себе. Я не собиралась вызывать скорую помощь или хотя бы выпить воды. Я наказывала себя и была готова умереть. Я поступала с собой как самое равнодушное и жестокое чудовище. Я желала себе смерти. Между приступами рвоты я теряла сознание, а когда на минуту приходила в себя, то говорила себе: «Ты это заслужила! Так тебе и надо! Сдохнешь тут одна! Один в тюрьме, другой со своей женой! Это твой уровень, Лиза, ты этого достойна».

Вот такой у меня был третий день заключения. В сравнении с моим, Дима Лизин, судя по адекватному изложению в письме, был в лучшем состоянии, чем я, однозначно.

Сегодня, две недели спустя после отправки Димой письма №1 и пока я его ещё не получила, я сижу в съёмной квартире на кровати и планирую просидеть так ещё одиннадцать лет. Я физически не могу найти в себе силы, чтобы делать хоть что-то. Буквально заставляю себя ползти в ванну, чтобы помыться. И я не стою под душем, а ложусь в воду с пеной и лежу так по полтора часа, уставившись в голубую плитку и периодически ныряя под воду без какой-либо надежды на то, чтобы почувствовать хоть малейшее желание сделать вдох и продолжать жить. Из еды в моём холодильнике только яйца. Раз в день я заставляю себя съесть варёное яйцо, и иногда у меня получается даже заварить чай с сахаром.

Так прошли мои первые две недели заключения и сомневаюсь, что в ближайшее время я бы сменила режим дня, если бы не этот бешеный стук в дверь. Вообще-то у меня есть звонок.

– Открывай! Лиза, я выломаю эту дверь, если не откроешь сама!

Я с трудом поднимаюсь с кровати и медленно плетусь к двери. На мне трусы и футболка. Темно в глазах, потому что я практически ничего не ем. Он продолжает ломиться, а я пока иду к двери представляю, что это Дима Лизин. Он тоже так делал. Когда-то он был таким же яростным, как и его друг. Теперь он в клетке. Я стараюсь не думать о нём, чтобы окончательно не сойти с ума.

– Давай быстрее!

Я подхожу к двери и медленно поворачиваю дверной замок, после чего немного отшатываюсь назад и упираюсь в стену, чтобы не упасть. Клон сам открывает дверь. Я медленно спускаюсь по стене и сажусь на пол.

– Какая же ты дура! – Миша больно хватает меня за предплечье и поднимает на ноги.

Я ничего не могу ему ответить, потому что если я сейчас открою рот, то меня вырвет. Мне очень жарко и плохо. Держу свою голову левой рукой и стараюсь максимально быстро добраться до кровати. Я чувствую, как выпирающие кости в районе коленей больно скребутся друг о друга при ходьбе. Не знаю, зачем он пришёл, но хотелось бы, чтобы он скорее ушёл.

– Где машина, Лиза? – Миша еле сдерживается, чтобы не закричать. Он стоит у меня в спальне прямо в грязных ботинках. – Где машина?

Я поднимаю на него свой отупевший взгляд. По-моему, я бросила её на Московском проспекте около двух недель назад.

– Ты в этой жизни хоть что-то ценишь? Ты понимаешь, что это как минимум дорогая вещь, она денег стоит? У тебя хоть капля ответственности есть? Зря Дима на тебя её переписал. Ты всё похеришь. Идиотка!

Я не могу ничего ответить в этом состоянии, хотя, если бы у меня были физические и моральные силы, то я бы, безусловно, многое ему сказала. Саркастично уточнила бы, на какие конкретно деньги была куплена эта машина. Или иронично намекнула на ответственность за подделку документов. Но я не могу, потому что довела себя до такого состояния, когда могу только блевать.

Потому что Лизы, у которой хватало жизненной силы на постоянную борьбу с этим миром, больше нет. Она проиграла последнюю битву.

Миша садится на кровать рядом со мной. Я молча смотрю ему в глаза. Он поджимает губы и тяжело вздыхает. Ему меня не жалко, нет. Скорее, он выполняет обременительную повинность перед Димой.

– Я обещал ему присматривать за тобой. Не могу сказать, что мне это нравится. Не устраивай никому не нужный спектакль, а?

Я сдвинула брови, подумав, что даже моё тихое самоуничтожение без приглашённых гостей и свидетелей он называет спектаклем. Миша продолжает:

– Всем тяжело, а ему сейчас тяжелее всех, но он продолжает думать о тебе и оберегать тебя. Он знает, что ты слабачка, как бы ты ни храбрилась. Мне эти проблемы не нужны, давай соберись.

Я молча плачу. Точнее, «плачу» – это действие, а я скорее бездействую и слёзы вытекают из меня, пока клон моего бывшего парня распинается о том, как сильно я оберегаема моей первой маниакальной и всепоглощающей любовью. Как же тяжело не думать о нём. Как только я перестаю контролировать поток своих мыслей, пытаясь, например, заснуть, эта бурная река воспоминаний, электрических импульсов по цепочкам нейронов и невыносимых сожалений прорывается в моё сознание, и я всегда резко открываю глаза, когда этот поток приносит меня в место, где конфисковали мою душу.

Клон вытаскивает из заднего кармана своих брюк конверт.

– Он пишет тебе. На свой адрес. Тебе надо переехать туда.

Я смотрю на конверт в его руке, как наркоман на шприц. Я понимаю, что эта микродоза облегчит моё существование всего на один миг. А затем неизбежно наступит абстинентный синдром. И я буду ждать следующую дозу, предварительно вычищенную цензором.

Миша вытаскивает пакетик с белым порошком и высыпает содержимое прямо на конверт. Затем достаёт пятитысячную купюру, сворачивает её в трубочку и протягивает мне сухой паёк.

– Давай, это поможет. Мне надо, чтобы ты пришла в себя.

Я бездумно вдыхаю, освобождая конверт, откидываюсь на подушку и вытаскиваю письмо.

Его строки внедряются в мою кровь и центральную нервную систему вместе с эфиром бензоилэкгонина. Пик концентрации в крови наступает через пять минут, примерно через столько, сколько мне потребовалось, чтобы прочитать его письмо.

То есть, читая это письмо с нарастающим эффектом, я впадала в эйфорию, которая достигла своего пика к «Я очень люблю тебя».

Я расслабленно улыбаюсь. Миша, добившись нужного ему эффекта, произносит:

– Собери вещи, которые тебе нужны на первое время, и я отвезу тебя домой. Где ключ от «бехи»?

Я растерянно мотаю головой, пока натягиваю первые попавшиеся штаны на кости, оставшиеся от моих ног. Миша снисходительно смотрит на меня и, махнув рукой, выходит в коридор. Я слышу, как он открывает ящики и копается в них.

– Нашёл! – Не без гордости произносит он из коридора.

Я безучастно выхожу к нему с пакетом вещей, которые запихнула туда без какой-либо логики. Он забирает пакет у меня из руки, сдёргивает мою куртку с вешалки и протягивает мне. Кивает в сторону выхода. Я послушно иду за ним, как за светом в конце тоннеля ровно, как и две недели назад, бездумно ехала за его машиной. Сажусь на пассажирское сиденье BMW седьмой серии, которая внутри практически не отличается от пятой, если вы так же внимательны к подобным вещам, как и я. Миша прикуривает сигарету и протягивает мне открытую пачку «Парламента».

Мы несёмся по до боли знакомой дороге от моего дома к дому Димы. Я смотрю на Мишу, чтобы не поймать галлюцинацию из прошлого. Как сильно они похожи! Даже внешне, как братья. Только этот не пахнет эйфорией. Но я всё равно её чувствую, пока мои пресинаптические мембраны не могут захватить нейромедиаторы и они копятся с каждым прохождением нервного импульса в синаптических щелях.

Миша останавливается рядом с моей BMW, странно припаркованной на улице. Будто её бросили сюда сверху на сугроб. Он, заметив, что я смотрю на машину, говорит:

– Её эвакуировали с Московского, отвезли на штрафстоянку. Я её оттуда забрал на эвакуаторе. В паркинг было не загнать, – он слегка пожимает плечами, – я из канистры её заправил. Следи за бензином, – он говорит со мной мягко или я стала менее восприимчивой после обезболивания? – Посиди, я перегоню её.

Миша берёт ключ от Диминой машины и направляется к ней, а я всматриваюсь в эту размазанную картину удаляющейся от меня чёрной фигуры в сторону BMW с номером «ХАМ». Как же они похожи! Невыносимо. Со спины их можно перепутать, хоть Миша и выше Димы на пол головы.

Через долю секунды он резко открывает водительскую дверь своей машины, и я вздрагиваю, не ожидая, что он вернётся так быстро. Последнее, что я помню, это тёмную фигуру, медленно удаляющуюся в сторону чёрной машины с номером «ХАМ». Я поворачиваю голову. Сейчас там нет ни фигуры, ни машины. Как мираж.

– Пойдём, – говорит Миша, заглушив свою машину. – Я припарковал тачку на его месте «ноль ноль семь», запомни.

Я помню, потому что мы всегда шутили, что у него место Джеймса Бонда. Мы заходим в подъезд, и мой взгляд тут же падает на открытый почтовый ящик с номером шесть шесть. Когда я впервые оказалась здесь, Дима подошёл к этому ящику и захлопнул его. Затем он повернулся ко мне с улыбкой и сказал, что ему никто не пишет письма и поэтому он даже не знает, где ключ от этого ящика. Я тогда робко пошутила, что если ему это принципиально важно, то я могу писать ему письма. Он ответил, что предпочитает другой способ коммуникации со мной. Да, да, он так и сказал, заглянув своими чёрными глазами в мои серо-голубые:

– Я предпочитаю другой способ коммуникации с тобой, – улыбнулся, взял меня за руку и потянул к лифту.

Теперь он пишет мне письма. В этот почтовый ящик. Шесть шесть. И другого способа коммуникации у нас больше нет. Больше нет места выбору и предпочтениям. Ограничение свободы.

Лифт поднимает нас на девятый этаж, и мы подходим к двери квартиры. Чёрная деревянная дверь с глазком выломана. Замок сломан, а сверху наклеена бумажка с надписью: «ОПЕЧАТАНО МВД» и печатью. Я хватаюсь за шею. Миша рутинно срывает бумажку и открывает дверь. Мы заходим внутрь. Я перемещаю руку с шеи на сердце. Период полувыведения составляет около шестидесяти минут. Постепенно начинаю чувствовать. Здесь всё разрушено. Ящики открыты, вещи валяются на полу. В квартире не было обнаружено ничего подозрительного. Я закрываю лицо руками, а Миша хлопает меня по спине рукой:

– Всё будет в порядке. Сейчас тяжело, да. Тяжело, – он произносит «тяжело» полушёпотом, осматривая квартиру своего друга.

Они выпотрошили её так же, как и мою сумку.

– Вызовем клининг. Ничего, ничего, – он продолжает хлопать меня по спине, уже непонятно кого успокаивая, себя или меня, – со всем разберёмся.

Дима произнёс эту фразу за три секунды до того, как его отняли у

меня. Он ни с чем не разобрался! Я отпрыгиваю от Миши и раздражённо говорю повышенным тоном:

– С чем ты разберёшься? Разобрался уже!

– Лиза, успокойся, – Миша поднимает ладони кверху, будто разговаривает с психопатом, затем медленно тянется к своему заднему карману. – Сейчас надо просто пережить. Пережить.

Мы проходим на кухню прямо в обуви. Пинаем валяющиеся вещи, расчищая себе путь. Пока Миша вызывает слесарей по телефону, я осматриваюсь. Это не похоже на мой дом. Они всё выпотрошили. Не оставили ничего на своём месте. Я присаживаюсь на стул, а Миша отсыпает немного обезболивающего прямо передо мной, продолжая разговаривать с диспетчерской службой. На этой кухне, за этим самым столом, у нас с Димой состоялся разговор на эту тему в первую же ночь, как я оказалась здесь. Чуть позже его объявления о предпочтении другого способа коммуникации со мной. Он тогда поставил мне ультиматум. Так началась предварительная подготовка бриллианта, чтобы он впоследствии смог стать кольцом от Тиффани. Я невротично проворачиваю его на похудевшем безымянном пальце. Первый день нашей любви.

Миша протягивает мне пятитысячную трубочку. Глубокий вдох, чтобы снова перестать чувствовать. Это похоже на ситуацию, когда несостоятельный родитель, которому ребёнок в тягость, включает ему мультики. Миша сейчас включает мне мультики, чтобы со мной было проще.

Через какое-то время, я не могу сказать точно, потому что залипла в своём внутреннем кинотеатре на очередном фантастическом мультфильме о себе и своей любви, так вот, через какое-то неустановленное время, слесари поставили новую дверь, а Миша торжественно вручил мне ключ от моей квартиры. Затем сказал:

– Дай мне свой номер. И мой запиши, вдруг что.

– У меня нет телефона.

– Как это «нет телефона»? – он недоумённо уставился на меня.

– Я его выбросила в Неву.

Пожимаю плечами и перевожу взгляд на стол. Он закатывает глаза и улыбается:

– Слушай, в этом даже что-то есть! Ты правда ненормальная! Димон так и говорил. Поехали, я куплю тебе телефон и, кажется, тебе надо поесть.

– Что он говорил? – Теперь любое его слово, хранящееся в воспоминаниях других людей, приобрело для меня особый вес. Его можно измерять в каратах.

– Ну, – замялся Миша, – что ты странная, ну, в хорошем смысле… Что ты не такая, как другие его… ну…

– Не такая, как другие его тёлки? – Я медленно встаю, опираясь на стол. Для меня это не новость.

– Я не так собирался сказать, – он улыбается.

– Да забей, – равнодушно отвечаю я.

Когда обезболивающее всасывается в системный кровоток, мне не приходится делать усилий, чтобы заставить себя совершить какое-то физическое действие. Я могу существовать вне пространства. Могу сидеть или стоять. Поехать за телефоном или остаться здесь. Разговаривать с Мишей или с кем-либо ещё. Реальность перестаёт иметь значение, когда становится неспособной причинять мне боль.

Мы в салоне связи, я стою как маленькая девочка, которой папа выбирает телефон. Только в таком случае девочка должна быть рада, а мне всё равно. Мне не нужен этот телефон. Даже звонить некому.

Миша обращается к менеджеру магазина:

– Давай последний «Айфон» и «симку».

Меня всегда поражала манера Димы сразу разговаривать с людьми на «ты». Миша делает так же. Невоспитанные. Хамы.

– У нас представлены IPhone в цветах Space Grey и белый. Вам какой?

Миша поворачивается ко мне:

– Чёрный или белый?

Я тихо шепчу себе под нос:

– Всё равно.

Миша поворачивается к продавцу:

– Давай чёрный. И поставь симку сразу, – он вытаскивает из кармана паспорт и пачку пятитысячных купюр, и одна из них, та, что свёрнута в трубочку, выпадает на пол.

Продавец пристально смотрит на нас. Я опускаю взгляд и тихо хихикаю. Миша наклоняется за трубочкой и шёпотом говорит «упс», чтобы услышала только я.

Через три минуты я возвращена в зону доступа. Миша протягивает мне мой новый «Айфон» и говорит:

– Будь на связи, ладно? Я записал свой номер тебе в контакты. Если нужна будет помощь, обращайся. Пошли поедим? – Он кладёт руку мне на плечо, подталкивая и направляя движение.

Господи, как он похож на него! Не могу отделаться от этого сравнения. Будто призрак ожил. Я хочу провести пальцами по его щеке, но это будет очень странно. Неуместно.

Мы сидим за столиком друг напротив друга. Я фокусирую взгляд на предметах декора за Мишей, чтобы сам Миша размазался в периферическом зрении, и представляю, что это Дима. Миша выбирает еду в меню, а я ничего не хочу. Никаких желаний.

К нам подходит официант и с ожиданием заглядывает мне в глаза. Я говорю:

– Принесите мне апельсиновый сок, пожалуйста, – пока я говорю это, слёзы брызгают из моих глаз, и официант растерянно переводит взгляд на Мишу. Я сама не ожидала, если честно.

Миша, нисколько не смутившись от моих слёз и не придавая им никакого значения, обращается ко мне:

– Лиза, мы не уйдём отсюда, пока ты не поешь! Можешь ныть здесь сколько угодно!

Я опускаю взгляд на свои колени и вытираю салфеткой слёзы. Не успела уловить момент, когда я снова превратилась в ребёнка. Или я всегда им и оставалась? Пытаюсь собраться. Глубокий вдох.

– Принесите что угодно, только не мясо.

Официант качает головой:

– Ну… У нас очень разнообразное меню… Может, Вы озвучите свои предпочтения?

Миша нетерпеливо перебивает его:

– Принеси суп какой-нибудь овощной, без мяса и рыбу типа сибаса. И два американо.

Я ставлю локти на стол и упираюсь пальцами в виски:

– Только без кабачков!

Официант кивает и уходит, а Миша продолжает листать меню и, не отрываясь от него, спрашивает:

– Аллергия?

Я не отвечаю и смотрю на него в упор. Высокий брюнет с карими глазами. Он правда похож на Диму, но у него не такие чёрные глаза. Просто коричневые. Обычные. Нормальные, не знаю. У него очень длинные ресницы. Он выше Димы сантиметров на десять. И он свободен. Физически. По поводу его внутренней свободы не уверена. Возможно, он, так же, как и я, отбывает наказание в своей внутренней тюрьме. Я заглядываю в его глаза в надежде на продление временного освобождения.

– Нет, Лиз, ну правда, перебор уже. Тебе надо поесть нормально, а то перекроешься, меня Димон убьёт потом. Кстати, это наш секрет, окей? – Он подмигивает мне.

Я закрываю глаза, тру переносицу и киваю.

Через полтора часа флэшбеков из детства, когда всеми правдами и неправдами, угрозами и обещаниями, кнутами и пряниками меня уговаривали съесть хоть пол тарелки супа, Миша подвозит меня к дому Димы… К моему дому.

– Береги себя, Лиза. Будь на связи.

– Спасибо. Спасибо за всё, Миш, – я заглядываю в его глаза с благодарностью за временное спасение. Он привёл меня в чувства, дал мне письмо Димы, хоть немного восстановил моё физическое состояние этим супом. И кое-чем ещё.

Я впервые поднимаюсь в эту квартиру одна. Мне придётся привыкнуть к этому состоянию. Я. Одна. Надолго. Медленно открываю новую дверь и присаживаюсь на тумбу в коридоре. Привычным нажатием включаю свет. Смотрю на себя в зеркало. Разрушение старого – это начало нового. Даже если «старое» разрушается не по твоей воле, всё равно это начало нового. И всегда есть шанс, что в конечном итоге всё сложится неплохо. Мне остаётся только надеяться на это.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Стадия №1. Безграничная любовь.

Привет. Очень скучаю по тебе. Напиши мне. Почему не отвечаешь? Ты переехала в нашу квартиру? Расскажи, как ты.

Следи за машиной, хорошо? Не забывай заправлять. Если будет нужна помощь – сразу звони Мише.

Напиши мне, Лиза.

Я люблю тебя.

Я читаю его письмо, качаясь из стороны в сторону, сидя на кровати с коричневым изголовьем. Мне плохо. Разрывает от чувств, присущих осужденному на первой стадии отбывания наказания. Я осуждена вместе с ним. Живу в тюрьме с самым жестоким тюремщиком, ведь я не допускаю даже малейшей возможности освобождения. Я не могу позволить себе жить нормальной и свободной жизнью. Даже мысль о том, что я могла бы наслаждаться своей молодостью, свободой и комфортом, пока он там, вызывает во мне удушающее чувство вины. Предательство. Отвержение. Всё то, чего так сильно боялась я, всё то, что пережила вместе с ним и осталась. Это именно та боль, которую я хотела причинить ему всё это время, думая, что это исцелит меня. И вот сейчас, когда я могу произвести контрольный выстрел, могу заставить почувствовать его ту боль, что чувствовала я… Я чувствую только любовь. Я больше не хочу его наказывать. И я больше не хочу страдать по той девочке на бетонном полу. Она умерла, а я осталась. Я и моя безграничная любовь. Я и моё несогласие с правдой.

Он по-прежнему держится лучше, чем я, будто пишет не из тюрьмы, а из командировки. Какая, к чёрту, машина, Дима? Когда ты выйдешь на свободу, она уже сгниёт. И я вместе с ней. Я не могу позаботиться о себе, что уж говорить об этой машине! Я не выдержу, Дима.

Пишу Мише: «Я не могу…».

Он отвечает минут через пятнадцать: «Я заказал для тебя подарок ;)»

Я сдвинула брови и перевела взгляд на стену, пытаясь понять, что это значит. Подумала, что он перепутал меня с кем-то, но через пару часов в дверь позвонил безобидный с виду мужчина лет шестидесяти и протянул мне подарочный пакет с синей коробочкой внутри.

– Это вам! – Улыбается он.

– Ээээ… Я Вам что-то должна?

– Нет, нет, что Вы! Ваш подарок уже оплачен.

Я, снова сдвинув брови, закрываю дверь. Открываю коробочку, в которую аккуратно разложены пакетики с белым содержимым. Тут хватит на одиннадцать лет. Употребления или строгого режима, смотря как повезёт. Я попала в какую-то параллельную реальность? Пишу Мише: «Спасибо».

Он не отвечает.

Я достаю один из пакетиков и прячу свой подарок под матрас кровати. Подкручиваю цвета этой жутчайшей реальности, затем осматриваю квартиру. Пора наводить порядок, так не может больше продолжаться. Иначе скоро меня будут показывать по новостям, как тех сумасшедших бабок, устроивших из своей квартиры помойку и пристанище для крыс.

Звоню Андрею, хозяину квартиры, которую по-прежнему снимаю, и говорю, что съезжаю. Затем я подключаю свой телефон к чёрной колонке JBL, включаю музыку и собираю вещи Димы по квартире. Аккуратно поднимаю его толстовку, прижимаю к носу, вдыхаю эйфорию и вешаю на вешалку в шкаф. Поднимаю его штаны и аккуратно складываю в ящик. Собираю его футболки и возвращаю всё на места. Срываю постельное бельё с кровати и запускаю стирку. Беру большой мусорный пакет и медленно собираю какие-то заколки, резинки с ненастоящими камнями, женские футболки, расчёску, все зубные щётки. Зачищаю эту квартиру от доказательств присутствия любых других женщин. Уничтожаю улики. Припудриваю чёрно-белую реальность под свои пушистые фантазии.