II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться

– Я в какой-то момент пришёл к выводу, что женщинам легче жить, чем мужчинам. – Рома тянется за бутылкой вина.

– Чего? – Я приподнимаю плечи, как собаки поднимают холку перед дракой. Вот, снова. Постоянная драка. Я всё больше понимаю, что имел в виду Дима. Может, нашу драку действительно начала я?

– Как тебе сказать? Понимаю, что это звучит очень сексистски, и пойми меня правильно, я не хочу вас обидеть. Но ваше предназначение в природе, можно сказать, предрешено, – я округляю глаза так широко, что чувствую натяжение кожи вокруг них. Он улыбается и продолжает: – Лиза, ну у тебя же есть матка? Если я хоть немного разбираюсь в женщинах, то она у тебя должна быть.

– Да давай без прелюдий, баба, по-твоему, рожает, а мужик бегает за мамонтом? И ты ведёшь к тому, что в современном мире роды остались теми же самыми родами, да ещё и с обезболиванием, а мамонты трансформировались в деньги?

– Ну да. И методов охоты стало гораздо больше, что ли.

– Пока звучит отлично. Вроде всё стало проще. Тебе так не кажется?

– Не знаю, кажется, всё гораздо сложнее. Мужчинам сложнее найти свой авторский метод охоты в современном мире. Предназначение.

– А бабе достаточно родить? Ты можешь быть уверен, что это правда? – Я смеюсь.

– Наверное, есть женщины, которым этого недостаточно, но сравни в процентном соотношении великих мастеров. Мужчин больше во всех сферах.

Я кидаю в него подушку.

– Да, это потому, что вы щемите нас столетиями! – Он подливает вино в мой бокал, отбив подушку локтем. Я продолжаю, – Так, а в чём проблема-то? Деньги не мамонт, они не сопротивляются. Это даже проще, чем мамонт. Я вообще не понимаю этой гонки. Игра, в которую все играют и всё равно проигрывают, потому что там нигде нет судьи, который скажет: «Всё, ты выиграл, остановись!». Этот судья сидит у каждого в голове. Мы валяемся с тобой на диване. Сегодня – вершина моей и твоей жизни. У меня в матке нет ребёнка, а у тебя в холодильнике не лежит мамонт. Ну и похуй, мы продолжаем лежать на диване и существовать. Вне своих выдуманных предназначений, – я лениво тяну руку, забирая заново наполненный бокал.

Он смотрит на меня, втягивая дым. С немного высокомерной улыбкой, будто я чего-то не понимаю. Ему это простительно. В нас обоих есть сложность, которая нравится другим людям, но пребывать в этой сложности – сложно. Простите за каламбур. Это такая глубина, в которую страшно окунуться, но даже когда ты набираешься смелости и спускаешься в темноту, ты не находишь там дна. Будто его там и нет вовсе. Это стрёмно. Бесконечное падение. Бесконечное.

– Лиза, ты мастер пространственных речей, я это понял. Но давай по фактам. Готова к блицу?

– Давай. Это даже интересно, – я делаю глоток.

– Назови марку машины, на которой ездил твой бывший парень?

– BMW, – автоматически отвечаю я, закатывая глаза. Рома улыбается.

– Ещё парни были на машинах?

– Да, был «Мерседес» ещё. Подожди, подожди, ещё был парень на «Рено», – я впервые горжусь этим фактом. Вот видите, любой факт можно преподнести и в хорошем, и в плохом свете.

– А потом ты бросила его ради парня на «бэхе» или «мерсе»?

– Фактически так. Но дело не в машинах, – ещё любой факт можно использовать как доказательство, хотя в реальности он таковым не является.

По-моему, Фредерик Перлз, основатель гештальт терапии говорил, что причинно-следственные связи в наших головах – это куриный помёт. Ещё он говорил, что человек будет охотнее манипулировать другими людьми ради получения поддержки, чем согласится сам встать на собственные ноги, чтобы вытереть собственную задницу. Странные у него были метафоры. Узконаправленные. Фрейд бы точно задвинул шутку на эту тему.

– Ладно, последний подарок твоего бывшего парня. Отвечай быстро!

Я вцепилась в кольцо на безымянном пальце.

– Хороший брюлик, тысяч четыреста стоит.

Я до сих пор вижу в нём красно синий свет.

Димин голос в моей голове зачитывает своё письмо:

«И в самом конце, когда я покупал тебе кольцо, я думал об этом, как о твоей победе в этой драке. Я сдался тогда, серьёзно».

Он больше не хотел наносить удары. Он готов был первым закончить драку, даже если её начала я. Он сдался мне. И через тридцать секунд полиции.

– Лиза, ты здесь? Ещё подарки? Машина, на которой ты ездишь?

– Да. Ещё квартира, – я добиваю Рому фактами, которые он пришивает как доказательства к своему концепту. – Ладно, я поняла тебя, – я улыбаюсь. – Но если тебе интересно, то это всё второстепенно.

– Ты можешь точно знать, что это правда? – Он улыбается, – это едва уловимо, Лиза. Ты говоришь, что это неважно, но ты транслируешь эту планку нормы. – Я сдвигаю брови, начиная понимать, что он имеет в виду.– Да, ты не бегаешь по улицам и не кричишь каждому встречному мужчине, что у него должен быть мамонт в холодильнике, но у тебя внутри, – он кладет руку себе на грудь, – есть это требование к мужчине, который будет допущен к телу.

– Да, ты прав. Это действительно так. Меня никогда не удивляли ничьи мамонты…

– Но их наличие было обязательным входным условием, – он перебивает меня. Я смеюсь. «Входное условие» – какая-то двусмысленность в этом словосочетании в контексте нашего разговора. Особенно после «допуска к телу». Он продолжает:

– Так вот, это нервирует, заставляет постоянно находиться на охоте, – он показывает указательным пальцем на висок, – даже мысленно.

Я пускаю дым в потолок.

– Я уверена, что есть девушки попроще. И мужчины тоже.

– Это понятно, но нас такие не интересуют, верно? – Он подмигивает.

Мамонт на парковке у ресторана – это не объект восхищения, а норма. Установленный мной порядок. Входное условие для допуска к телу. Когда я училась в школе, в нашей семье был установлен такой же порядок. «Пять» – это не объект восхищения или повод для похвалы, это норма в установленном порядке. А вот «два» или «три» – уже повод для наказания. Во взрослой жизни я применяю такую же стратегию к мужчинам. Рома это высветил. Мамонт, желательно трёхсот лошадиный, – это не повод для восторга. А вот его отсутствие – уже проблема. Меркантильность? Продажность? Лицемерие? Нет, установленный порядок. Нейтральный факт.

Ева пишет: «Может, тусанём? У меня спонтанно освободился вечер. Возвращайся на Сенную?»

«Давай. Домой заеду переодеться. Часа через полтора, ок?»

«Я сейчас не буду спрашивать, где ты, но ты обязательно расскажешь мне при встрече;)»

Через шесть часов я выхожу из бара на Сенной. Оранжевый свет фонарей. Плохая видимость вследствие неконтролируемого употребления алкоголя. Ева уехала на такси. Я достала сигарету из сумки и повернулась в сторону парковки. Чёрная BMW с номером ХАМ стоит здесь с обеда. Хватаюсь за шею и наблюдаю, как множество копий Лизы подходит к этой машине в тысячах вариаций. Множество копий Димы открывает ей дверь.

У филиала ада.

У её дома.

У его дома.

Дома её родителей.

Ресторанов.

Баров.

Колледжа.

Института.

Офиса.

Кажется, в этом городе не осталось ни одного места, не ставшего свидетелем этих сцен. Я медленно иду к машине и вижу, как чёрный силуэт присел на капот, в ожидании меня. Мой призрак. Дима, я очень сильно тебя люблю. Я никогда не смогу оцифровать это чувство в слова и передать их тебе в запечатанном конверте через цензора. У этого чувства нет буквенного эквивалента.

Иду и сильно зажмуриваю глаза, а затем широко открываю, чтобы увидеть его лучше, но он размазан, потому что я много выпила. И потому что его не существует. Музыка доносится из баров тупыми, глухими ударами. Я выдыхаю дым. Май. Любовь с ограничениями свободы. Моё тело помнит всё. Любое прикосновение хранится в картотеке нервных импульсов, когда-либо пущенных по моему телу этим призраком.

Его первое прикосновение, которое прошибло меня.

Неописуемое счастье и невозможность поверить в то, что он рядом.

Благодарность за то, что он рядом.

Крепкий захват запястья.

Боль.

Страх, пролившийся адреналином по венам.

Первый поцелуй со вкусом крови.

Его поцелуи моего запястья, утешающие боль в этом же месте.

Предельное сердцебиение и эйфория.

Желание раствориться в нём.

Всепоглощающая любовь.

Подростковое восхищение.

Эйфория.

Пронзающая боль в коленях.

Жгучая боль в голове.

Его поцелуи на следующее утро.

Его нежность, оберегающая меня весь последующий месяц, и его виноватый взгляд.

Эйфория.

Боль в груди, которая не сравнится с физической.

Ненависть, разжигающаяся с каждым виноватым взглядом и каждым поцелуем, всё больше.

Тупой удар подушки безопасности по лицу.

Эйфория. Эйфория. Эйфория.

Глубоко вдыхаю прохладный воздух, подойдя к машине. Здесь никого нет. Только я. И хранящиеся в моём теле импульсы. Он виртуозно сочетает в себе пьянящую холодность и огонь, силу и мягкость, жестокость и любовь. Не попеременно, а всегда. Одновременно. Это невозможно делать специально. Он такой. Как наркотик. Который может заставить тебя переживать ярчайшие чувства эйфории, любви, благодарности, умиротворения. За мгновение до того, как уничтожить самым жесточайшим и хладнокровным образом.

Боль.

Нежность.

Агрессия.

Любовь.

Моя обида.

Его вина.

Всё это так перемешалось и растворилось друг в друге, что невозможно чётко провести грань. Где мне было абсолютно плохо и абсолютно хорошо. Всегда где-то посередине. Между добром и злом.

Я достаю ключ из сумки, и сама открываю себе дверь. Водительскую. Завожу машину. Включаю музыку. Качаюсь в такт. Медленно, очень медленно сдаю задом. Не могу построить маршрут отсюда до дома в своей голове, поэтому открываю навигатор. Ввожу адрес и медленно качусь на аварийке. Учебник по пенитенциарной психологии в пакете валяется на пассажирском сидении. Выезжаю на дорогу, выключаю аварийку. Сразу же встаю на светофоре. Глаза закрываются. Слышу сигнал сзади. Открываю глаза. Нажимаю на газ, срываясь с места, и тут же притормаживаю. Делаю музыку громче. Ехать всего пятнадцать минут. Снова давлю на педаль газа. Притормаживаю на повороте. Выезжаю на набережную. Медленно плетусь в правом ряду, думаю, даже слишком медленно, потому что проезжающие в левой полосе водители поворачивают головы в мою сторону. Подкручиваю громкость ещё. Подъезжаю к месту, где на нас напали, вытащили мою душу через сумку и украли у меня Диму. Останавливаюсь здесь. Включаю аварийку. Здесь нельзя стоять. Затягиваю дым и выпускаю его на своё кольцо. То, что я проживаю сейчас, является обязательным этапом взросления личности. Экзистенциальное одиночество.

Когда осознаешь, что не можешь реконструировать внутренний мир другого человека во всех тонкостях и на все сто процентов. Ты не можешь понять чужую голову внутри своей, хотя бы потому, что тебе не хватит оперативки. Но даже если тебе удалось бы конвертировать свой внутренний мир в слова и передать их другому… Он всё равно поймёт их по-своему. На метод обработки твоих слов чужим мозгом ты точно не можешь повлиять. Ты свою-то голову не можешь понять, если откровенно. Эта пропасть непреодолима. Ты на своём острове одна, даже если вокруг тебя толпа. Таков миропорядок.

Этот этап личностного роста может быть мучительным.

Салон наполняется красно-синим светом. У меня уже нечего отнимать.

– Здесь нельзя стоять, – до меня доносится уставший голос из полицейского громкоговорителя, он не хочет разбираться со мной.

Я выключаю аварийку. Медленно включаю поворотник. Выезжаю на дорогу. Пытаюсь вспомнить все правила дорожного движения. Машина ДПС двигается за мной. Я поворачиваю на первом же съезде и останавливаюсь там, где это разрешено. Сотрудник ДПС медленно объезжает меня и внимательно смотрит. Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь и бодро показываю большой палец вверх. Почему-то мне показалось именно такое поведение адекватным ситуации. Будучи трезвой, я бы даже не повернулась к нему. Он тоже это понимает, поэтому объезжает меня, останавливается и выходит из машины. Я закатываю глаза, пока он надевает фуражку.

Чёрт. Открываю окно и копаюсь в сумке, чтобы найти документы. Он представляется заученными фразами. И стоит в ожидании, что я повернусь к нему. Я понимаю, что не могу растягивать это действие до наступления полного отрезвления. Сильно зажмуриваю глаза, чтобы навести чёткость, как в бинокле. Не получается.

– Выйдите из машины! – Первым не выдержал сотрудник ДПС.

Я пытаюсь вспомнить, имеет ли он право просить меня выйти из машины. Вроде, да. Недавно я узнала, что личный досмотр производится сотрудником одного пола с досматриваемым и обязательно в присутствии двух понятых того же пола. Когда Диму задержали, меня обыскивал мужчина, и в округе не было ни одной женщины. Не думаю, что если бы тогда я знала этот закон, то он был бы применён. Даже если бы я сказала, что меня может трогать только женщина, думаю, все бы только посмеялись.

– Выходим, выходим. И документы давайте.

Я открываю дверь и медленно выбираюсь из машины. Уверена, что ему уже всё понятно, но он не озвучивает этого, и мне приходится продолжать этот идиотский спектакль, в который никто не верит, с маленькой надеждой, что поверят.

Я поднимаю взгляд на гаишника, который включил режим алкотестера и уже определил уровень промилле в моей крови. Опускает взгляд в мои документы.

– Елизавета Сергеевна, Вы выпивали? Принимали что-то из запрещённых веществ?

Да. Всё вышеперечисленное. Я отвечаю:

– Выпила бокал вина, – зачем я умаляю количество выпитого алкоголя, если уже признала факт его употребления, я не знаю. Это никак не повлияет на наказание. – Ну, чуть побольше, – улыбаюсь я.

– Елизавета Сергеевна, – продолжает допрос сотрудник ДПС, – Вы перевозите какие-либо запрещённые вещества?

Я протираю глаза руками. Меня глючит прошлым. Всё это уже было. Всё это происходило с моим призраком, где-то недалеко отсюда. Натягиваю куртку и придерживаю объёмный карман своей кофты под ней. Оглядываюсь по сторонам. Прохладная майская ночь. Мокрый чёрный асфальт с отблесками оранжевых фонарей.

– Откройте багажник, пожалуйста.

Я поворачиваю голову и выпрямляю спину. Глубокий вдох. Это не прошлое.

– Пригласите двух понятых, пожалуйста. – Иронично повторяя его серьёзный тон, произношу я.

– Я произведу видеофиксацию.

Он достаёт телефон и показывает его мне. Вроде так можно заменить понятых, я не помню точно. Понимаю, зачем нужны адвокаты.

– Я тоже, с Вашего позволения?

Он пожимает плечами и кивает. Я встаю коленом на водительское сиденье и тянусь к своей сумке. Достаю телефон. Нажимаю кнопку открытия багажника. Подхожу к пустому багажнику с включённой камерой. Смотрю на сотрудника, он поднимает жёсткую облицовку и заглядывает в место, где когда-то лежало запасное колесо. Увеличиваю в камере табличку с номером дома и улицей, затем поворачиваю камеру на авто полицейского. Останавливаю запись и быстро отправляю её контакту «Миша».

Он почти сразу перезванивает и спрашивает:

– Он нашёл что-то?

– Нет.

– А есть что искать?

– Да.

– Ты трезвая?

– Нет.

– Лиза, блядь!

– Согласна.

– Сядь в машину, скажи, что через пятнадцать минут всё решим.

– Ты думаешь, я могу сказать сотруднику ДПС, чтобы он подождал пятнадцать минут? – Я улыбаюсь и смотрю на него, – есть у вас какой-то читкод или секретный пароль на такие случаи?

Гаишник поглядывает на меня с едва уловимой улыбкой. Представляю, как это всё выглядит с его стороны.

– Да, Лиза, просто скажи, что через пятнадцать минут приедет… – Миша прервался.

Я смеюсь.

– Кто? Муж? – Продолжаю смеяться.

– Папочка! Всё, жди.

Я кладу трубку и смотрю на инспектора. Он спрашивает:

– Муж?

Отвечаю:

– Папочка, – и пожимаю плечами.

– Елизавета Сергеевна, покажите мне содержимое Вашей сумки, – он снова стал очень серьёзным.

– Слушайте, давайте пятнадцать минут подождём и всё решим. – Я не могу вспомнить, могут ли сотрудники дорожной полиции обыскивать что-то кроме машин.

– Елизавета Сергеевна, Вы были правы, когда говорили, что не можете просить сотрудника при исполнении подождать пятнадцать минут.

Я поднимаю брови и поджимаю губы. Какой крутой, а! В целом, мне всё равно, я могу отдать свои права. Но он привязался ко мне, потому что подозревает, что у меня с собой есть наркотики. Правильно подозревает. Только они у меня в кармане, а не в сумке. И ещё, я не такая глупая, какой он меня считает.

– Протокол досмотра? – Холодно отвечаю я.

Он смотрит на меня, я киваю и продолжаю:

– И обыскивать меня может только девушка. Вы, кажется, мужчина?

– Сядьте в машину, – раздражённо говорит инспектор, указывая на свою.

Я закатываю глаза и сажусь на заднее сиденье. Он садится за руль и достаёт папку с пустыми протоколами. Я откидываюсь на сиденье и фотографирую свои колени на фоне заполняющего бумажки майора. Отправляю Мише.

Пишу: «ему похер».

Миша отвечает: «подъезжаю, сиди молча, жди».

Я молча сижу на заднем сидении и жду, как мне было велено папочкой. Думаю, этот инспектор и сам уже не рад, что остановил меня. Он понимает, что, скорее всего, у меня есть причины так нагло себя вести, но и отпустить меня пьяную ни с того ни с сего не может. Вот и сидит, делает вид, что заполняет протокол и ждёт папочку.

Минут через семь подъезжает полицейский «Форд» и останавливается перед нами. Открывается пассажирская дверь и выходит Миша. Я разглядываю его с заднего сиденья. Его освещают фары. В гражданском он очень сильно похож на Диму. Походка. Движения. Манера разговаривать. Клон моего призрака. Когда состояние эйфории подкручено во мне насильно, то мне даже сложно увидеть Мишу в этом клоне. Я отчётливо вижу Диму.

Он разговаривает с упрямым сотрудником ДПС. Слышу обрывки их фраз:

– Она убитая в ноль!

Протираю глаза. По-моему, он преувеличивает. Драматизирует.

– Расшибётся в итоге, смотри сам, – он пожимает плечами.

Миша отвечает, подходя к моей двери:

– Я поговорю с ней. Больше не будет. Спасибо!

Он открывает дверь и с силой вытаскивает меня за предплечье. Заглядывает мне в глаза. Я стараюсь сделать трезвый вид, но от этого мои глаза становятся ещё более стеклянными. Миша тащит меня к пассажирской двери BMW с номером ХАМ. Господи. Моя душа… Терроризирующие флешбеки. Тысячи импульсов, запертых в моём теле навечно. Сильная рука на моём предплечье, направляющая движение к этой машине. Х. А. М. Щелчок двери. Я закрываю глаза и растворяюсь в этом моменте. Окончательно потерявшись в квантовом пространстве вариантов, я кладу левую руку сверху на руку Димы. Провожу по ней пальцами, едва касаясь, пока он не ослабляет хватку. Затем он отпускает меня. Я открываю глаза. Миша смотрит на меня в замешательстве. Я смотрю на него с разочарованием. Он выдыхает остатки своей ярости, растаявшей от моего прикосновения.

– Садись, Лиза.

Я смотрю на него внимательно ещё секунды три. Затем обнимаю. Целую в щёку.

– Спасибо за всё, Миша. Это случайно вышло, я не планировала за руль садиться. Прости.

Он хлопает меня по плечу, а я вцепилась в ускользающий из него призрак моего Димы.

– Ладно, ладно. Давай, садись.

Он захлопывает за мной пассажирскую дверь. Экзистенциальное одиночество – это собственная мини смерть. Это прощание не только с физическим миром, но и осознание, что мир, в котором ты живёшь, не существует более нигде, кроме твоего собственного сознания. И никто не может по-настоящему сопровождать тебя на этом пути. Закрываю глаза. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Миша заводит машину и выезжает на дорогу резким рывком. Мы молча едем домой. Сзади нас едет «Форд», на котором приехал Миша.

Он быстро паркуется на месте «ноль ноль семь». Нажимает кнопку зажигания. Поворачивается ко мне и протягивает ключ.

– Лично мне всё равно, что с тобой будет. Отнимут права или даже вкатят пятнадцать суток. Если честно, я думаю, что это даже пошло бы тебе на пользу. Я ему обещал, Лиза, что пригляжу за тобой.

Я поднимаю на него взгляд. Он чувствует вину перед Димой.

– Я ему должен… – он смотрит в лобовое стекло. – Я прошу тебя, Лиза, будь аккуратнее. У тебя же есть деньги на такси, ей-богу! Разобьёшь машину, сама покалечишься. Зачем тебе это надо? Зачем ты создаёшь проблемы там, где их может не быть?

Он снова поворачивается ко мне. Как же мне знаком этот виноватый взгляд. На нём чёрные спортивные штаны и толстовка с капюшоном. Я медленно протягиваю руку к его лицу. Я так хочу дотронуться до Димы, которого я настойчиво продолжаю видеть. Миша перехватывает мою руку, отдаляясь. Молча качает головой. Выходит из машины и нагибается, чтобы сказать:

– Короче, ещё один такой залёт, и я лично заберу у тебя права и машину, – точкой в его угрозе стал хлопок дверью.

Он уходит, оставив меня одну. Я наблюдаю, как он садится в Ford и уезжает. Обжившись в экзистенциальном одиночестве, тебя перестаёт пугать физическое. Столкнувшись с тотальным непониманием твоего внутреннего мира окружающими, ты осознаёшь и своё тотальное непонимание других. Я выхожу из машины и нажимаю кнопку на ключе.

С чего я взяла, что Дима нападает? Эмоция – это реакция не на внешний раздражитель, а на собственную интерпретацию этого раздражителя. Он говорит мне о своей боли, мне не от чего защищаться. Я больше не хочу участвовать в драке. Дима анализирует прошлое, пытается выстроить логические цепочки из причин и следствий. Пытается найти правдоподобные объяснения тому, что уже произошло. Найти виновного. Чтобы наказать? Я сняла с себя полномочия карателя, которые высокомерно на себя возложила ранее. Я та, кто валяется на полу как пакетик из-под сока. Я та, кто получала удары, и я та, кто их наносила. Я та, кто выжила после всего этого. Не больше и не меньше.

Я больше не хочу страдать. Я знаю, что он поступал так из любви. Из своей безграничной любви. И из страха за меня, конечно. Оперируя теми инструментами, которые у него были. Агрессия старшего к младшему – это всегда бессилие. Я знаю, что поступала так с ним из позиции обслуживания своей травмы. Я была ранена.

Дима, я не могу описать словами, как сильно скучаю по тебе. Прости меня, пожалуйста, за всё то, что ты перечислил в своём письме. Я не знаю, с чего всё началось. Не знаю, кто ударил первым, возможно, это действительно была я. И ты оказался великодушнее меня, ведь ты сдался. Ты решил, что больше не будешь участвовать в драке, и купил кольцо, которое до сих пор на моей руке, которой я пишу тебе это письмо сейчас, сидя в нашей квартире. Так давай не будем продолжать эту драку в письмах?

Прочитав твоё письмо, я подумала: «а что бы я сделала, если бы он сейчас говорил мне всё это в лицо?»

Я бы ушла, ты прав. А сейчас я не хочу уходить или бить в ответ. Дима, я стою сейчас перед тобой открыто и с распростёртыми объятиями. Я не буду защищаться и не буду нападать. Прости меня за всё. Я очень сильно люблю тебя.

Не знаю, как пережить наше расставание. Чувствую себя в заточении. Без тебя чувствую себя в заточении.

Я люблю тебя.