Хроники исступленных. Книга вторая. Мне отмщение, аз воздам

Правитель понимал, что теряет жену, что вскоре останется один на всем свете и что последним его уделом будет одиночество и тоска.

Он заметил, что стал чаще бывать с Корой. Садился в сторонке, перебирал страницы коммуникатора, но занимался этим только для вида, на самом же деле прислушивался к ее неровному дыханию, всхлипываниям время от времени, напоминавшим юную Тею, давящуюся слезами обиды. Исподтишка наблюдал за нею и с каждым днем все более привыкал к мысли, что она уходит. В такие минуты теплая волна жалости поднималась в нем, захлестывала, он лишался сна, лежал на своей узкой кушетке на спине, уставившись в серый давящий потолок каюты. Бессмысленность происходящего причиняла боль, слезы застилали глаза. Наконец, по щеке, холодя, скатывалась слеза, напряжение отпускало, и он засыпал. Все чаще снилась ему обильная зеленая трава, в которую он смело вступал босыми ногами. Счастье наполняло его, но с пробуждением тоска оживала вновь, душила.

Последнее время Кора занималась мелкими домашними заботами: перебирала вещи, откладывала пригодные для дальнейшего использования, просила Р2 отдать их кому-нибудь из нуждающихся пассажиров, старательно объясняя согласно кивающему роботу, что ей они больше не понадобятся. Иногда оживала, светлела лицом и даже бралась приготовить какую-то еду, которую готовила на Земле. Она любила готовить сама и обязательно повторяла, накрывая на стол, что только пища, согретая теплом человеческих рук, полезна по-настоящему. Готовясь ко сну, она тихо беседовала с Аделью. Он не слышал, о чем они говорили.

Потому почти незамеченным остался первый успех предпринятой блокады: агенты подстерегли одного из нелегалов и, несмотря на отчаянное сопротивление, схватили в момент выхода из люка, сломав несчастному позвоночник. Его заперли в изоляторе, предназначенном для нарушителей дисциплины, временно содержащихся до суда и расправы, а также для тех горемык, кто, не выдержав испытаний полета, пострадал рассудком и теперь пребывал в буйстве, готовясь в последний путь.

Допрос с пристрастием ожидаемых результатов не дал – узник упорно молчал. Жестокие пытки не развязали ему язык. По-прежнему неопределенным оставалось не только местонахождение остальных чужаков, но и их численность. Единственное, что удалось установить неопровержимо – все они были плебеями, незадолго до старта прорвавшимися в шестнадцатый подкидыш. О Еве узник ничего не слышал – детектор лжи подтвердил, что он говорит правду.

Выдержав истязания, полуживой от пыток он, уже приговоренный к смерти, назвал свое странное имя – Серый, объяснив, что делает это единственно для того, чтобы не уйти в лучший мир безымянным, и чтобы соотечественники смогли поминать его в своих молитвах. Серого, скованного по рукам и ногам, задушили и сразу же сожгли.

9

– В приемной господин Клупп, – ожил голос секретаря. – Просить?

– Проси, – разрешил Адам.

Он вошел как всегда стесненно, словно бы опасаясь, что попал не туда и не вовремя. Уселся без разрешения. Опустил голову, спрятал глаза.

Некоторое время Адам молча наблюдал за ним. «Что происходит с этим человеком? – думал он. – Глаза опущены, их прикрывают тяжелые веки. Судорожные гримасы то и дело искажают лицо – одутловатое нездоровое. Внутреннее напряжение душит. Неужели он действительно болен? И оживить никакой надежды…»

– В последние дни, Клупп, меня преследуют неприятности, – заговорил Адам. – Все началось с дурацкой выходки Флинта. Ты был свидетелем, когда на первом же заседании Сената я изгнал этого клоуна с глаз долой. А вечером того же дня решил наказать вертуна, повелев закрыть за собой дверь. И представь себе, ничего не вышло. Позже робот-наблюдатель доложил, что Флинт, как ни упирался, к двери все же приблизился, однако створки не разошлись, роботы не шелохнулись, и даже музыка не вступила. Как это понимать, Клупп? Я наказываю человека, заслужившего наказание, а дверь, только что отремонтированная тобой, не желает исполнять мою волю. Осужденный, как ни в чем не бывало, остается жить.

– Все будет в порядке, – вяло произнес Клупп и поднял лицо – помертвевшее и больное. – Мы добьемся, чтобы дверь… работала. Я обязательно придумаю… – Помолчав, добавил с нескрываемым вызовом: – Сможете пользоваться.

– Вы провели испытания в полном объеме?

– Конечно. Как вы приказывали. Но в ручном режиме. Я выяснил, в чем причина сбоя. Оказалось, профессор Харт зачем-то добавил некую доминантную подпрограмму. Обычно она спит, но оживает и вмешивается в процесс, как только общая численность исступленных снижается ниже определенного уровня. Двери блокируются при первом же обращении к ним и отказываются работать. Я припоминаю, как однажды Харт, незадолго перед гибелью, отлаживая последнюю программу, вдруг без связи с происходящим проговорился с этаким лукавым смешком, что техника не вполне мертва, если ей разрешить… иногда бунтовать против произвола… Он довольно часто рассуждал о необходимости создания программы сбережения убывающего народа, но не говорил, что занимается этой проблемой. Теперь, судя по последствиям, с которыми мы столкнулись сегодня, он все же успел придумать, как предоставить технике самостоятельно принимать решения. Возможно, именно этой опции он поручил реагировать на недопустимый уровень численности. Я конечно разберусь… когда-нибудь. Но пока ничего не могу сделать.

– Ты уж постарайся, – сказал Адам

– Я до нее уже добрался, нашел возможность отключить, как принято в таких случаях. Она прикинулась, что согласна больше не вмешиваться, и ускользнула – затаилась. Но как только я решил, что покончил с нею, ожила и вернулась. Здесь какая-то хитрая новинка. Харт, как это бывало не раз, ввел эту функцию для пробы, а поделиться со мной, как ее отключить при нужде, не сказал. Забыл или не захотел… Он так поступал, когда чувствовал, что еще не достиг совершенства, считая, что преждевременное обсуждение способно навредить дальнейшему развитию мысли. Приходится сделать вывод: эту опцию не исключить известным способом. Мне иногда кажется, что она вездесуща. Мне не доводилось сталкиваться с такой удивительной живучестью. Я уверен, что как только возникает угроза ее существованию, она буквально растворяется в пространстве на множество вроде бы не связанных между собой частей. Так соль растворяется в воде. Затем, когда опасность ее существованию минует, собирается из обломков, готовая действовать. Точно так же возвращается соль, если воду выпарить на огне. Мне даже кажется, что она подчиняет себе не конкретный компьютер, но все окружающее пространство… Где она расположена, когда спит, и по какой команде начинает действовать, я не знаю. Я понял, что единственный реальный способ справиться с нею наверняка, это… сначала уничтожить все двери, а затем восстановить их заново, на иных основаниях. Или увеличить численность исступленных.

– Не проще ли написать и отработать новую программу? – спросил Адам. – Ты же справишься.

– Попробую. Что-то обязательно получится. Возможно, удастся. Немного приврав.

– Это как же? – спросил Адам.

– Мы изменим численность населения до приемлемого значения, представив последний статистический отчет, который присутствует в Системе, как ошибочный. Уверен, наивная ложь убедит программу, и она уймется. Так что надежда есть… Если, разумеется, вы дадите добро.

– Ты меня успокоил, – сказал Адам. – Я распоряжусь.

Новая редакция Закона близилась к завершению. В коротких, как удары, фразах, исключающих возражения, пронизанных ясной энергией, начисто отсутствовала вялая двусмысленность, так раздражавшая Адама в тексте действующего Закона. Вчитываясь в пространные его параграфы, он легко обнаруживал расслабляющие мотивы явно из либерального прошлого отца. Погребенные под наслоениями бесчисленных трактований, нередко противоречащих одно другому, эти мотивы открывали дорогу в тех направлениях, которые немедленно, часто в следующем же параграфе, недвусмысленно запрещались. Так, неумело, ставилась под вопрос малейшая возможность движения и развития.

«Чем документ короче, – решил Адам, – тем больше вероятность, что его станут читать и даже исполнять».

Особенно подробно он отрабатывал параграфы о наказаниях. Теперь в основе этих зловещих абзацев, охватывающих преступления во всем их многообразии, присутствовала обязательная логическая связка преступление-наказание.

Классификацию преступлений он упростил и ограничил четырьмя категориями.

К первой категории было отнесено оскорбление государственной власти, выраженное в устном публичном или письменном поношении ее институтов или полномочных представителей. Наказанием по любому из этих преступлений служило автоматическое понижение статуса гражданина, выраженное в существенном оскудении его уровня жизни. Преступление такого рода, совершенное повторно, неизбежно влекло за собой изъятие виновного из списка живых.

Во второй категории, впервые введенной в оборот, рассматривались отношения работника с работодателем. Причем, также впервые, права работника и работодателя исходно ставились на один уровень.

В третьей категории определялись взаимоотношения двух равных по статусу граждан. Эта группа была самой спокойной, поскольку преступлений с криминальным смыслом было ускользающе мало, а бескорыстные преступления касались ничтожных мелочей и преступлениями не назывались. Они квалифицировались как шалости или проделки, их предлагалось удовлетворять полюбовно на месте в процессе общественного обсуждения.

Четвертая категория рассматривала взаимоотношения гражданина и Владетеля. Здесь по каждому даже малейшему проступку, решение о наказании принимал один человек – сам Владетель.

Он решительно исключил положение о единственно разрешенном при отце способе размножения исступленных – анонимном. Но и естественный, тарсовский метод, получивший устойчивое наименование в память о докторе Тарсе, считавшемся в народе его первооткрывателем, упомянут не был.

«Пусть размножаются, как хотят, – рассуждал он. – И вмешиваться государству в эту сугубо частную сферу незачем. В конце концов, государство заинтересовано только в том, чтобы размножались, причем как можно интенсивнее. А как именно будут происходить эти процессы на практике, как они будут обставлены юридически, не должно иметь никакого значения. И детей отныне пусть поднимают сами. Нечего нагружать бюджет этой дорогостоящей заботой. А когда детки подрастут, останется обсудить результаты воспитания и сделать объективные выводы – уже о самих воспитателях. Не будут справляться или отлынивать, детей отбирать в опеку, а незадачливым родителям предписывать исправительные работы».

Всю следующую неделю, день за днем с небольшими перерывами на обед и отдых Адам занимался текстом Закона. Работа продвигалась, документ постепенно складывался – слово за словом. Он тщательно отрабатывал каждую фразу, каждый знак препинания находил свое место, каждое слово, выбранное из множества однозначных, выражало главную мысль. Наконец к концу недели текст приобрел вид, пригодный для предварительного обсуждения в Сенате.

Однако преамбула, в которой он постарался выразить стержневую программную суть предстоящего правления, никак не давалась. Присутствовала в ней несвойственная ему расслабленность. Исправить этот недостаток с лету не удавалось. Потому он решил не тратить время попусту и отложить окончательную редакцию текста напоследок – подождет.

В цокольном этаже полным ходом продвигался ремонт. Основательно перестраивалось огромное пространство, часть которого прежде занимала небольшая внутренняя тюрьма, рассчитанная на два десятка заключенных, главным образом из числа попавших в немилость руководителей высшего звена управления. Здесь они коротали последние дни в ожидании оправдания или кардинального решения своей участи.

Он приказал перестроить весь этаж, увеличив число камер до восьми десятков. Перестройка близилась к завершению.

Рабочий день уже закончился, рабочие покинули дворец. Адам неспешно осматривал результаты проделанной работы. Два ряда зарешеченных камер-клеток, разделенные широким проходом, были отделаны на совесть. В одиночных камерах аккуратные лежаки, душ и горшок за невысокой перегородкой. Мощная вентиляция, чистый воздух, под ногами ни пылинки.

Вспомнилось, что когда-то, в начале ремонта он настоял на том, чтобы по окончании дневных работ оставляли время для самой тщательной приборки на рабочем месте. Было видно, что его требования исправно исполняются. Старик-кастелян, присутствовавший тогда при разговоре, вспомнил, что на склад еще до исхода поступили небольшие машины-роботы – мощные пылесосы. Их заказали специально для уборки подвалов дворца. Теперь они пришлись как нельзя кстати.

«Всякое уважающее себя государство, – думал Адам с удовлетворением, – должно начинаться с хорошей тюрьмы». Он знал одну тюрьму – на Континенте, в которой пришлось посидеть, к счастью, недолго, и решил, что поступил правильно, приказав заранее подготовить на Острове подобное заведение. Для чего это делается и хватит ли преступников, чтобы заполнить все клетки, он не знал. «Была бы добрая тюрьма, а преступники найдутся, – успокоил он самого себя. – Со временем наскребем».

– Двери во дворце исправны, можете пользоваться, – докладывал Клупп на вечернем приеме. – Вижу, вы недовольны. Вам не нравится, что ваши задания исполняются слишком медленно. Но поймите, мне, как воздух, необходима лаборатория. Институт восстанавливают, не спеша. Спрашиваю: почему. Отвечают: не хватает рабочих рук.

– Ничем не могу помочь, – отмахнулся Адам. – Сам справляйся. Для этого у тебя достаточно полномочий. Это все, Клупп? Как погляжу, у тебя опять траурное настроение? Объясни.

– Слишком много людей уходит из жизни, – выговорил Клупп, запинаясь, и тяжко вздохнул. – Это неправильно.

– Заслужили, вот и уходят, – сказал Адам холодно. – А ты как хотел? Чтобы я больше прощал?

– Иного не грех и простить, – оживился Клупп. – Прощать так приятно.

– Ты простил Координатора, сделавшего тебя калекой? – завелся Адам. – Скажи, простил? – Но смирил себя. – Придет время, Клупп, и я заставлю тебя самого принимать кардинальные решения, которые сегодня приходится принимать мне. Скоро вы все постигнете науку управлять. Или…

– Нет, – грустно возразил Клупп, – это время никогда не придет. А заставить не сможете.

– Еще как смогу, – выкрикнул Адам в запальчивости. – Всех заставлю. Забегаете у меня. Все забегают. Вот увидишь. Они как хотели? Чтобы я стал Владетелем и взвалил на себя всю ответственность, в том числе за их прегрешения винные и невинные? Коллективное помешательство, иначе не скажешь. Что же теперь? С ножом к горлу? Получили не то, что думали получить, и застыли в недоумении? Но ведь прекрасно знали, на что шли. Я ничего не скрывал. Предупреждал, объяснял терпеливо, как малым детям, что будет то-то и то-то, а ничего другого, на что вы, господа, в своих умствованиях рассчитываете, не будет. Никогда. Им же до того было невтерпеж, что слушать их, смотреть на них было противно. Твердил, твердил – не расслышали. Настояли. Избрали. Добились своего. Теперь, господа, извольте терпеть. И помалкивать. Ты, Клупп, постоянно зудишь вместо того, чтобы помочь. Скажи, я могу рассчитывать на тебя? Ведь ты все еще на моей стороне? Так, Клупп? Я могу на тебя положиться?

– Я приносил присягу, – сказал Клупп сдержанно, – и не намерен ей изменять.

– Молодец. Так держать.

– Теперь можно идти? – Клупп поднялся.

– Ступай. И помни, всегда помни, что я неподалеку – сразу же за твоей спиной. Стоит тебе что-то не то сделать, не так подумать, не туда повернуться, как я тут как тут…

– Об этом я помню всегда, господин Владетель, – проговорил Клупп, неловко обернувшись, и распахнул дверь.

10

После досадной гибели Серого контроль был установлен настолько плотный, что уже невозможно было запросто появляться в обитаемом пространстве без риска разоблачения. Особенно после того, как к наблюдению подключились добровольные охотники из пассажиров.

Самые усердные из них согласились помогать, рассудив, что лучше быть чем-то занятым, чем слоняться по кораблю, тупея от безделья. Энтузиасты самодеятельного сыска немедленно образовали общественный комитет под названием «Зоркий глаз» и приступили к вербовке участников. Вскоре комитет заработал в полную силу, появились первые результаты, свидетельствующие о том, что избран правильный курс. Однако реальной пользы от комитета не было никакой – в сети ретивых добровольцев то и дело попадались пассажиры, по невнимательности или из любопытства забредшие в незнакомые отсеки корабля. Отловленных простофиль для порядка строго допрашивали, но все они оказывались невиновными – приходилось отпускать, извинившись.

Однако, несмотря на низкую результативность любительского сыска, общая ситуация сделалась настолько тревожной, что Франк счел необходимым вмешаться.

Он открыто появился в отсеке, в котором прятались осажденные, и уединился с Вертом, чтобы обсудить возникшую проблему. Как только они остались одни, Франк заговорил, и сразу же стало ясно, что на этот раз он берет инициативу в свои руки и возражений не потерпит.

– Рано или поздно вы погорите, – приступил Франк к важному разговору, – вас отловят, как отловили бедолагу Серого. А угодите в лапы Винта, этот подонок сначала спустит с вас три шкуры и только потом задаст первый вопрос. Тогда я ничем не смогу помочь. Понимаешь? Остается последняя возможность упрятать вас навсегда. Мы инсценируем коллективное самоубийство.

– Это как же так? – всполошился Верт.

– Я все продумал, должно получиться, – сказал Франк. – Это мое личное решение и вам придется или принять его, или оставить все как есть, но тогда я больше вам не нужен, выкарабкивайтесь сами. Сложилась тревожная ситуация, поздно тратить время на возражения и утряску мелочей. Ты слышишь, Верт? Шутки в сторону. Я больше не смогу прикрывать вас. У меня есть свои задачи. К тому же не я один числюсь в советчиках у Правителя, имеются другие – шустрые, лезущие из кожи.

– Скажи, Франк, а как ты нас так легко находишь?

– Я профессионал, такие вопросы пропускаю мимо ушей. Меня готовили с младых ногтей к действиям в любой обстановке. Потому будет лучше, если ты, много не рассуждая, подчинишься моему решению, разъяснишь команде что и как, а возражения прибережешь до лучших времен.

– У тебя власть, тебе и карты в руки, – сказал Верт, не скрывая обиды. – Мы люди маленькие, наше дело терпеть и помалкивать в тряпочку.

– Вот и терпи. От тебя мне кое-что понадобится. Любые документы и что-нибудь, принадлежащее Еве. Какой-нибудь заметный предмет, например, украшение. Хорошо, если эту вещицу видел и мог запомнить Правитель. Есть соображения?

– Документов у нас нет, их забрали еще на Земле, когда отряд ставили в строй. Есть форма. Личная, маркированная.

Он отвернул полу куртки. На светлой изнанке были четко обозначены его имя и код подлинности.

– А у твоих солдат?

– То же самое.

– Подойдет.

– У Евы есть чудесный браслет старинной работы, с которым она не расстается. Подарок Адама. На браслете надпись, что-то о любви до гроба… Правитель видел браслет – он бросается в глаза, как только посмотришь на Еву.

– Принеси.

Вскоре на ладонь Франка лег массивный браслет старого золота.

– Едва уговорил, – сказал Верт. – Ни в какую не хотела отдавать. Влюбленная женщина… Что с нее возьмешь?

Рассматривая браслет, Франк прочел едва различимую мелкую надпись в две строки, нанесенную на внутреннюю полированную поверхность: «Моей любимой. На память о Континенте, где родилась наша любовь. Адам». «Такую вещицу не увидишь на нынешних женщинах, им и в голову не придет украшаться. Для кого? – думал Франк, разглядывая браслет. – К тому же золото строго запрещено». Он небрежно сунул браслет в карман.

– Объясняю процесс. В одном из отсеков моей службы находится морг, в холодильнике трупы, ожидающие утилизации. Я заранее подберу подходящие по внешнему виду и возрасту. Дальше понадобится помощь – эту операцию придется проделать вдвоем. Когда пассажиры уймутся на ночь, я пришлю за тобой солдата. Он будет ждать у двадцать первого люка. Без шума выйдешь, но из двадцатого – он за поворотом. Солдат на всякий случай не должен видеть, откуда ты взялся. Он проводит тебя в морг. Не забудь амуницию – свою и солдат. Переоденем покойников в вашу форму. Придется трупам отрезать уши, чтобы не вызвать сомнений в принадлежности к плебеям. Как только все подготовим, вызову дежурных утилизаторов. Они у меня ребята проворные, справятся быстро. Перед утилизацией трупы разденут, снимут все ценное – обычная процедура и отправят прямиком в топку. Я сразу же доложу Правителю. Он наверняка захочет увидеть трупы, явится в морг, но трупов уже не будет. Он не поверит, заподозрит неладное. Тогда я обижусь и, чтобы оправдаться, предъявлю ваши куртки и браслет Евы. Убедительно?

– Складно толкуешь – не подкопаешься. Ты, Франк, большой мастер, – оценил Верт. – Что бы мы без тебя делали?

– Пользуйся, пока Франк жив. Жизнь моя постоянно висит на волоске, – произнес он грустно. – По долгу службы я должен не возиться с вами, а немедленно сдать. Но не могу… почему-то.

Верт выбрался в обитаемое пространство, когда пассажиры спокойно спали. За поворотом коридора у двадцать первого люка его поджидал молодой солдат.

– Ждешь? – спросил Верт.

– Жду, – буркнул парень и сразу же пошагал прочь.

Верт поспешил следом. За спиной у него висел походный мешок, набитый солдатской одеждой.

Они миновали несколько жилых палуб, никого не встретив. Остановились у входа в технические помещения главного двигателя. Солдат нажал сигнальную кнопку, раздался мелодичный негромкий звонок, широкие створки медленно и бесшумно расползлись. Верт обратил внимание на толщину дверных полотен – не менее полуметра. Они вошли. Створки плотно сомкнулись за ними.

Сначала шли по долгому коридору, в конце которого пришлось открывать еще одну дверь. Спустились вниз по крутой металлической лестнице, и оказались в полутемном прохладном помещении, пропахшем незнакомым резким запахом. Солдат вернулся в коридор, Верт остался один.

Стены комнаты от пола до потолка были заняты небольшими отсеками с вертикальными ручками-скобами и крупными номерами на передних панелях. На некоторых из них светились ярко-красные точки индикаторов. Откуда-то сбоку бесшумно возник Франк.

– Готов? – спросил он и, не дождавшись ответа, сказал деловито: – Приступим.

Он вытянул за ручки панель с номером 44. Вместе с панелью по направляющим выполз продолговатый металлический ящик, в котором покоился труп молодой женщины, почти девочки. Ее изможденное сухое лицо было бесцветно. Тело до подбородка покрывал темно-серый лоскут грубой ткани.

Франк повозился с пультом управления на столике у двери. Заработал какой-то механизм. С потолка медленно спустились стальные стропы с замками на концах.

– Цепляем, – скомандовал Франк, – ты со своей стороны, я – со своей. Там есть отверстия для замков. Сообразил?

– Нет ничего проще, – выговорил Верт; уж очень не по душе была ему предстоящая операция.

Франк вернулся к столику, постучал по кнопкам, стропы напряглись, вывесили ящик с телом, понесли к двери. Аккуратно опустили на пол. Затем перенесли еще четыре ящика с трупами мужчин. На всех трупах следы пыток, но давние – кровь уже успела подсохнуть и почернеть.

– Девушку я одену сам, – сказал Франк.

– Вот это обрадовал, – сдержанно отозвался Верт. – А то одевать не пробовал, больше нравилось раздевать…

– Шутник, – буркнул Франк. – Теперь возьми нож, там, на столике, и всем покойникам отрежь уши. Не полностью – только мочки.

Нож оказался острым, мочки ушей поддались легко. Верт не смотрел, когда, прицелившись, резал, отворачивался, но с заданием справился. Его подташнивало, он держался.

– Готово, – отрапортовал он и передал Франку пластиковый мешок с мочками.

Тот усмехнулся, принял мешок и метко бросил его в бачок для мусора.

– Теперь займись мужчинами. Одевай только куртки. Остальное – не нужно.

– Я все остальное тоже принес, – сказал Верт. – Как договаривались.

– Ну и что? Положи в бачок.

– А нам бы еще пригодилось, – сказал Верт.

– Теперь эта одежда не для вас. Тряпки уничтожат позже. Вам я достану другую одежду, – пообещал Франк. – У меня такого добра навалом.

– С таких же бедолаг, как эти? – Верт кивнул в сторону ящиков.

– Ну да, – сказал Франк. – Не бойся, сначала стирка, потом дезинфекция.

– Спасибо, что предупредил. Ты такой заботливый…

– Ты чем-то недоволен, Верт? Говори. Я делаю все возможное, чтобы вы были целы. Теперь снимут осаду, вы станете обычными пассажирами. Я присвою вам новые имена, включу в состав своего ведомства, занесу в центральную память. Останется одна проблема – ваши сережки. Как тебе, надеюсь, известно, исступленные сережек не носят. Были бы у вас длинные волосы, можно было бы сережки спрятать. Придется привлечь Тарса, он, наверное, сможет их удалить. Но это все потом. Главное, никто никогда вас не найдет. Оборудуем вам гнездо, будете жить как лучшие люди. Запомни, Верт, все это делается ради Евы и ее ребенка… Понял?