Десять дней, мы шли через джунгли, опасаясь нападения диких животных, и двигаясь в направлении Атлантического океана, страдая при этом от голода и жары. Пищу давали два раза в день, и состояла она из горсти маисовой муки и нескольких неизвестных мне корнеплодов. Пираты шли с развёрнутыми знамёнами, каждый под командованием своего выборного капитана.
Смотря на их знамёна, я не переставлял удивляться тому, что флаги у них были не чёрные с «Весёлым Роджером», а самых разнообразных цветов и без «Роджера». В основном они у них были красные с различными цветовыми вставками, а у некоторых даже зелёные. Красный свет ассоциировался в это время с кровью и любое красное знамя, называлось кровавым флагом, знаком тревоги и беды. Этот флаг, поднимался при поднятии мятежа, а также в случаи бескомпромиссности борьбы.
На десятый день мы вошли в селение на реке Чагре, под названием Крус. Морган, остановился здесь, чтобы заготовить себе провизию для перехода морем до Ямайки, ведь много еды с собой не заберёшь, она быстро портится. А консервов в этом мире ещё не изобрели. Впрочем, я ещё слишком мало знаю об этом мире, чтобы делать выводы.
Все пленники были исхудалыми и еле могли идти. Я стоял рядом с падре Антонием, когда нас вывели на небольшое свободное пространство за домами селения, вместе с остальными пленниками.
Впереди, появилась красочная процессия, во главе которой шёл Генри Морган в дорогом камзоле, украшенном золотым шитьём, пафосной шляпе с ярким плюмажем и крепких кожаных сапогах-ботфортах. Ноги были без чулков, но одеты в широкие штаны. На вид это был обычный, ничем не примечательный мужчина, несомненно, обладающий, гораздо более ценными для мужчины свойствами, чем красота.
У него явно были неизвестные мне магические способности, которые он впрочем и не скрывал, а кроме того его ум, удача, и хватка, позволили одолеть множество препятствий. Манипулируя пиратами, и захватив врасплох губернатора Панамы, он смог овладеть городом и разграбить его, несмотря на сопротивление его жителей.
Сейчас же он выступал впереди своих людей, пёстрой вооружённой до зубов толпой, обступивших его. На его груди висел большой золотой медальон, обильно усыпанный драгоценными камнями. Стоящий рядом падре Антоний, внезапно напрягся и прошептал сквозь стиснутые зубы.
– Высшая защита, у него на груди висит орден высшей защиты! Откуда у него эта ценность? Многие бы хотели обладать этим весьма редким артефактом, очень многие. Но откуда он у него?
Этот вопрос, естественным образом, остался без ответа. Я на него ответить не мог, а всем остальным, не было до этого никакого дела. Все ожидали от Моргана речи о своём освобождении, которое несколько затягивалось. Что было, впрочем, не удивительно, после всего нами пережитого.
Картинно выступив перед нами «генерал-адмирал» Генри Морган, отставив левую ногу вперёд и положив правую руку на богато изукрашенный эфес морского палаша, начал свою речь. Но в начале, он обвёл своим презрительным взглядом всю жалкую толпу заложников, некоторых из которых уже выкупили.
– Испанцы, – на неплохом испанском заговорил он, – вините в своих несчастиях своего губернатора. Это трусливое ничтожество, которое предало вас и оставило наедине со своим горем и несчастиями. Мы, благородные каперы, прошу заметить господа, мы каперы, а не пираты! Ну, если вам гораздо больше нравиться название флибустьеры, можете именовать нас именно так, но отнюдь не пиратами.
– Так вот, мы вынуждены стребовать от поданных Испании репрессалии от ущерба, понесённого добропорядочной Англией и независимой Францией. Вините в этом самих себя и свою королеву. Мы же всего лишь выполняли свой долг перед Англией и Францией, согласно выданных нам каперских грамот!
И он потряс перед потрясёнными таким цинизмом, заложниками, некоей бумагой свёрнутой в свиток, с висящими на ней различными разноцветными печатями. Никто из стоящих пленников не мог рассмотреть диковинную бумагу, а тем более её прочесть, да это было и ни к чему.
Генри Морган, обвёл ещё раз глазами притихшую толпу, наслаждаясь созданным им впечатлением и сделав театральную паузу. По лицам, стоящих перед ним людей, прошлась вся гамма чувств и переживаний, которые овладели ими. Отчаянье, надежда, ожидание, страх, тщательно скрываемая ненависть, вера в невозможное, по ним можно было писать картину «Возвращение спасителя».
А этот англичанин, находившийся на вершине триумфа, походил сейчас на огромного змея, загипнотизировавшего толпу кроликов и выбиравшего, кого из них сожрать первым, а кого потом. Остро блеснул в лучах утреннего солнца, висевший у него на груди медальон. Волна чистой энергии от него, толкнула в грудь меня и падре. Не знаю, что почувствовали женщины, а мы с падре определённо чувствовали силу, исходившую из этого артефакта.
– Силён, он определённо силён, – проговорил падре Антоний.
После затянувшейся паузы, довольный произведённым эффектом Морган, продолжил свою речь.
– Друзья! Прекрасные сеньоры и сеньориты!
На этом месте его речи, я оглянулся, ища глазами прекрасную женщину, но её нигде не было видно. Среди пленников ходил слух, что её уже выкупил, вернувшийся из Перу муж, и забрал её отсюда. Что ж, ей повезло не слушать этот пафосный бред в ожидании своей судьбы, и скорей всего смерти.
– Кабальеро и падре!
Ооо, нас тоже включили в это список, какая честь, и всё, наверное, только ради денег. Цинизм двадцать первого века и англосаксонский диктат, научил уже каждого россиянина с подозрением относиться к сладким речам и бесконечным обещаниям всех и каждого.
В красивую обёртку мало кто уже верил, а доверие, уже шло, как отдельный бонус, который невозможно было купить ни за какие деньги, а только обрести по крупинкам, собирая себе репутацию.
Вот и слова этого щёголя, за спиной которого стояли вооружённые пираты, мало тронули моё сердце, да и судя по глазам падре Антонио, его тоже.
– Данной мне выборной властью и каперской грамотой, я иду вам навстречу и…
Голос его поднялся на два тона выше, и видимо, усиленный магически, внезапно загремел в ушах у каждого, вонзаясь острыми кинжалами слов прямо в черепную коробку, резонируя через кость.
… и предлагаю вам, любезные испанцы выкупить себя в ближайшие три дня! Если этого не произойдёт, то я буду вынужден, пригласить вас на наши корабли и привезти на Ямайку, где вы будете проданы, как рабы. Если конечно, вы сможете перенести плаванье до неё.
И он улыбнулся хищной улыбкой, обнажив мелкие острые зубы хорька. Толпа ахнула, осознав, что её мучения не остались в прошлом, а только видоизменились, грозя окончиться ещё более печально, чем они начались.
– Но сердце англичанина не камень, – снова продолжил Морган, перестав улыбаться и перейдя к строгому деловому стилю, – у меня есть для вас приятная новость. Мы торопимся, и потому, береговое братство, решило снизить сумму выкупа, на… скажем… ммм… Да, на целых десять процентов!
– Оооо, любезные испанцы, это огромная скидка, просто огромная, – услышав гул разочарования, – повторил он, – не стоит так огорчаться, я иду вам навстречу, можно сказать, бегу, а вы… неблагодарные! У вас есть три дня, не больше!
И развернувшись, он махнул рукой своей разнородной свите идти обратно, сверкнув напоследок брильянтами драгоценных перстней на своих пальцах. Толпа пленных женщин и мужчин зашумела, обсуждая услышанное. Мы вдвоём, подавленно молчали.
За меня платить выкуп было некому, а падре Антоний, хоть и смог отправить весточку с одним из негров-рабов, но она, либо не дошла, либо у него оказались свои недруги, не пожелавшие доставить эту информацию, кому следовало и, желая тем самым смерти неугодному инквизитору.
Три дня, пролетели, как одно мгновение, нас стали лучше кормить, что, впрочем, не помогло нам обрести прежний вид. Я стал похож на гончий велосипед. Мои щёки втянулись, а нос, наоборот торчал небольшим крючком, как у сокола, нависая над подбородком. Я даже немного подрос и оброс тонким слоем мышц.
Падре тоже весомо отощал и стал поджар, но возраст и отсутствие возможности владеть магией в полной мере, не давало ему сил восстановиться, оттого его кожа, утеряв толстую прослойку жира, обвисла по его бокам и животе, уныло показывая его собственную беспомощность и неспособность справиться со своими проблемами.
На четвёртые сутки, подгоняя нас пинками и острыми кончиками абордажных клинков, повели на пиратский корабль. Ооо, я прощу прощения перед благородными пиратами, нас повели на каперский корабль, коих было достаточно много, около тридцати штук.
Только три из них были фрегатами, а корабль Моргана был самым крупным из них, все остальные были мелкими парусниками вроде двухмачтового кетча, пинка, или шхуны с командой в шестьдесят – восемьдесят человек, а то и шлюпа с командой в двадцать пять – сорок человек.
Нам не повезло, нас никто не выкупил, отчего и почему, думать было бессмысленно. Остальных пленниц и пленников, выкупили родственники или их знакомые. Часть из них, была обменена на продовольствие, стада мелкого и крупного домпашнего скота, маис и рис.
Со всем этим продовольствием мы направились в крепость Чагре, что охраняла выход в море из реки Чагрес, по берегу которой мы и прибыли вместе с пиратами, неся на себе грузы и вконец обессилив.
Всё это продовольствие было загружено на пиратские корабли, стоявшие возле крепости на якоре и охраняемые там отдельным отрядом флибустьеров, прикрывавших поход Моргана от внезапного появления испанской военной эскадры и захвата ею, оставленных на рейде кораблей.
Здесь же в крепости, перед убытием на Ямайку, Морган, решил устроить делёжку добычи, о которой мы узнали по возмущённым крикам пиратов, участвовавших в этом весьма значимом для них процессе. Пока они там делили добычу, нам предложили поесть мяса.
Гнилой Билл, заметив нас, и даже изрядно удивившись, что мы остались живы и по-прежнему не выкуплены, направился прямо к нам. Остановившись перед нами, он заговорил презрительно хмурясь, и глядя при этом на наши обносившиеся в процессе пути одежды и откровенно замухрыжнический вид.
– Ооо, господа, кого я вижу, инквизитора-неудачника и храброго чтеца морских карт! Рывком сдёрнув со своей косматой головы пиратскую треуголку с обгорелым краем, шаркнул ею перед нами, и отвесил нам шутовской поклон, продолжая при этом, насмехаться над нами.
– Какие люди, стоят передо мной, и они по-прежнему без оружия! Не правда ли? Какая досада! Желторотый цыплёнок, – тут он снова внимательно посмотрел на меня, и, увидев грязь на моём лице смешанную с потом, которую я никак не мог с себя смыть, продолжил.
– Я прошу прощения, желторотым ты уже не являешься, будущий юнга, ты скорее черноротый, нет, грязноротый, нет, сухоротый, коричневоротый, дерьмоворотый, отвратноротый, ты ублюдок, мать твою! – неожиданно для меня, пришёл он в ярость.
– Ты ещё помнишь, несчастный найдёныш, как бросился на меня с одними кулаками? А, помнишь? И как? – участливо поинтересовался он у меня, – головка то не болит?
Невольно проведя рукою по своей голове, я обнаружил едва заживший шрам от удара, обещавший в будущем на этом месте кривую, не зарастающую волосом полосу.
– Ты, сын своих мёртвых родителей, место которых в прислуге у Старого Роджера, ты не забыл, что будешь читать у меня портуланы, ты и твой полумагический падре, обрубок артефактора, инквизитор без зубов, отрыжка Псов Господних. Где твой факел падре, которым ты выжигаешь ересь? Где он? У ядовитой змеи, выдернули все ядовитые зубы! – выкрикнул он последние слова прямо в побледневшее лицо отца Антония.
– Что? Не слышу? Что ты там шамкаешь? А? Выкинул факел? Съел? Проглотил от страха? Ты думаешь, что если обладаешь даром мага, то способен на всё и можешь победить любого смерда? Так ты ошибался, хгм, «небесный лоцман», ошибался. Честная сталь, всегда пробьёт твою правую сторону груди и остановит тебя, а твоя голова, покатившись по земле, прекратит твою магическую деятельность. Да и что я говорю, что же ты падре, не сбежал вместе с мальчишкой от нас? Не смог? Где же твои магические способности и сила?
– А… ты думаешь оставить его про запас! Вы же там, в своих монастырях любите молоденьких мальчиков, это ведь не считается грехом? Да?
И он громко и оглушительно захохотал, а рядом стоявшие с ним пираты, заржали будто кони, уперев руки в бок и надрывая свои глотки, наслаждаясь невинным развлечением.
Падре Антоний из белого, превратился в красного, и я даже стал переживать за него, как бы его не хватил апокалипсический удар от всего услышанного и от тех прилюдных унижений, что позволил себе Гнилой Билл.
