Щуки свежие в кольцах из лука лежат,
С чесноком да морковью, с орехом лесным;
Да варёные яйца, да сыра чуть-чуть;
Да грибов разносол из Ветлужских лесов;
Да у каждого – хлеба ржаного кусок.
Ели чинно и молча. И в окна едва
Песни грустной мотив доносился с реки.
Среди прочих гостей были тут три купца,
Что пришли издалёка с товаром своим:
Попросились в обители ночь провести.
Да ещё Вещий Дед, он игуменом был
Приглашён на вечерю как гость дорогой.
Вот покончив с едой, и устало вздохнув,
Оглядел всех игумен, и только теперь
Он заметил, что Тихона в трапезной нет.
– Где же Тихон? – Пафнутий негромко спросил.
– Он икону рисует, постился весь день, –
Отвечает Макарий.
– Он в келье своей
Затворился. С утра и не ест, и не пьёт.
Как вы благословили его написать
Облик старца, так он и закрылся один.
Всё рисует, – Варнава добавил в ответ.
Тут игумен свёл брови густые свои,
Призадумался. Иноки тихо сидят.
– Что же, Бог ему в помощь, – сказал, наконец. –
Он искусный художник. У храма врата
Славно он расписал и украсил резьбой.
– Да-а, врата – изумление! – тут подтвердил
Тихий инок Арсений, почтенный старик,
Он в обители Троицкой, что под Москвой,
Много лет прослужил. Но лет десять назад
Волей Бога пошёл он паломником в край,
Где служенье трудней, где язычников тьма.
И тогда это имя избрал для себя,
Чтобы чести не знать, не гордиться ничем,
Чтоб ему не напомнили бывших заслуг.
И пока были силы – он веру в Христа
Утверждал по дремучим лесам Костромским.
А потом через Унжу к Ветлуге-реке
Вышел старец Арсений. Здесь немощь ему
Повелела остаться и век свой дожить.
Старца все уважали, и слово его
Почитали всегда. Лишь он слово сказал,
Все к нему обратились, чтоб слушать его:
– Лет двенадцать назад в церкви Троицы я…
Что над гробом-то Радонежского стоит,
Преподобного Сергия… храм-то его
Вместо дерева в камень одели тогда…
Епифаний Премудрый тогда приезжал
